Жорж Перек - Исчезание

Итак, невзирая на ее стенания и вверив ее Всевышнему, я кинулся искать ближайший населенный пункт, вглядываясь в магнитную стрелку на циферблате, указывающую, не сбиваясь ни на секунду, астральный азимут. Я бежал, высматривая и вынюхивая следы, надеясь на чудесный случай, дарующий нам спасение.

И судьба мне улыбнулась, так как через три дня я заметил патрулирующую кавалькаду.

Увы! Трижды увы! Принимая флягу из рук начальника патруля, глядя на спасителя, как на гусара, чей силуэт

В седле пересекает ратную равнинуГде пахнет Смертью и куда спадает Мрак

и чью фигуру французский пиит выделял за внушительные размеры, а также за удивительную выдержку, итак, глядя на спасителя, как на гусара, чья фляжка утешала раненых рыцарей из «Легенды Века», я даже не знал, как в эти минуты страдала Ёланда!

Напившись, насытившись и взяв у патрульных минимальный инструментарий, дабы исправить циклический (или, правильнее сказать, спиральный) стержень, регулирующий цепь передачи бензина (мне нужны были как минимум рашпиль или надфиль и размерный штифт; а у меня имелись лишь грубые заменители: крюк, выравнивающая станина, размычка, рейсмус, тесак, кирка, зажимная муфта и буравчик без «пингвина», да еще и с утерянными планками метчика, пусть даже с исправным муштабелем), я вернулся к биплану и застал печальную картину: Еланда, едва успев выжать из себя шестерню, уже билась в предсмертных стенаниях.

Я закричал и кинулся к ней, думая дать ей пить и привести в чувства. Издав жалкий всхлип, Ёланда умерла у меня на руках.

Как мне передать душевные муки, вызванные ее смертью? Как высказать всю степень печали и грусти? Как выразить смятение чувств? Я не раз думал умереть, убить себя, принеся в жертву детей, так гибель Еланды меня угнетала.

Лишенный счастья супружества, разбитый, угнетенный, не видящий света, мающийся в смертельных страданиях, я влачил бремя, нес крест, терпя муки Тантала и Сизифа, и не раз желал забыться, истребить себя ударами рейсмуса, так как массивные штыри враз смяли бы мне грудь, врезались бы, как десертная вилка в брикет масла, и лишили бы меня жизни!

И все же у меня были дети, наши живые дети (так как четыре ребенка, зачатые ранее в результате случайных связей с разными женщинами, умерли в раннем младенчестве): шесть безвинных младенцев, путающихся в плацентарных кишках, связывавших их пупки с умершей матерью, шесть младенцев, рискующих в любую секунду умереть в результате удушья.

Я сжалился над ними. Я перерезал всем шестерым путы, вымыл, как сумел, места разреза, перевязал и занес детей в биплан.

И тут начались мучения с цепью и закачивающими клапанами: невзирая на все усилия, свеча зажигалась раньше, чем следует, еще перед втеканием бензина. Выпрямления стержня не дали результата. Я был вынужден перебрать все шарниры и узлы: раму, шестеренки, штурвал, винты, муфты, сальник, плунжер.

Я убил на эти перебирания три дня, и в результате двигатель включился (а наш друг Казимир, кстати, чинивший в те дни катер, так и не сумел наладить тягу в примитивных навесных движках, чей механизм считал безупречным). Взлетев, я взял курс на Агадир, надеясь найти там врача для младенцев и предпринять все нужные педиатрические меры, так как упущения уже накапливались.

Я не забыл мудрый наказ бегинки. А для себя сделал еще и другие не менее важные заключения: если в Клане существует такая уйма инструкций, касающихся передачи наследства среди братьев, значит, в семьях всегда есть уйма детей, и Клану генетически присущи би- три- и квадри-близнецы.

А значит, преследующий нас тип, папаня, желавший нам смерти, — стремясь выместить гнев сначала на наших детях, — питает исключительный интерес к лазаретам, где регистрируются мультиблизнецы.

Так значит, если я решусь привезти в лазарет Агадира всех шестерых малышей сразу, слухи наверняка разнесут эту весть, а там прибудет и наш патлатый мститель!

И еще, я решил: если держать всех младенцев вместе, я всю жизнь буду переживать и пугаться. Дабы спасти всех, мне следует, как кукушке — ведь ее птенцы распихиваются в чужие гнезда, — найти им разные места жительства и снабдить приемными папами…

— I see, — зашептал Эймери, бледнея, — я уже вижу, к чему мы сейчас придем: ты взял себе кличку Трифедрус, ты напялил белую хламиду, ты привез Хэйга Августу, а Антея сплавил Гласу…

— Да. Ты прав. И все же ты узнал еще не все. Слушай дальше.

Нашим младенцем был и Хассан Ибн Аббу. Хассана я сдал первым, еще в Агадире.

Спрятав биплан в ангаре, я сначала вытащил из аптечки труакар и на всякий случай прижег всем младенцам маленький и все же характерный знак на предплечье, выдающий в них заклятых детей Клана.

Затем, выбирая наугад, как в считалке

эни бени рабаквинтер сфинктер жаба,

вытащил из шевелящейся кучи младенца и принес в агадирский лазарет. Была темень. Я зажег трут и наугад нашел нужную мне мать, лишившуюся младенца. Женщина и сама была при смерти. Мне предлагалась идеальная ситуация. Я схватил марлю, вылил на нее эфир и зажал уста женщины, приблизив тем самым и так уже неминуемую смерть. Затем перенес ее умершее дитя в ближайшую люльку, заменив нашим живым младенцем, и скрылся, не забыв написать на табличке арабскую фамилию Ибн Аббу, внесенную уже на следующий день в метрику.

Затем я занялся пятью другими младенцами. Ты уже знаешь, как Хэйг был всучен Августу в Аррасе. Применяя ту же тактику, я — фальшивый Трифедрус в хламиде — приткнул Антея к леди дАнтрим, супруге сэра Гарриса Гласа.

Сей ирландский магнат вырабатывал для «Dunhill» специальный табак, делая известную лишь ему смесь Latakia и Virginy, так как изысканный вкус субстанции заключался даже не в главных ингредиентах, а в результате примешиваемых специй; «Balkan Smesha-nyi» превратился в знаменитую марку, a Lambert & Butler даже назвали ее бренд идеальным.

Увы! Через пять лет сэр Гаррис Глас, катаясь на жеребце, имевшем чересчур прыткий нрав, упал, ушибся теменем и утратил разум. Умирая, магнат, еле дыша, нашептал ассистенту заветный рецепт табака, и все же раскрытый секрет не привел к желаемым результатам, так как с гибелью сэра Гарриса преемники, не взирая на инструкции метра, не сумели сделать табак таким же чистым, таким же изысканным, таким же вкусным, как и раньше. Из-за этих неурядиц «Balkan Smechanyi» в наше время практически исчез, а ему на смену, в серебристых пачках с белыми квадратами, стали выпускать «Squad Seven Minus Three», смешанный из ничем не примечательных, если не заурядных, саженцев Latakia и вялых листьев Virginy, не высветленных на лугах Силвер-Спринга, Ферфакса, Ашленда, Салуды, Четхэма или Данвилла, и имеющий вкус, чьи характеристики не без причины считаются весьма низкими.

Даже если ты узнал, как были сданы первые три младенца, ты вряд ли сумеешь себе представить, куда делись следующие.

Я не желал лишаться всех детей и решил растить двух мальчишек сам. Так, у меня на выданье имелся лишь единственный младенец — but it was a girl — и с ней я направился в Кур…

— В Кур? — удивился Эймери.

— Да. В Кур. Сейчас ты узнаешь, как я разуверился в нашем спасении, как убедился в тщете всех усилий устранить Заклятие папаши, гнетущее над нами всегда. Так как — ах невезение! — в Куре я выбрал не лазарет, а здравницу.

— Здравницу! — вскричал Эймери.

— Да, здравницу, — сказал я.

Глухие звуки звучали траурнее, чем набат, тяжелее, чем гул землетрясения, страшнее, чем речь Грима (не сыщика, а слуги графа де Ла Фер), где верный слуга рассказывает четырем мушкетерам, как сын миледи через двадцать лет всадил кинжал в грудь палача, мстя ему за смерть матери.

— Да, здравницу, — сказал я. — Я приехал туда в сумерки, зашел внутрь и свернул в длинный бледный кулуар, затем через стеклянную дверь палаты увидел лежащую и стенающую женщину…

— Анастасию! — взвыл Эймери.

— Да, Анастасию. Актрису Анастасию. Я зашел в палату и приблизился к кушетке. Бывшая дива — дыша на ладан дырявыми легкими, превратившимися в результате инфильтрата, гниения и разрушения тканей чуть ли не в труху, — успела дать жизнь младенцу: правда, ее дегенеративная наследница также была при смерти: эта перспектива снимала с меня все дальнейшие переживания, раскаяния и тяжести на душе. Маленькая дегенератка улетела вместе с матерью в рай, а наша красавица заняла пустую люльку.

— Как?! — вскричал Эймери, — Значит, Хыльга вышла замуж за брата?

— И Хэйг и Антей были братьями Хыльги.

— Fatalitas! — зашептал Эймери, затем выждал длинную паузу. — А куда делись два мальчика, чьими судьбами ты решил заняться сам?

— Первые пять лет были удачными. А затем — мы жили как раз в Бастии — к нам пришла беда. Раз я вывез наших мальчишек в муниципальный парк, в предместье, близ леса. Запустив их на детскую карусель, я забежал в ближайшее кафе и заказал кружку пива. Я уже начал пить, как вдруг раздался дикий крик.