Рейчел Кинг - Сорочья усадьба
— Это отвратительно! — кричит она. — Как тебе пришло в голову хранить у себя такое?
Она ждет, что он подойдет к ней, обнимет, успокоит. Но он молча выпрямляется, оставаясь на месте.
— Не болтай глупостей. Ты что, думаешь, это я убил его? Это просто медицинский экспонат, ничего больше.
— Но где ты его взял?
— В больнице.
Он смотрит на шкаф и видит, что порядок в нем полностью нарушен.
— А-а, вижу, ты нашла и другие мои образцы. Все они получены мной в больнице. Их должны были сжечь.
— А как же матери этих детей?
— Они от них отказались! Господи, женщина, что это на тебя нашло?
— Но это же были живые дети! — кричит она.
Плечи ее так и ходят, она безуспешно пытается удержать рыдания.
Генри переступает через лужу на полу, усеянную осколками битого стекла, и подходит к Доре. Наклоняется к ней. Она чувствует на лице его горячее дыхание, видит пылающие щеки и суровую складку губ. Он хватает ее за плечи, с силой ставит на ноги и начинает трясти до тех пор, пока она не чувствует, что сейчас ее вырвет прямо ему на костюм.
— Возьми себя в руки! — кричит он ей в лицо.
Слюна его брызжет ей прямо в глаза.
Собрав все силы, Дора толкает его и сама изумляется, как эффективно у нее получается. Он отлетает назад, падает прямо на шкаф, который от сильного удара шатается, однако не падает; злость на лице его вдруг сменяется удивлением. Дора поднимает юбки и стремглав бежит к двери, не забыв перепрыгнуть через осколки на полу. Бежит она не от страха, совсем иное чувство движет ею — горе, отчаяние, разочарование. Теперь она знает: нужно как можно скорей бежать из этого дома, прочь из этих сырых комнат, с полутемными углами и душными стенами.
На дворе все еще идет дождь. Он омывает ей лицо; волосы и платье ее промокают насквозь, платье прилипает к телу, но она все бежит и бежит по направлению к реке. Отдаленный рев разбушевавшейся реки приближается, становится громче. Она подбегает к калитке ближайшего к дому пастбища, пальцы нащупывают запор, она оставляет ее открытой и бежит дальше, не останавливаясь и не оглядываясь, не желая видеть, догоняет ли ее Генри. Ей кажется, ветер доносит до слуха ее имя, но трудно сказать наверняка из-за шума воды. Вот и берег, она останавливается, чтобы перевести дыхание. Делает несколько глубоких вздохов; воздух настолько сырой, что становится больно в легких.
Дора сворачивает налево и идет по течению, к холмам. Вода бурлит совсем рядом, покрытая клочьями коричневой пены; уровень так высоко, что ей приходится обходить на пути огромные замоины. Длинная трава цепляется за юбки, ботинки промокают насквозь от дождя и раскисшей почвы. Там, где растут уже желтеющие плакучие ивы, река делает поворот. Дора проходит мимо них; в воздух медленно поднимается сорока, с пронзительным криком зависает на месте, потом летит вслед за ней.
Она с трудом бредет дальше куда глаза глядят, зная только то, что ей необходимо побыть одной. Генри, должно быть, потерял ее, ведь он давно мог бы ее догнать; на секунду она представляет себе, как он обнимает ее своими большими, теплыми руками, прикрывая ее от дождя. Защищая от ее собственной глупости.
Вдруг она начинает обращать внимание на звуки вокруг: шуршание ног по мокрой траве, чавканье ботинок в грязи, шуршанье дождя, поглощаемого бешеным потоком реки. Она наклоняет голову, прислушивается и все еще не замечает подстерегающей ее опасности.
К первой сороке присоединяются другие. Они обходят ее, беря в плотное кольцо. Ей хочется повернуть и бежать обратно, но они уже окружили ее, смотрят и не расступаются. Она останавливается и ждет. В какофонии их криков тонут все остальные звуки, даже рев бурной реки. Дора закрывает ладонями уши.
— Прекратите! — кричит она. — Хватит! Прочь с дороги!
Птицы поднимаются в воздух, но летят не прочь, а прямо к ней. Она вскрикивает и приседает на корточки, закрыв лицо руками, но они бросаются на нее и по очереди клюют в шею, в спину, запускают когти ей в волосы. Не видя ничего перед собой, Дора вскакивает и бежит к реке, а та уже ждет ее.
Розмари
Как и во всяком добром готическом романе, в этой истории полным-полно привидений. Они скитаются по страницам книг, которые я изучаю: давным-давно умершие женщины, разлученные влюбленные, вновь соединяющиеся после смерти, призраки, явившиеся мне во сне или привидевшиеся от развитого воображения в результате чтения слишком большого количества романов или неустойчивого рассудка. Все эти источники ненадежны.
Я никогда не говорю про свою сестру Тесс. И, насколько получается, стараюсь не думать о ней, но не Дора, а именно она подлинный призрак этой истории. Она — моя Берта, моя Ребекка, моя Кэтрин. Это благодаря ей я стала тем, кто я есть в этой жизни, это она скатертью выстелила мне мою жизненную дорогу. Что бы со мной ни случилось, она всегда рядом; и здесь, в Сорочьей усадьбе, она ни на минуту не покидает меня — и на чердаке, и в спальне, и в моих снах, и в башне. Особенно в башне. Настало время выпустить и ее на сцену. И рассказать о том, какую роль я сыграла в ее смерти.
Возможно, мне нужно вернуться немного пораньше, к майским праздникам, когда мне только исполнилось тринадцать лет. Родители снова на две недели отправили нас в деревню. Зима пришла в тот год рано, по ночам температура опускалась ниже нуля, лужи замерзали, и мы прыгали по ним, растрескивая ледяные корки; нередко шли грозы с градом, и небо было затянуто мрачными низкими тучами. Мы с дедушкой чаще всего сидели в рабочем кабинете, с закрытой дверью и с включенным на полную мощность калорифером и слушали радио.
Тогда я не замечала всех проказ Чарли, мальчик он был изобретательный, и бабушке с ним было не справиться. Теперь, конечно, я знаю, что он частенько верхом на лошади ездил с деревенскими мальчишками к пещерам, там они тайком от взрослых курили. Чарли всегда легко заводил друзей. Он привлекал их умением бесконечно над кем-нибудь подшучивать, причем совершенно добродушно и беззлобно, а также готовностью рисковать.
А вот Тесс, напротив, изнывала от скуки. Ей скоро должно было исполниться шестнадцать, и она злилась оттого, что ее оставили на двух стариков и младших брата и сестренку. Она спала до полудня и не ложилась далеко за полночь, смотрела по телевизору фильмы ужасов, старые детективы и боевики. Со мной она почти не разговаривала. Пряталась где-нибудь в укромном уголке с «Грозовым перевалом»[48] в руках, тоненькая, высокая девочка, которая все больше становилась похожа на настоящую женщину. Она для меня была загадкой. В городе она тусовалась с музыкантами, сама играла в оркестре. Она часто говорила родителям, что уходит к друзьям на вечеринку, но я знала, на самом деле она была в каком-нибудь пабе, пила спиртное, играла на гитаре, крутила любовь. Домой всегда возвращалась не раньше полуночи, но я не раз слышала: через час стукает задвижка ее окна, и она снова исчезает. Я наблюдала за ней, я слушала ее, но разговаривать мы почти не разговаривали.
Тесс называла меня извращенкой. Говорила про дедушку за его спиной всякие гадости, смеялась над его фальшивыми зубами, над его неопрятностью, его одержимостью мертвыми животными. Она никогда не входила в его рабочий кабинет, и я видела, как она ускоряет шаг, проходя мимо птиц в гостиной и стараясь на них не смотреть; Тесс как будто боялась, что они вдруг оживут и бросятся на нее. Дедушка, похоже, сам не знал, как с ней общаться. Мы с ним нашли общий язык в таксидермии, но между ним и Тесс была пропасть, и тут сказывалась не только разница в возрасте. Это сводило меня с ума: то, как она говорила о нем, как кривилось ее лицо, когда она снимала с одежды собачий волос. Я очень хотела, чтоб она поскорее уехала и оставила нас с нашими занятиями одних.
Однажды вечером мы собрались все вместе на кухне обедать. Тут было уютней, чем в столовой, она была слишком велика, не протопить как следует. Бабушка стояла возле кухонной скамейки, чем-то помогала миссис Джи и вдруг раздраженно заворчала:
— Интересно, кого это принесло? Перси, там в саду кто-то есть. Пойди, посмотри.
Она покачала головой, и ее жемчужные серьги звякнули.
— Ей-богу, стоит там и смотрит в окно, как бродячая собачонка.
Дедушка вышел и через минуту вернулся вместе с рабочим фермы Джошем.
— И слушать ничего не хочу. Здесь, конечно, не намного теплей, но подкрепишься и согреешься.
Джош опустил голову и пожал плечами.
Бабушка сложила руки на груди.
— Ну, и что ты там делал, парень, признавайся?
— Простите, миссис Саммерс. Просто проходил мимо, и мне понравился вид у вас в окне, как вы сидите все вместе на кухне. Я вовсе не хотел подглядывать.
Миссис Джи поставила на стол еще один прибор и, похлопав его по плечу, усадила на скамью.
— Ладно, не болтай, Джош, — сказала она. — Тебе здесь рады. Думаю, ты давненько не ел домашней стряпни.
