Меир Шалев - Вышли из леса две медведицы
Дедушка Зеев мыл его под коленями, и между ног, и между ягодицами, и между пальцами ног, как моют маленького мальчика, и Эйтан отвечал на каждое похлопывание, поднимая и опуская, когда требовалось, и поворачиваясь в ту и другую сторону, когда нужно. Потом дедушка Зеев поднялся с табуретки и продолжил мыть его наверху — грудь, и плечи, и спину, и поднял ему одну руку за другой, чтобы намылить и сполоснуть подмышки, а в конце еще слегка похлопал по затылку, чтобы он сел на табуретку для основательного мытья головы. Ну и за ушами тоже, как полагается.
Вот и все. Он смыл с него весь шампунь и мыло, и Эйтан остался сидеть, сгорбленный и равнодушный, под стекающей водой, а дедушка Зеев кончил намыливать и ополаскивать себя, закрыл краны, вытер Эйтана и одел его в чистую рабочую одежду, которую я принесла, и все это в том же порядке, с той же четкостью и с теми же указующими похлопываниями — подними, надень, натяни, повернись, давай. А потом, наконец, вытерся сам, оделся и протянул мне руку.
— Повязку, пожалуйста, — сказал он мне. — Дай мне повязку. Мы выходим.
Чистые и одетые, они вышли из душевой. Народ расступился. Дедушка Зеев пересек его посуху[93], отвел Эйтана к навесу и сказал ему:
— Видишь все эти мешки — с компостом, со смесью для цветочных горшков и с удобрением для грядок? Их нужно перенести на другую сторону. Сделай это сейчас, Эйтан, пожалуйста.
Вот и все. Так оно началось. Каждый такой мешок весил за тридцать килограммов, и там были сотни мешков, и их совсем не нужно было никуда переносить. Но Эйтан сделал то, что дедушка велел ему сделать, и мы все увидели: вот он опускается на колени, вот он охватывает, поднимает, несет, укладывает в новую огромную кучу.
Наутро, окончив, он пришел к дедушке Зеву и сказал:
— Я кончил.
Он шел с трудом, его колени не разгибались от напряжения, все тело дрожало от усталости. Но дедушка Зеев сказал ему:
— Прекрасно. А сейчас вон те камни для мощения двора. Перенеси их отсюда туда и снова разложи в том же порядке. — Знаете ли вы, что такое камни для мощения? Это каменные плиты для тротуаров и площадок во дворе или в огороде. Тяжеленные камни — каждый весит два-три десятка килограммов, иногда даже больше. — Перенеси их на правую сторону стоянки, где наши покупатели оставляют свои машины, и уложи по пять в высоту, — сказал дедушка Зеев, и Эйтан начал переносить эти камни. Он опять становился на колени, охватывал, поднимал, нес, снова становился на колени, укладывал и возвращался.
Никто из приходивших к нам в траурную неделю ни разу не подошел к нему, даже те, кого они называли «армейскими друзьями». А приходили многие. Сидели, разговаривали, молчали, порой плакали. Поминки — это ведь еще и некое событие, случай для встречи, мы уже говорили об этом раньше. Люди, которые не виделись много лет, встречаются снова и, несмотря на траур и скорбь, беседуют также о будничных делах, спорят и даже смеются. Поминки дедушки Зеева, двенадцать лет спустя, тоже были такими. Довик даже сказал тогда: «Хорошо, что он умер. Если бы он сидел сейчас с нами, ему бы не понравилось то, что здесь происходит». Но на поминках Неты этого не было. Разговаривали, рассказывали, но смеяться не смеялись. Когда шестилетний мальчик погибает по вине своего отца, тут не до смеха. И когда этот отец не говорит никому ни слова, а только появляется раз в несколько часов и в очередной раз докладывает старому хозяину: «Я кончил», и в очередной раз спрашивает у него: «Что делать теперь?» — это тоже не смешно. Парень, который вел половину дел нашего питомника, и притягивал покупателей, как огонь мотыльков, и помнил на память каждую мелочь, от кнопки до цветка, от лейки до мотыги, от удобрений до капельных шлангов, этот парень теперь молчит, да знай перетаскивает камни и переносит мешки, как вьючное животное.
У дедушки Зеева всегда были очень ясные правила и очень категоричные указания. Он приказывал, Эйтан выполнял, а Довик смотрел на них, и я видела, что он вот-вот заплачет. Но Довик это Довик, и он быстро отошел.
— Поздравляю, — объявил он уже через несколько дней, — у нас появился новый автопогрузчик. Спасибо, дедушка.
И мы все улыбнулись вместе с ним — все, кроме дедушки, который повернулся к Эйтану и сказал:
— Скоро придет грузовик с цветочными горшками и ящиками, разгрузи его, понял?
Так он делал в течение всей траурной недели, и в последующие недели тоже, и Эйтан все носил и перетаскивал с места на место, и тогда я сказала дедушке Зееву:
— Может быть, ты велишь ему прекратить это?
И дедушка Зеев сказал:
— Он может прекратить в любой момент, когда захочет. Никто его не неволит. Если он продолжает — значит, так ему хорошо. — И добавил: — Твоего сына мы уже не спасем, но можно и нужно спасти хотя бы твоего мужа.
Я тогда еще не знала, что дедушка спасет Эйтана и другим способом. Тогда я только сказала ему:
— Если ты считаешь это спасением, дай тебе Бог удачи. — А в своем втором мозгу, что под диафрагмой, подумала: «Но это уже ваше дело, вы у нас мужчины в семье. Хотите — спасайте друг друга, хотите — убивайте друг друга, хотите — убивайте своих женщин, их любовников и их детей, но меня, пожалуйста, оставьте в покое!»
Глава двадцать четвертая
— Через неделю после поминок Довик объявил, что должен отвезти Дафну и Дорит в Сде-Бокер. В том году они начали там учиться, но если вы спросите меня, то я думаю, что Далия отправила их туда потому, что давно уже почуяла, что моя связь с ее девочками все усиливается, и, возможно, испугалась, что теперь, после смерти сына, я совсем завладею ее дочерьми. Они и так все больше времени проводили в соседнем доме, у «занятной» тети, с которой можно разговаривать обо всем и у которой можно делать то, что им дома делать не разрешают, и не делать то, что им «не в кайф». Но помимо всего этого я понимала, что Довик захочет использовать эту поездку, чтобы от Сде-Бокера продолжить свой путь дальше на юг, к ручью Цихор, и разыскать там то снаряжение, которое Эйтан оставил под акацией, а заодно и глянуть на то место, где случилась наша беда.
И я действительно заметила, что он о чем-то говорил с Эйтаном и что Эйтан дал ему какую-то записку. А когда я пристала к нему, он сказал, что Эйтан написал ему координаты. Не сказал словами, а написал на бумажке. Молча написал цифры, молча отдал ему записку и так же молча вернулся к своей ужасной работе, и я только через несколько дней поняла, что это у него не просто работа, а отбывание приговора, очень жестокого приговора, вроде тех, что бывали в старину, своего рода каторжные работы, а его молчание — не просто молчание, а великий обет молчания, о котором никто, в том числе и я, не может сказать, когда он будет наконец избыт.
Довик нашел нужное место на карте и с гордостью сообщил, что запросто доберется туда. А потом, без посторонних, спросил меня, хочу ли я поехать с ним. Я сказал, что нет, я этого не выдержу, и спросила:
— А зачем ты туда едешь вообще? Ради жалкой палатки и полотнища для тени? Это не стоит времени и бензина. А кроме того, все это наверняка уже украли. Ты же сам мне говорил, что в этих прогулках по Негеву всегда так — стоит оставить машину на десять минут и тут же появляется ворье, которое вытаскивает из нее все подчистую, а бывает, что и сама машина испаряется бесследно, точно ее и не бывало.
— Дело не только в снаряжении, — сказал Довик. — Я хочу увидеть и понять. А кроме того, Рута, там не только палатка и навес. Я попробую найти и тот фотоаппарат, который Эйтан взял с собой. Я думаю, что он забыл его на том месте, где Нету укусила змея.
— И ради этого ты едешь? Ради какого-то старого фотоаппарата?
— Рута, — сказал он, — Рута, тебя считают самой умной в семействе Тавори, и ты уж точно умнее меня. Как же ты не понимаешь такую простую вещь: в этом фотоаппарате могут быть снимки. Эйтан наверняка снимал там все вокруг, а уж Нету обязательно. Это последние снимки твоего сына. Ты думала об этом?
— Думала и поняла, что не выдержу этого. Я даже не хочу знать, найдешь ты его там или нет.
Довик очень любил Нету. Он был прекрасным дядей. «Из-за того, что он мальчик, — так он говорил, — он также мой сын». И иногда добавлял: «Из-за моих двух близняшек я уже не сплю по ночам — лежу и представляю себе, как их будущие мужья завладеют всей нашей усадьбой».
Как я вам уже говорила, Варда, мой брат — очень хороший старший брат, но отнюдь не гений. Он не раз выпаливает глупости, но, к счастью, у нас в семье есть вещи куда более страшные и проблемы куда более тяжелые, чем тот факт, что в некоторых вопросах мой брат Довик слегка туповат. Ну, не важно. Это был не первый раз, когда он заговаривал о будущих зятьях. Далии и Дафне с Дорит это очень не нравилось, и даже Эйтан однажды сказал ему: «А что со мной? Я ведь тоже зять». Это было, конечно, до нашей беды. После нее Эйтан уже ничего не говорил.
