Майгулль Аксельссон - Апрельская ведьма
Стиг осмотрел девочек, когда все трое вылезли из машины в Линчёпинге возле окружной больницы.
— Готовы? — спросил он по-военному.
Маргарета кивнула, Кристина шепнула «да». Но Биргитта неожиданно попятилась.
— А я не пойду!
— Без глупостей у меня, — отозвался Стиг, захлопнув дверцу машины.
Биргитта замотала головой, так что затряслась начесанная копна.
— Но я же не хочу!
Стиг схватил ее за локоть, голос его помрачнел:
— Хватит чепуху молоть!
Биргитта высвободилась одним движением, таким стремительным, что заколка, удерживавшая ее белую гриву, расстегнулась и отлетела на асфальт. А Биргитта развернулась и бросилась бежать так быстро, как только позволяли ее высокие каблуки и тесная юбка. На полпути к больничной стоянке она обернулась и пронзительно крикнула:
— Я не хочу! Слышишь ты, старикашка?
Стиг пожал плечами и сунул ключи от машины в карман своего воскресного пиджака.
— Пусть бежит, коли так. Гулёна!
— Ты похожа на пирата, — засмеялась Маргарета сквозь слезы.
Тетя Эллен улыбнулась своей новой, кривой улыбкой и поднесла дрожащую левую руку к черной повязке, закрывавшей правый глаз.
— Она моргать не может, — объяснила женщина на соседней кровати. — Поэтому и повязка. Чтобы глаз не пересох.
На мгновение Кристине показалось, что это та же самая тетка, которая десять лет назад кружила вокруг ее, Кристининой, больничной койки. И, обернувшись, так глянула на соседку, что та сразу вскочила со своей койки и зашаркала к дверям. Естественно, тетка оказалась совсем другая, и все-таки хорошо, что она ушла. И без нее на них с Тетей Эллен глазели еще четверо женщин.
Тетя Эллен все еще не могла говорить, лишь пузырьки слюны появлялись у нее на губах, когда она пыталась что-то сказать. Однако и Кристина, и Маргарета ее понимали. Маргарета уселась на краешке постели, подняла ее руку и прижала к своей щеке. Кристина опустилась на колени и уткнулась лицом в подушку Тети Эллен.
Никто из них ничего не говорил. Говорить было больше нечего.
Позже вечером все собрались у Стига в гостиной. Сам он стоял у накрытого стола с закатанными рукавами, а девочки сидели в ряд на новом цветастом диване. Слева Кристина, справа — Биргитта, а Маргарета как буфер в середине. Стиг не смел поднять на них глаз: уперся взглядом в документы комиссии по делам несовершеннолетних, громоздившиеся тремя белыми кипами на столе, пока долго и обстоятельно извлекал из нагрудного кармана сигареты и зажигалку. Прошла вечность, когда он наконец достал сигаретину из пачки «Джона Сильвера» и закурил.
— Да, — произнес он и выпустил облачко дыма. — Теперь вы сами все понимаете. Сами ее видели. — Он выдержал недолгую паузу, по-прежнему не отрывая взгляда от документов. — Значит, так. Комиссия нашла для Биргитты маленькую однокомнатную квартиру, а для Маргареты — новую приемную семью. Ну а Кристине придется возвращаться к маме в Норчёпинг.
***Несколько часов спустя, когда белый предвесенний день за окном уже оделся в вечерний розовый шелк, Кристина заметила внизу Хубертссона. Он шел наискосок через стоянку в своем старом пальто и с портфелем в руке. Стало быть, шел домой, он никогда не надевает верхней одежды, направляясь в приют. Хелена, видно, совсем его заболтала. Хотя нет, идет он вроде бы в другую сторону, не к своему старенькому «вольво»...
Кристина бросает взгляд на часы — прием здорово затянулся, как она ни старается тратить на каждого больного поменьше времени. Следующий пациент 1958 года рождения. Прекрасно. Мужчины в таком возрасте обычно не склонны рассусоливать.
И, уже вставая, чтобы пригласить его, она снова смотрит в окно и видит, что Хубертссон остановился. Стоит лицом к поликлинике, и видно, что с кем-то разговаривает. Кристина ухмыляется, наверное, Хелена шпионила за ним в окно и теперь устроила ему нагоняй — почему не пошел сразу к своей машине...
Но Хубертссон явно не любит нотаций, он хмурит свои кустистые брови и что-то говорит, а потом сердито отворачивается и идет в сторону приюта. И на прощание помахивает портфелем.
Кристина уже однажды видела этот жест. Тридцать лет назад.
Это было в тот вечерний субботний час, когда города по всей Швеции затихают, когда магазины закрыты, а люди разбрелись по домам. Над Норчёпингом тяжело нависли влажные сумерки, желтые квадратики окон только-только затеплились на черных фасадах, а вокруг уличных фонарей засветились нимбы.
Кристина остановилась, закрыв за собой двери госпиталя, и какое-то время стояла на крыльце, натягивая перчатки. Спешить было некуда. С дежурства в госпитале в выходные ей всегда было некуда спешить.
Между перчаткой и рукавом куртки все равно остался зазор, за этот год в Норчёпинге она выросла на несколько сантиметров, и почти вся одежда стала ей мала и износилась. Хуже всего было с нижним бельем. Когда класс переодевался на физкультуру, она всегда старалась спрятаться за дверью, чтобы никто не заметил, что трусы у нее в дырках, а единственный лифчик заношен так, что стал серым.
Ей даже не приходило в голову попросить у Астрид денег на одежду, но она уже отложила двадцать крон из своего заработка, две серые десятикроновые купюры, засунутые под обложку учебника математики. И так будет, пока не накопит на новую куртку, ну а до тех пор можно и так походить. И потом, кто знает, как отреагирует Астрид, если вдруг обнаружит в передней новую одежду? А пока Кристина старалась подтягивать перчатки повыше или засовывать руки поглубже в карманы. Но лифчик она себе купит на следующей неделе. И трусы. Этого Астрид ни за что не заметит.
Натянув капюшон, чтобы прикрыть волосы от моросящего дождя, и опустив голову, она побрела наискось по блестящему асфальту двора, так и шла, глядя под ноги, пока не оказалась на Южной Променаден. А там замедлила шаг: у остановки стоял трамвай. Она мгновенно прикинула, во сколько ей обойдется билет. Нет. Слишком дорого и чересчур быстро. Если идти пешком, то пройдет еще целый час, прежде чем она попадет домой.
Вот тогда она его и увидела. Мир качнулся, как от удара, хотя она не сразу осознала, кого увидела. А в следующий миг все ее существо наполнилось ликованьем. Это он! Это он только что вышел из трамвая у Норчёпингского госпиталя!
— Хубертссон! — закричала она. — Хубертссон!
Его взгляд скользнул по ней не задерживаясь, на секунду показалось, что он собрался уже идти дальше, решив, что ему послышалось. Кристину охватила паника, и она очертя голову кинулась к нему и схватила за руку:
— Не узнаешь меня? Это же я, Кристина!
Он, чуть отступив, окинул ее взглядом:
— В самом деле. Это ты.
Она, запинаясь, спросила:
— Как Тетя Эллен?
Хубертссон чуть поморщился:
— Да без особых перемен.
— Она получила мои письма?
— Да.
— И она по-прежнему будет лежать в твоем приюте?
— Он не мой. Но полагаю, что да.
— А навестить ее можно?
— Ну разумеется. Сама-то ты как?
Кристина пожала плечами.
— Ага, — сказал Хубертссон. — Ясно.
Мгновение было тихо, потом Хубертссон, кашлянув, нетерпеливо повел плечами.
— Я спешу, нужно застать одного коллегу... Так что будь здорова.
Кристина кивнула, все ликование мигом схлынуло, и она стояла оцепенев посреди маленькой лужицы разочарования. Словно Хубертссон своим равнодушием оборвал последнюю серебряную ниточку, соединявшую ее с прошлым. Но ее еще можно связать.
Если отказаться от нового белья. Эта мысль заставила Кристину в последний раз повысить голос и закричать:
— Хубертссон!
Он обернулся, не останавливаясь, и сделал пятясь несколько шагов, пока она спрашивала:
— Сколько стоит билет до Вадстены?
— Тридцать две кроны!
Он обернулся и помахал портфелем.
И все. Словно ее и не существовало.
Хотя, пожалуй, тут была доля правды. С самого переезда в Норчёпинг Кристина стала как бы стеклянной — ее не замечали, пока не сталкивались с ней нос к носу. Не считая школьных учителей, она разговаривала лишь с тремя людьми. С Астрид, Маргаретой и сестрой Элси.
Сестра Элси ей, можно сказать, симпатизировала. За утренним кофе в субботнее дежурство она всегда спрашивала, как прошла последняя контрольная, и если Кристина могла предъявить очередное «отлично», Элси кивала с таким довольным видом, что тряслись оба ее подбородка.
Но она не всегда бывала довольна. Иногда она брала Кристину за подбородок и вглядывалась в ее лицо. Здорова ли девочка? Выспалась ли? Здоровому подростку положено иметь румянец во всю щеку, а не черные тени под глазами. Она, конечно, молодец, что ухитряется и работать, и учиться в школе, и наверняка здорово помогает матери, но силенок-то хватит? Может, на выходные ей лучше отдохнуть, подышать свежим воздухом?
