Нина Шнирман - Счастливая девочка (повесть-воспоминание)

— А почему? — спрашивает Анночка.

— Потому что в этот день, деточка, — объясняет Бабушка, — Христос воскрес!

— Всё мое детство и отрочество, — говорит Мамочка задумчиво, — это был самый замечательный праздник — не только для меня, для очень многих людей!

Я что-то помню, Бабушка мне рассказывала, но я не помнила, что Христос воскрес!

— Это было ЧУДО? — спрашиваю.

— Да, — говорит Мамочка, — и праздник, посвящённый этому чуду, называется Пасха!

— А почему для тебя это был самый замечательный праздник? — спрашиваю.

— Это был совершенно особенный день, — говорит Мамочка. — Уже с самого утра в доме красиво, празднично, вкусно пахнет! Все ходят друг к другу в гости, все радостные, счастливые, поздравляют друг друга. Тебе говорят: «Христос воскрес!», а ты отвечаешь: «Воистину воскреси!», и троекратно целуются… то есть три раза! Потом выходишь из дома — там все такие добрые, все желают тебе счастья, и ты всем желаешь счастья и со всеми целуешься. В этот день тебе кажется, что на свете нет ни одного несчастного человека, что все люди добрые и все любят друг друга. Такого праздника больше нет, когда тебе кажется, что на свете нет плохих людей и на свете есть только счастливые люди!

— Какой праздник замечательный! — говорю. — А почему его сейчас нет? Мы никогда его не праздновали.

Мамочка смотрит на Бабушку, а Бабушка на Мамочку, и вдруг Анночка показывает рукой на форму для пасхи и спрашивает:

— А что здесь делают? Это вкусно?

— Очень вкусно! — говорит Мамочка.

— Я сегодня сделаю, ты поешь, — улыбается Бабушка, — и тогда скажешь, вкусно это или нет.

Я вижу, что Мамочка с Бабушкой сейчас не хотят мне ответить. Ладно!

Но я потом обязательно узнаю у Мамочки, почему сейчас нет такого замечательного праздника!

Отметка

Я очень люблю Марию Григорьевну — она хорошая, добрая, но почему-то она мне за эту неделю поставила шесть единиц по русскому! Вечером я говорю:

— Мам, ну вот посмотри. — Показываю ей тетрадку: — Я не понимаю, за что она мне ставит единицы?

Мама смотрит тетрадку, смеётся и говорит:

— Шесть единиц — это просто рекорд какой-то!

Приходит Ёлка, она уже вернулась из своей второй смены, смотрит мою тетрадку и говорит:

— Непонятно, за что она тебе ставит единицы, ошибок практически нет, только исправления, ну, грязно, ну, некрасиво написано, тройку за такую работу надо ставить, но не единицу!

— Нет, девочки, — говорит Мамочка, — кому-нибудь другому она и поставит за такую работу тройку, а от Нинуши она требует большего… И правильно делает.

— Почему «правильно»? — удивляюсь я.

— Да, — хмурится Ёлка, — Мама абсолютно права: ты пришла в первый класс, там никто ничего не знает — учат буквы, учат цифры, два плюс три складывают, а ты читаешь, как взрослый человек, считаешь до тысячи и пишешь печатными буквами. Твоя эта тетрадка, — Ёлка щурится и делает, как она очень любит, кривую голову, — это просто безобразие, прекрасно ты можешь красиво и чисто написать!

Вот это да-а! Как она на меня напала, думаю. Конечно, она же отличница, у неё тетрадки, как книжки, — ни одной помарки. Смотрю, Мамочка очень внимательно за нами наблюдает, сейчас скажу им всё, что про это думаю.

— Ёлка, — говорю, — ты отличница, но нам хватит одной отличницы.

— Кому это «нам»? — смеётся Мама.

— Нашей семье, — говорю.

— Нинуша, — говорит Мама серьёзно, — никто тебя не заставляет быть отличницей, но, согласись, что если даже считать эти единицы тройками, то, по-моему, шесть троек за неделю — это многовато!

— Да уж, — говорит Ёлка презрительно.

— Да почему? — удивляюсь я. — Они же за грязь, а не за ошибки!

— Нет, — качает головой Мама. — Вот посмотри, — и она показывает на одну страницу с довольно жирной единицей, — здесь почти в каждом слове помарка: или буква вставлена, или перечеркнута, или по одной букве другая написана — сразу видно, что ты совершенно не думаешь о том, что делаешь!

— Накалякала, намалякала… и сидит на шкафу, — ворчит Ёлка.

— Да, я не думаю, — говорю, — потому что мне это безразлично.

— А есть по крайней мере два повода, — говорит Мамочка очень серьёзно, — чтобы тебе это было не безразлично. Во-первых, у тебя сейчас на всю жизнь вырабатывается почерк, — объясняет Мама, — а хороший почерк нужен, чтобы люди понимали то, что ты написала. Это важно! Во-вторых, ты говоришь, что любишь Марию Григорьевну, так зачем же ты так её расстраиваешь?

— Ладно, — говорю, — постараюсь!

— Вот и хорошо! — говорит Мама.

Ёлка пожимает плечами, что значит: «не верю я в твои старания!» Сажусь за стол, смотрю в книжку по русскому, пишу, стараюсь — получается чисто и красиво. Проверяю — вот чёрт, какая я рассеянная, одну букву пропустила! Вставила, пошла показать Ёлке. Она говорит:

— Вот… хорошо написала, но получишь четвёрку из-за этой буквы.

— Ладно, — говорю, — мне главное, чтобы она не расстраивалась… И чтобы Мама не расстраивалась.

Через день получаю свою тетрадку с домашними заданиями по русскому. Ещё не открыла и думаю: вдруг Мария Григорьевна мне пятёрку поставила? Открываю — четыре. Ладно, думаю, главное, что не единица. Дома показала Маме — она смеётся.

— Ну вот, — говорит, — четвёрка лучше единицы?

— Да, — говорю и бегу на кухню, я просила Бабушку фарш для котлет без меня не делать. Бегу мимо детской, там Анночка книжку смотрит. Я ей говорю:

— Сейчас фарш будем с Бабушкой делать, а потом мы с тобой покачаемся на трапеции. До вечера было много интересных дел, вечером вспомнила, что надо сделать письменные уроки — арифметику и русский, села и быстро сделала.

Через день в школе звонок прозвенел. Мария Григорьевна раздала нам тетрадки с домашними заданиями, я открыла тетрадь по русскому… и ничего не понимаю! Полстраницы домашнее задание, а полстраницы — огромный, жирный НОЛЬ. Я думаю: что это такое? Такой отметки нету! Но ведь у меня в тетрадке он стоит! Значит, мне поставили ноль! Я собрала портфель, оделась в раздевалке, вышла на улицу. Иду и думаю: никогда не слышала про такую отметку, но ясно, что ноль хуже единицы и после ноля уже больше ничего нет. Надо сейчас что-то придумать, как Маме про это рассказать. Нельзя же так прийти и сказать: «Знаешь, Мамочка, я ноль получила!» Звоню, дверь открывает Мама, я вхожу, стою у дверей, смотрю на неё, она тоже смотрит на меня и спрашивает:

— Нинушенька, что у тебя?

Я тогда говорю серьёзно и медленно:

— Я получила Отметку!

— Тройку? — спрашивает Мама. Я мотаю головой.

— Двойку! — Мама радуется, что угадала. Я мотаю головой.

— Единицу! — смеётся Мамочка. Я опять мотаю головой.

— Так какую же отметку ты получила? — И Мамочка разводит руками.

— Ноль, — говорю и смотрю на Мамочку.

— Что-о? — переспрашивает Мамочка, и у неё очень странное лицо.

— Ноль! — повторяю я очень серьёзно. Тут происходит что-то совсем непонятное. Мамочка вдруг наклоняется, закрывает лицо руками, совсем как Бабушка, пятится, пятится в столовую, садится на стул у стола и всхлипывает. Плачет, думаю, ужас какой!

— Мама, Мамочка! — зову ее. Она поднимает голову, убирает руки от лица вместе с очками, и я вижу — хохочет, но так хохочет, что и дышать, по-моему, не может. Я удивляюсь и немножко обижаюсь — человек очень серьёзную отметку получил, а тут смеются!

Но, с другой стороны, хорошо, что она не плачет!

Через двадцать лет

Как хорошо, что закончилась эта ужасная книжка! Я первый раз в жизни радуюсь, что Бабушка закончила чтение. Мы все говорим ей большое спасибо, Анночка обнимает её, Бабушка улыбается, кивает головой, встаёт и уходит на кухню.

— Тебе понравилось? — спрашиваю Анку. Она думает, потом говорит:

— Я всё время боялась.

— Ты всегда боишься! — пожимает плечами Ёлка и делает узкие глаза.

— А тебе что, понравилось? — возмущаюсь я.

— Ну, знаешь! — Ёлка делает свою кривую голову. — Это всё-таки Диккенс, он прекрасный писатель!

— Мне он совсем не прекрасный, а ужасный, и книжка ужасная, — говорю.

— А чем она «ужасная»? — И она улыбается так, что очень хочется стукнуть её как следует.

— Тем, — говорю, — что всё время то волнуешься, то боишься, думаешь, вот опять его схватят и украдут, девушку эту… убили… так ужасно, и этот негодяй со своей собакой…

— Кончилось ведь всё хорошо?! — И Ёлка пожимает плечами.

— Ну и что, — кричу я, — это было совсем недолго, а все дни, что Бабушка читала, я всё время волновалась… и боялась, что с ним опять что-нибудь случится и что ему больше не будут верить, а он не виноват!

— Это просто трусость, — машет рукой Ёлка.

— Что?! — Я ужасно рассердилась, но не знаю сразу, как ответить.