Маргарет Лоренс - Каменный ангел
Он протягивает мне стаканчик, который я опустошаю. Вино его крепче, чем может показаться на вкус. Но мне легко и хорошо, и боль уже совсем прошла. Он пожимает плечами.
— Я крепко ее обнял и сказал, что для меня все это ерунда, — продолжает он. — Но это Лу не утешило. Она считала, что Бог ее так наказывает. Я ей говорю — ничего себе наказаньице, такой крепыш, здоровый, все при нем. Голова, говорю, одна, оба глаза на месте. Но она смотрела на все это совсем не так. Не поверите, но она навсегда стала другим человеком.
— Что вы говорите? В каком смысле?
— Замкнутая стала. Все делала без души. Зато в молитвенном доме стала вдвое усердней. Она до сих пор образцовая прихожанка. В отличие от меня.
Он наклоняется и смотрит мне прямо в глаза.
— Я потерял веру, — доверительно сообщает он. — Видать, положил плохо, вернулся — а ее уж нет.
— Может, это означает, что веры у вас никогда и не было, — предполагаю я, а сама думаю о том, как дерзко он себя ведет. Можно подумать, мне все это интересно.
— Я-то считал, что была, — неуверенно произносит он. — А может, и не было, кто его знает. Да, я намного проще ко всему относился, чем некоторые, но когда вставал свидетельствовать, то говорил, прямо как в Послании к Коринфянам — языками человеческими и ангельскими[19]. Когда Ke сказала такое про Донни, я понял, что с меня хватит. Но окончательно меня добил конец света.
— Что-то я не понимаю.
— У нас в молитвенном доме был тогда проповедник без духовного сана, — поясняет он. — Вообще-то он сначала расписывал валуны у дороги. Ну, знаете, когда ходят с ведром извести и пишут на валунах вдоль дороги разную всячину, чтобы водителям веселее было: «Страшный суд близок» — и в таком духе. У него, видать, закончилась известь, потому что он заявился к нам в молитвенный дом на Ларкспер-стрит и стал рассказывать, что час суда не за горами. Вы-то, наверное, считали, что такие фокусы давно вышли из моды. Вовсе нет.
— Я никогда не состояла в сектах, — говорю. — Так что ничего не считала и не считаю.
— Это вы просто не в тех кругах вращались, — заявляет Мюррей Ферни Лиз. — Этот парень, Пульсифером его звали, он здорово умел убеждать, что есть, то есть. Наверняка и вы таких знаете. Здоровый такой, не сказать, чтоб красавец, но умеет вызвать доверие. Слушаешь его и думаешь — до чего уверенно говорит, разве он может ошибаться? Лу глотала каждое его слово. Он, конечно, был вполне осторожен. Ни разу не сказал, что конец света, каким мы его знаем (они всегда вставляют эту фразочку, чтобы не рисковать), наступит четвертого сентября в полтретьего пополудни. Ничего подобного. Он просто говорил: это произойдет скоро, — и предъявлял доказательство в виде номера главы и стиха, так что оставалось лишь повесить на стену часы, устраивать бдения и молиться, чтобы нам открылось точное время и мы успели подготовиться, понимаете? Ну я и сказал Лу — мол, узнаешь ты время, и что дальше? Может, ты все это дело остановишь и попросишь Господа, чтобы Он был так любезен подождать, пока ты состаришься? А она мне — дело же совсем не в этом, Мюррей, ты что, не можешь выдержать часовое бдение? Вот я, говорит, я — могу, а если тебе слабо, так ничего не поделать.
Меня клонит в сон, но что-то в его голосе заставляет меня бодрствовать. Он снова отпивает из бутыли и пододвигает ее ко мне. Я пытаюсь налить вина в стаканчик, но оно проливается на пол. Он испуганно выхватывает бутыль из моих рук. Он пьян как сапожник, но, наполняя мой стакан, не проливает ни капли. Виден навык. Но я отнюдь не смеюсь над ним, даже про себя. Что-то в нем есть настоящее. Теперь он мне нравится, даже несмотря на кроличье лицо и привычку нервно покусывать усы. Его странность вызывает мой интерес, и я уже не понимаю, как он мог показаться мне занудой. Мне доводилось слышать о заступниках Спасителя, но из первых рук — никогда. Вот уж никогда бы не подумала, что судьба меня сведет с одним из таких людей.
— Так что, мистер Лиз, вы все-таки посещали эти самые бдения в молитвенном доме?
— Угу, — отвечает он. — Я подумал — какого черта, еще не хватало семейных сцен из-за этого. Ненавижу сцены. У меня от них мигрень. Лу, когда разойдется, так стены снесет своим ором. Только вот незадача: я работаю в страховом деле и потому оказался в довольно дрянном положении, как вы, наверное, понимаете. Я ей говорю, ну и что мне прикажешь делать — продавать страховки, как и раньше? Согласитесь, если я не верю, что хоть кто-то из моих клиентов доживет до шестидесяти лет, то это подло. Или мне им говорить, что они просто выкидывают деньги на ветер? Тогда, сказал я Лу, пусть Новое Царство наступает побыстрее, иначе мы разоримся к чертовой матери и не сможем платить за дом. На что она ответила: так тем более надо молиться, чтоб узнать точную дату.
— Но вы же не верили, что это случится, правда?
Он разводит руками, как будто специально показывая их мне. Ногти его обкусаны под корень.
— Когда я находился в молитвенном доме, то верил вместе со всеми. Думаешь, Господи, столько народу и все верят, неужто я один такой? Но фокус в том, что они, может, думают в точности как и я. А может, и нет. Откуда мне знать? Вот что частенько не давало мне покоя.
— Но сами-то вы, когда были не с ними, — что думали?
— Я эту брехню слушал с детства. Ничего нового. Я к этому привык, и меня это не вгоняло в панику, как Лу. Или, может, и вгоняло, если уж совсем честно, но не так быстро. Мне нужно было какое-то потрясение, понимаете? В общем, в ту ночь я отправился на бдение.
Он прерывает свою речь и смотрит по сторонам — на высокие потолочные балки, спрятавшиеся в темноте, на едва различимый нос брошенной лодки, на окна рулевой рубки, стекла которых ловят наш скудный свет и мерцают, словно где-то в глубине ночи скрывается зеркало. По-прежнему готовая внимательно слушать, я наклоняюсь вперед, чтобы растереть сведенную судорогой ногу, и смотрю на человека рядом со мной, чье имя вдруг забыла, но чье лицо, теперь уже обращенное ко мне, ясно и настойчиво, хоть и без слов, выражает одну мысль: слушайте, призываю вас, слушайте. Он сидит, скрестив ноги и слегка раскачиваясь из стороны в сторону; и вдруг раздается его громкий и зычный голос.
— Открой, о Господь наш, тем немногим, кто верует в Тебя всем сердцем, Твой таинственный замысел, дабы подготовились они к небесному празднеству в Твоем жилище и испили нового вина в Царствии Твоем…
Он замолкает. Смотрит на мою реакцию. Я гляжу на своего собеседника и скользящие по нему полоски тени. Лицо его будто удаляется от меня, затем вдруг снова приближается, причем одно только лицо, будто тела у него нет вовсе. Мне страшно, я хочу, чтобы он замолчал. Мне не надо продолжения.
— Чего же они хотели на самом деле? — говорит он. — Да вот чего: мол, если уж такая твоя воля, Господи, так назови же нам срок. Сил уже нет жить в неизвестности.
— Просьба не оригинальна, — сухо произношу я.
— Вы думаете? Что ж, может, оно и так, но вот стою я там на коленях — а полы там, скажу вам, как железные, аж стрелки на брюках разглаживались — и вдруг поднимаю голову и вижу старину Пульсифера, который рыдает, закрыв глаза. В тот же миг я понял: не случись сейчас конца света, так он мало того что не обрадуется, он еще и расстроится! И вот о чем я тогда подумал. Первое — если у Бога есть чувство юмора, то в эту минуту Он, наверное, прямо-таки покатывается со смеху. Второе — если этот час все же настанет, больше всех будет удивлен сам Господь, а не мы. Нет, Мюррей, сказал я тогда сам себе, не по пути тебе с ними. Ты как хочешь, говорю я Лу, а я посылаю все к чертовой матери и иду домой. Да и Донни нельзя было оставлять одного надолго. Она меня не услышала. Ключ от дома я вытащил у нее из сумки. Она и не заметила. Так была занята вымаливанием ключей от Царствия Небесного.
Мюррей снова отпивает из бутыли, и мне видно, как у него поднимается и опускается кадык. Из-за этого он похож на клоуна или героя карикатуры, и мне вдруг становится так его жалко, что, не желая больше слушать, я наклоняюсь к нему и касаюсь его руки.
— А потом?
— Парадокс, — отвечает он. — Она ждала несчастья издалека. Что раздастся голос Всевышнего. Что с неба станет падать саранча или литься кровь. Что луна почернеет, а звезды обезумеют. А беда была рядом.
Он запинается, потом делает над собой усилие и продолжает.
— Я пришел домой спустя четверть часа после приезда пожарных, — рассказывает он. — Началось в подвале, потом пошло наверх. Дом был старый, лет двадцать пять стоял, дерево поиссохло. Сгорел дотла. Страховая компания все выплатила, конечно.
— Но там же…
Он кивает. Во взгляде его — недоумение, которое не выразить словами.
— Говорят, это быстро, — произносит он. — Они же, понимаете, не сгорают, то есть сгорают, но уже после. Все дело в дыме.
Он смотрит мне в глаза.
