Тибор Фишер - Идиотам просьба не беспокоиться
Чему он уже научился на данный момент? Что движение смотрится как прогресс. Что в Германии в маленьких книжных лавках иногда предлагают шампанское, но только в американских книжных есть фраппучино [10].
И надежда. Надежда. Книги делаются из надежды, не из бумаги. Из надежды, что кто-то прочтет твою книжку; из надежды, что эта книга изменит мир к лучшему; из надежды, что люди с тобой согласятся, тебе поверят; из надежды, что тебя будут помнить и восхвалять, из надежды, что люди хоть что-то почувствуют. Из надежды, что ты чему-то научишься; из надежды, что ты произведешь впечатление и развлечешь читателя; из надежды, что тебе худо-бедно заплатят; из надежды, что ты докажешь свою правоту или докажешь, что ты не прав.
К несчастью, проблема в том, что даже если ты прочитаешь все, ты будешь это читать совершенно другим человеком. Когда он в первый раз прочел «Илиаду», начало было просто началом: объяснением, что к чему. Гнев Ахиллеса; вроде бы предполагается, что Ахиллес разгневался из-за того, что у него сначала отобрали его любимую рабыню, а потом он потерял своего закадычного друга Патрокла.
Когда он читал «Илиаду» в одиннадцать лет, в первый раз, он, можно сказать, ее не читал. Потом, когда он перечитал ее в семнадцать, до него начало кое-что доходить.
Однако только когда ему было тридцать, и он застрял в лифте, и перечитал ее в третий раз, смысл этой вещи просочился ему в сознание, словно капли дождя сквозь крышу.
Это совсем не случайно, что первое слово в Западной литературе было именно «гнев». Гнев Ахиллеса. Теперь он понял, что это был гнев от того, что ты жив. От того, что у тебя нет выбора. «Илиада» – вот истина. «Одиссея» – это уже дешевенькая брошюрка, где герой отдыхает с хитроумными и коварными бабами, а потом добирается наконец до дома и убивает всех, кто его огорчает. «Илиада» – подлинная трагедия: когда ты вынужден драться в войне, которая тебе не нужна, когда тебя окружают редкостные болваны, которые сперва не смогли даже разыскать Трою, когда ты не можешь забыть, что твоя мать тебя бросила за ненадобностью, а какой-то кентавр заставлял тебя есть кишки, когда у тебя нет ни выбора, ни вызова, а есть только уверенность, что ты еще очень нескоро вернешься домой и что нет ничего, что могло бы тебя взбодрить.
Когда он читал заметки о преступниках-убийцах, которые кончали с собой, он понимал, что тут дело не в угрызениях совести и не в зловредном желании обломать правосудие – тут дело в отчаянии. Потому что от их преступлений им не сделалось легче, потому что они переступили черту дозволенного, но гнев все равно не прошел. И так было всегда. Гильгамеш гневался. Яхве гневался. Моисей гневался тоже. Фараон был вне себя от ярости. Электра пылала гневом. Эдип бурлил яростью. Ронин безумствовал и ярился. Гамлет был раздражен донельзя. Орландо дымился от злости.
Проблема была в Небесах… Карма. Кишмет. Судьба. Фатум. Рок. Парки. Мойры. Норны. Намтар. Провидение. Фортуна. Удача. Великий космос. Аллах. Господь Бог. Книга судеб. Слова-слова. Избитые клише, которые повторялись из книги в книгу, и вовсе не потому, что у авторов было плохо с воображением, а потому, что не было никакого другого способа выразить эти понятия.
В итоге тебе всегда достаются паленые кости. Непаленых костей – как и честной игры, – не бывает, но их все-таки нужно бросить, чтобы узнать, какие выпадут цифры.
Он пошел в «Барнс & Нобл» на Юнион-сквер.
Обычно, чем больше книжный, тем легче там затеряться: находишь какой-нибудь тихий ряд стеллажей прямо перед закрытием, тихонечко там зависаешь и ждешь, когда все уйдут и можно будет заняться любимым делом всякого книжного червя – поглощать книги. Ловили его нечасто. За все эти годы – четыре раза, да и то каждый раз отпускали с миром.
Вот только ему не нравилось, как на него при этом смотрели. Эти взгляды красноречивее всяких слов говорили о том, что его принимают либо за недотепу-воришку, который даже украсть-то нормально не может, либо за показного неудачника, а то и вовсе клинического идиота, которому нравится, что его запирают на ночь в магазинах. Только одна женщина, в Нанитоне, вызвала-таки полицию.
– Я звоню в полицию, – прошипела она.
Он легко мог убежать, но не стал. Ему было непонятно, почему та женщина сказала, что если он не убегает, значит, совесть у него не чиста, и преступные намерения налицо. Он не стал убегать прежде всего потому, что ему некуда было бежать. Дожидаясь полицию, он успел прочитать двадцать страниц «Севера и Юга». Полицейские, кстати, не особенно воодушевились, не обнаружив никаких следов взлома, никакого ущерба и никаких следов кражи.
– На этот раз мы ничего больше не скажем, – сказал один из офицеров, потому что и вправду сказать было нечего.
Все происходит без подготовки. Ты что-то мямлишь в поисках единственно правильной фразы, и либо находишь ее, либо продолжаешь мямлить. Однажды, когда ему было одиннадцать лет, он возвращался домой с уроков, а на той стороне улицы ему навстречу шли две девочки его возраста, которых он часто встречал по дороге из школы. И вот эти девочки перешли через дорогу и направились прямо к нему. «Ничего, если я тебя стукну?» – спросила блондиночка. Он задумался над вопросом и над ответом, но блондиночка, не дожидаясь, пока он ответит, со всей дури треснула кулаком ему в челюсть. Было больно и неприятно. Он снова задумался: что теперь надо делать. Улыбнулся и пошел себе восвояси.
Без подготовки ты просто теряешься и совершаешь поступки, совершенно тебе несвойственные. Однажды в Портленде он зачитался историей о кентавре императора Гермагора из книги Флегона из Трала «О чудесах и долгожителях». Он так углубился в чтение, что не заметил, что он не один в магазине – тем более что он и не ожидал, что будет там не один, в два часа ночи, жарким и душным летом, в спящем маленьком городке.
От книги его отвлек хозяин магазина, крупный мужчина, который вцепился обеими руками в раскладушку и умолял оставить ему жизнь:
– Пожалуйста, не убивайте меня, – вновь и вновь повторял хозяин, опускаясь на колени.
Он был растерян и озадачен, поскольку кроме книжки в мягкой обложке на 215 страниц другого оружия у него не было, а случай с той девушкой окончательно убедил его в том, что вид у него совершенно не злобный, а даже, наоборот, мирный и безобидный.
– Дома сломался кондиционер. Невозможно спать – слишком жарко. У меня здесь есть деньги, я вам покажу. Я ничего не скажу полиции. Только не убивайте меня.
Он уже собирался выдать свою стандартную байку о том, что его случайно закрыли здесь, в магазине, но он не умел ни врать, ни говорить правду, да и хозяину магазина не нужна была ни его правда, ни ложь. Проще всего было бы забрать деньги, которые ему так настойчиво предлагали. Что он и сделал. После чего отправился в отель, затарившись книгами на целый день. Он понимал, почему его можно принять за преступника, но не понимал, как его можно принять за опасного преступника, однако тот случай придал ему некий флер власти и помог ощутить себя интересным.
Когда «Барнс & Нобл» закрылся, он еще час просидел в секции политической литературы, дожидаясь, пока не умолкнут все звуки в здании. Нет такой книги, в которой бы не было отголосков каких-нибудь других книг; чтобы писать, сначала нужно читать. Сможет ли он стать действительно самобытным автором, у которого не будет вообще ничего от других? Есть ли свете другой такой человек, который заметил, что в «Илиаде» никто из героев не ест рыбу? Который помнит все тридцать три бранных слова для оскорбления мытарей, собранных и записанных Поллуксом из Навкратиса? Который переживает о том, отыщется ли когда-нибудь утерянный роман Апулея «Гермагор»? И которому интересно, действительно ли Фридрих II написал «De Tribus Impostoribus Mundi» («О трех самозванцах»)?
Он устроился в уютном кресле, за которое так любил «Барнс & Нобл», и погрузился в «Единожды обманувшись» (в правой руке) и «Всемирное желание» (в левой).
Иногда он уставал, и ему становилось скучно, но он продолжал читать «все по годам», потому что уже прочитал слишком много, чтобы теперь останавливаться. Однажды, поддавшись минутной слабости, он даже устроился на работу и проработал два месяца, но легче ему не стало.
Вот и на этот раз он не ушел в чтение с головой, потому что услышал покашливание. Он замер и пару секунд просидел неподвижно, как будто это могло что-нибудь изменить. Кто-то опять кашлянул. Он подумал, что пусть себе кашляют, если сидеть тихо, никто его не найдет, но сосредоточиться снова на чтении было уже невозможно. Он нехотя встал и пошел посмотреть в чем дело. На первом этаже обнаружилась стройная хрупкая женщина во всем черном. Симпатичная. Он знал, что она не работает в магазине – он знал в лицо всех продавцов, – тем более что застал он ее за занятием, совершенно не свойственным для работников магазина. Она читала.
