Дом мертвых запахов - Огненович Вида
Несмотря на то, что книга была на немецком, который он знал весьма посредственно, Владо решил прочитать книгу фон Либиха, в память о докторе Вуйиче, чья судьба глубоко его тронула, и личностью которого он был вдохновлен.
Перелистывал, пытался читать, одолевал страницу за страницей. Вглядывался в картинки увеличенных пестиков и тычинок, рассматривал изумительные листья, грозди, луковицы, жилистые корни, цветущие кроны, разрезы разных семян, переводил текст о жизни и характере всех этих творений растительного мира, поведение которых философ разгадывал и описывал.
Он отдыхал, читая аптекарские рецепты или инструкции. Рассматривал фотографии дальних краев и тамошней флоры, впитывал глазами краски Тибета и Японии, вглядывался в необычные цветы пустынь, о которых до того момента и не слыхивал и названия которых едва мог прочитать, смотрел на животных с сияющей шерстью, изображенных в разных позах, листал атласы и гербарии, тонул в природе, перенесенной на книжные страницы, и постепенно, как он написал Милану в письме, терял разум.
Только здесь, среди его книг, писал он, я понял, что тебя мучило, когда ты говорил, что от тебя в жизни всегда ускользает что-то главное, а именно — некий навязчивый интерес к определенной части света. Когда бы я ни оказался в этом водовороте специфичности, я вспоминаю, как ты говорил: хотел бы я быть чем-то захвачен, но так глубоко, как Геда ароматами, чтобы изучить это досконально, узнать до самой сокровенной точки, быть абсолютным знатоком одной определенной сферы, какой-то области, в которой для меня уже не будет больше тайн, как для него нет в запахах. Я завидую, что у него есть совершенно определенная цель. Теперь к твоей зависти, Миланче, присоединяется и моя. Он не просто маниакальный одоролог, как я над ним подшучиваю, он точно такой же читатель. Стоит посмотреть, как его книги переполнены бумажками с его комментариями, записями на полях, исправлениями, какими-то только ему понятными знаками, полемическими замечаниями. Он часто исправляет транскрипции названий растений в переводах, немилосердно вычеркивает целые абзацы, с которыми не согласен, уточняет сноски и библиографические записи. Рядом с рисунками, которые считает недостаточно точными, сам рисует растение или какую-нибудь деталь. О каком-нибудь авторе пишет, что он дурнограф, а не географ, а затем указывает на все его ошибки в книге. Поверить невозможно, что все это он прочитал именно таким образом. Я пытаюсь пробиться сквозь книгу Юстуса фон Либиха «Философия растений». Это чудо. Ты просто обязан ее когда-нибудь прочитать. Не знаю, скоро ли я снова тебе напишу, думаю, меня покидает разум…
Если бы я жил в этом доме, мое место было бы среди твоих книг, однажды сказал Летич Геде. Спал бы вон на том диване в тени чудесно изображенных и описанных растений, напоенный их холодными ароматами, кто знает, что бы сходило в мои сны с этих пестрых страниц.
Кто тебе мешает, улыбнулся Геда, это вполне выполнимо. Переезжай хоть завтра, если хочешь. По крайней мере, наведешь порядок в этом бедламе.
Они и представить не могли, что это наступит так скоро, хотя, может быть, кто-то и мог. Конечно, Владо не переехал в их дом и не поселился в библиотеке, но ему действительно пришлось приводить в порядок Гедино рукописное наследство, записи, материалы, тексты и дневники. Это больше не было тем вольным плаванием в завораживающих просторах неизвестных наук, авантюрным духовным путешествием по книгам эксцентричных философов, это была работа, за которую он принялся с тяжелым сердцем, но приложил все силы, чтобы сделать все, что возможно и максимально хорошо, в первую очередь, из чувства глубочайшего уважения к гению Геды, а также в желании помочь в работе над книгой о нем, которая, как он считал, должна быть написана, причем как можно скорее.
Там было огромное количество записок. Выяснилось, что Геда записывал практически все. Разговоры с экспертами, знатоками, коллекционерами, даже с владельцами, у которых он покупал вещи. Записывал впечатления от различных встреч и лекций (здесь был и инцидент с Нежикой Ромони, как и тот, с Маричем), свои и чужие замечания о сущности запаха, опыты с запоминанием и обнаружением нюансов. Он записывал планы, договоры, предчувствия, семейные события. Он вел практически дневниковые записи о своей дочери: «Мила сегодня сказала: Папа, почему у меня нет часов, 05.07.1963». Он пытался определить личные запахи некоторых своих друзей. Отмечал наиболее важные новости из текущей жизни парфюмерного дела. В отличие от его многочисленных научных трудов и дискуссий, записи были сжатыми и выразительными, но были и более обширные заметки, из которых один длинный рассказ о сне появляется в нескольких тетрадках, правда, с незначительными изменениями, но суть рассказа одна и та же. Был ли это навязчивый мотив, который часто ему снился, и при каждом удобном случае он его записывал, или дело в забывчивости, сложно сказать. Одно точно, он старался это сновидение сохранить в памяти еще и таким способом.
Вообще, он часто говорил (Владо много раз это от него слышал), что ему снятся запахи, а некоторые из них он даже сначала увидел во сне, а уже только потом узнал в естественной форме, например, кастореум (бобровую струю). Он утверждал, что наш орган обоняния действует, даже когда мы спим, и что человека может легко разбудить запах, точно так же как известно, что некоторые из них действуют усыпляюще. Вот его записанный сон:
Снится мне, пишет он в тетради номер четыре (это можно считать первой записью), как подхожу я к дверям какого-то странного здания, мне кажется, это какой-то винный склад, хотя он так не пахнет. Я вижу очень широкие ворота, без замка, без петель, без надписей, смотрю вниз и на самом пороге, внизу, под ногами, читаю: ILLAT OTTON[44]. Ах, думаю, мама родная, только бы не проснуться. В этот момент створки слегка приоткрываются, и из них выглядывает старичок с ясными глазами и подстриженной бородой. Стоит он так, наполовину в дверях, и смотрит на меня, а позади него вьется какой-то красноватый дымок.
Я вдохнул и подумал, смотри-ка, пахнет лириодендроном (тюльпанным деревом). Да, пробормотал старец, ты угадал, входи, а голос у него мягкий и как будто отдается эхом. Я вступаю вслед за ним сквозь эти полуоткрытые двери и оказываюсь в просторном холле, из которого во все стороны расходится множество узеньких коридоров, над входами в них, на притолоке, расположены надписи, но буквы я не могу прочитать, они просто расплываются и сливаются перед глазами, стоит мне на них взглянуть. Я направляюсь по одному из этих коридоров, потому что мне показалось, что старичок тоже скрылся там. Не пройдя и двух шагов, погружаюсь в ароматическое блаженство, какого я до тех пор ни разу в жизни не ощущал. Вдыхаю ласковый, потаенно теплый аромат, расширяю ноздри, наслаждаюсь, но не могу вспомнить, из чего он состоит. Я распознаю какое-то цитрусовое масло, обвитое, как мне кажется, камфарой, бессмертником и березовым цветом, но совсем не уверен.
Понемногу он ускользает, не могу охватить его вдохом. Я вдыхаю, ловлю его, как вдруг в дымке сверкнет, одновременно в ноздрях и сознании, — иланг-иланг, царь всех цветов. Боже, вот это чудо света. Блажен миг, когда мне это приснилось, шепчу я.
Не дай мне, Боже, внезапно проснуться, прежде чем я запомню этот аромат иланг-иланга, когда еще у меня снова появится возможность его обонять? Вдыхаю и парю вперед, потом внезапно вспоминаю, что именно это и было написано над входом в коридор. Я решаю вернуться и проверить и эту, и другие надписи, но не могу двинуться с места. Пытаюсь оттолкнуться от стены, а она тает от моего прикосновения, как пар, а аромат охватывает меня еще сильнее. Затем я пытаюсь шагнуть назад, знаю, что отошел недалеко, всего на несколько шагов, но не могу сделать ни шага. Просто так парю в воздухе, без веса, без опоры, как будто я — дым. А-а-а, зову на помощь, где это-о-о я-а-а-а, помогите-е-е!
