Александр Новиков - Записки уголовного барда
— Есть будете? Пайки заберите.
Следом появляется рука с полбуханкой хлеба. Сокамерник вскакивает, берет. За ней — еще одна. Два «шлюмака» с кашей, два с теплой, ржавого вида водой, именуемой — «чай». Кормушка с пушечным грохотом захлопывается. Это вместо — «приятного аппетита».
Еще долго не спим. Сокамерник разговорчивый и с довольно странной биографией. Его несколько дней назад привезли сюда из следственного изолятора — СИЗО № 1, то есть из тюрьмы. Почему, он не знает. Скорее всего, всплыли какие-то новые обстоятельства из уголовного дела. Там он три месяца сидел в камере № 38 на спецпосту. По его описанию — это третий этаж отдельного здания внутри тюрьмы. Содержатся там особо важные подследственные. Камеры маленькие — двух-четырехместные. Почти в каждой — подсадная утка. Держат тех, кто в несознанке, кто под особым контролем областного управления или в оперативной разработке. Словом, есть очень непростые пассажиры. Вместе с ним сидел в двухместке только один человек, очень известный в городе. Фамилия его Терняк.
— Терняк? — переспрашиваю я, — Виктор Нахимович? Метрдотель из «Уральских пельменей»?
— Так точно. Ты же работал музыкантом в ресторане, должен его знать.
— Знаю, конечно. Я работал в «Пельменях».
— Да ты что? Вот это совпадение.
— А где он сейчас?
— Да там же и сидит. Меня увезли, он один остался. Наверняка ему уже кого-то подсадили. А может, и сам подсаженный был — тип-то довольно скользкий.
Пермяков подробно описывает самого Терняка, его жизнь в камере, привычки, речь, словно боится, что я ему не поверю.
Говорит и говорит. Я лежу на спине, руки за голову, вспоминаю весь прошедший день и оглядываю новое жилище. Недавно был капитальный ремонт — чисто, слегка пахнет краской. Если не брать во внимание кованую дверь и решетку, вполне можно принять за комнату в отремонтированном общежитии. Когда вели сюда, мельком заглянул в какую-то открытую камеру. По сравнению с этой — тихий ужас. Кажется, что наша — тоже маленький спецпост. Вполне может быть — личный каземат капитана Ралдугина. Высказываю сокамернику эту мысль вслух. Пермяков подскакивает.
— Ралдугин? Да он же у меня дознавателем был! А следователь — Онищенко. Они оба у Терняка тоже были.
Ну и совпадения, думаю я про себя. Хотя чего в тюрьме не бывает.
— Давай спать. Клопов много? — интересуюсь, сворачивая мешок под голову.
— Есть. Но терпимо. В других хатах — кишит, а эта — особая. Эта — не для простых смертных.
Пытаюсь уснуть. Сосед храпит, будто не в камере, а на даче. Мой сон тревожный, прерывистый и что удивительно — цветной.
В шесть утра орет встроенный в нишу над дверью репродуктор — Гимн Советского Союза. Затем — производственная гимнастика. По коридору грохают двери— утренняя проверка. Открывается наша. На пороге офицер с журналом, за его спиной черноглазая, очень симпатичная девушка, тоже в форме. Процедура проверки простая: выкрикивают фамилию, вскакиваешь с нар, называешь громко и отчетливо имя, отчество, год рождения, статью. Если статьи нет — прописку.
— Пермяков!
— Александр Юрьевич, 1959-й, 88-я, часть вторая...
Сосед не вскакивает, лишь приподнимает голову, всем видом показывая безразличие к заведенным порядкам. Я в этот момент уже стою перед проверяющим и, выглядывая за его спину, сталкиваюсь взглядом с ней. Глаза в глаза. Они красивые и очень тревожные. Смотрим долго, не отрываясь. Вдруг едва уловимо она качает головой — таким жестом люди молча говорят — «нет». Стреляет взглядом в сторону Пермякова. Затем снова — в меня. Резко отворачивается и отходит.
— Новиков!
— Александр Васильевич. 1953-й... Статьи нет.
— Будет, какие твои годы.
Дверь захлопывается, но в воздухе все еще висят ее глаза. Становится необъяснимо тревожно. Дальше — все как обычно. Грохот мисок, полбуханки хлеба и через час — Ралдугин с Шистеровым собственной персоной, ждут внизу. К ним ведут в сопровождении нового коридорного.
Ралдугин весел и еще более язвителен:
— Как спалось, Александр Васильевич, хе-хе?..
— Для такого места — неплохо. Можно даже сказать — отлично.
— Мне тоже. За последние две недели первый раз выспался. Догадываетесь, почему?
— Догадываюсь.
— Не скучно в камере? Потерпите, скоро у вас большая компания будет.
Опять та же белая «Волга», тот же маршрут по тому же адресу.
Допрос сегодня долгий, резиновый, с претензией на перекрестный, и с участием еще одного персонажа. На удивление, в доброго и злого следователя не играют. Оба— добрые. Не кричат, ногами не стучат, не грозят. Просто по очереди долдонят одни и те же вопросы. Ралдугин изо всех сил советует написать явку с повинной. Ассистент приводит душещипательные примеры скоще- ния срока и досрочного освобождения всем, кто их послушал. Вперемешку с ужасами пятнадцатилетних сроков, вплоть до расстрела для тех, кто упорствовал, за что и получил на всю катушку.
В конце дня обещают обвинение по статье 193 УК РСФСР — антиобщественная деятельность. Она до трех лет. Чтобы не успел обрадоваться, следом грозят 93-й, которая автоматически, по сумме якобы совершенного мной хищения у государства, переходит в 93-ю прим. А эта — уже до высшей меры.
— Статейка ваша, гражданин Новиков, будет — до расстрела, так что есть над чем подумать.
Ралдугин захлопывает папку с протоколом допроса. Впервые обращается — «гражданин». Значит, с санкцией на арест у них проблем не будет. Значит, в ближайшее время увезут в СИЗО.
— До завтра, — прощаются со мной оба.
— Опять сюда?
— Пока сюда. Нам еще много о чем надо поговорить.
— Ночевать туда же?
— Туда же. Это теперь ваша персональная камера. Как там, кстати? Говорят, только что после ремонта? Все для вас, все для вас, гражданин Новиков, хе-хе!..
Входит конвой. Защелкивают наручники. Обратно на этот раз не на «Волге» — уже на «воронке».
В камере все тот же Пермяков.
— Ну, расскажи, что сегодня было? Ко мне снова адвокат приходил.
Рассказываю о событиях дня подробно, но не все.
Из головы не выходит утренняя проверяющая. Что она хотела сказать? Что? Почему так настойчиво и тревожно глядела? Пермяков... Неужели это и есть тихарь? Неужели это — подсадной? Почему никого больше в камеру не приводят? Одни и те же дознаватели... Случайность ли — такой круг общих знакомых?
Не подавая виду, начинаю приглядываться. Жду завтрашней проверки — может, еще что-нибудь из красивых глаз узнаю? Только бы пришла.
Наставшее утро ничем не отличалось от вчерашнего, если не считать, что проверяющий был один. Темноглазой не было. И больше никогда я ее не видел.
Пермяков засобирался к адвокату. Эти встречи, с его слов, проходили в специально оборудованном кабинете с привинченным стулом и голым казенным столом.
— Могу передать через него маляву. Человек надежный, отнесет по адресу.
— Пока не о чем писать.
— Мало ли... Может, что-то спрятать подальше надо. Статья-то у тебя будет с конфискацией.
— Прятать нечего.
Внизу встречают те же. На допросе Ралдугин твердит о том, что мой одноделец Сергей Богдашов уже во всем сознался. И что все покупатели, которых успели опросить, в один голос твердят, будто я их обманул — продавая свою самодельную аппаратуру, выдавал за фирменную. Ралдугин врал. Богдашов ушел у них из-под самого носа, и несмотря на тотальную и круглосуточную слежку за его домом и родными, найти его не могли.
То, что он в бегах, я не знал. Но был уверен, что если даже его и возьмут — ничего не расскажет. Вернее, только то, из чего уголовного дела не получится. Впоследствии, когда все встало на свои места и мы смогли встретиться, процесс этой самой слежки нарисовался презабавной картиной.
Еще до нашего приезда на новой «Волге» из Ижевска у моих соседей по лестничной клетке была устроена засада. В глазок глядели круглосуточно. Фотографировали всех, кто приходил или звонил в дверь. Во дворе за помойкой, сменяя друг друга, дежурили машины — с этой точки дверь подъезда просматривается особенно хорошо. Огни погашены, стекла подняты. За нашим общим товарищем Сергеем Кисловым — хвост день и ночь. Он в трамвай — они следом. Он в магазин — они за спиной в очереди у кассы.
Одна знакомая поведала мне по страшному секрету, что на телефонном коммутаторе возле гостиницы «Свердловск» круглые сутки сидят люди и прослушивают мой телефон и телефоны еще кого-то из моих знакомых. Ей об этом по еще большему секрету рассказала начальница узла. То же самое делается и на центральной междугородней станции. Спрашиваю: можно ли на них поглядеть? Отвечает: можно, но только чтоб не заметили. Вместе с ней прихожу на телефонный узел. Крадемся с заднего хода, тихо, на цыпочках.
— Вот они... — шепчет знакомая.
Спиной к нам — два типа. Прослушивают и записывают на магнитофон. Поворачиваются, видят меня. Немая сцена — ребята просто охренели.
Вечером из Уфы звонит Сергей Киселев — «Кисель». Говорит, что за ним следят. Отвечаю, что у нас то же самое, и кладу трубку. Моментально — звонок. Низкий мужской голос: «Простите, это с телефонной станции беспокоят. С какого номера вам сейчас звонили?»
