Маргарет Этвуд - Пожирательница грехов
Рука Джордан шевельнулась: да. Началась мучительная угадайка, методом проб и ошибок, — как она хочет пойти. Роб поочередно указывал на каждую шашку, пока Джордан не подавала сигнал. Потом он указывал на каждую из клеток. Теперь, когда он привык к такой методике, игралось быстрее. Лицо Джордан то разглаживалось, то снова искажалось судорогой — в других детях с ДЦП это коробило, а с Джордан все по-другому. Сосредоточиваясь, Джордан была особенно некрасива.
Они успели сделать несколько ходов, а потом в центральном корпусе зазвенел звонок. Значит, Время Игр закончилось и пора приступать к дневным групповым занятиям. Он знал, что Джордан возят на плавание, вместе с девочками из ее домика. Плавать она, конечно, не могла, но кто-нибудь ее держал: они говорили, что в воде ей легче контролировать движения. Робу же полагалось помогать в занятиях по Лечебному Труду. “Лепить пирожки из грязи”, - так называли это занятие мальчишки из их домика. Им нравилось лепить из глины какие-нибудь похабные фигуры. Видда, преподаватель по ЛТ, была в шоке, но виду не подавала и только приговаривала, что они талантливые.
Роб положил пуговицу в карман. Он вытащил блокнот и записал расположение шашек.
— Доиграем завтра, — сказал он Джордан. Он покатил коляску дальше по круговой дорожке. Он не стал разворачиваться, потому что так ближе. К северу была полянка, заросшая травой, и на ней серебристый ручей: он тек там всегда, грязноватой струйкой, а сегодня, после ночного дождя, ручей был полон. Роб подумал: она ведь никогда не дотрагивалась до травы, никогда не опускала руку в ручей. И ему вдруг захотелось подарить ей то, чего никогда не дарили другие, о чем другие и помыслить не могли.
— Я хочу вытащить тебя из коляски, — сказал он. — Я хочу положить тебя на траву, чтобы ты ее потрогала, хорошо?
Она ответила да не сразу. Она смотрела ему в глаза: понимает ли она, о чем он говорит?
— Это приятно, — сказал он. — Это здорово. — И подумал, как часто валялся на лужайке за домом лет восемьдесять тому назад, лежал и жевал выгоревшие травинки и читал, можно сказать, запрещенные комиксы про Капитана Марвела.[34]
Он расстегнул ремешки и поднял ее. Какая же она легкая, маленькая, легкая, словно сделана из бальзы и бумаги. Но крепкая, подумал он. У нее есть воля, это читается в ее глазах. Он положил ее на бок, чтобы она видела журчащий ручеек.
— Смотри, — сказал он. Он сел на корточки и опустил ее руку в холодный поток. — Это настоящая вода, не такая, как в бассейне.
Он улыбнулся: он чувствовал себя волшебником, способным исцелить ее, но она закрыла глаза и откуда-то из глубины ее послышался странный скулеж, рык… Она лежала, как тряпка, а рука дергалась: неожиданно ногу свело судорогой, и она ударила Роба ортопедическим ботинком по голени.
— Джордан, — сказал он. — Ты в порядке? — Снова рык: радости или ужаса? Он не понял и испугался. Может, для нее это перебор, слишком много эмоций. Он обхватил ее руками и поднял, чтобы посадить обратно в коляску. А трава оказалась мокрой, и правая щека девочки измазалась в грязи.
— Что ты с ней делаешь? — услышал он голос Пэм. Он обернулся, он так и держал Джордан, а та мотала руками, словно какой-то безумный пропеллер. Пэм стояла на асфальтовой дорожке, руки в боки — поза сокрушенной матери, что застала детишек в кустиках за игрой в доктора. Пэм вся раскраснелась, словно бежала, волосы всклокочены, и из них торчит прутик.
— Ничего, — сказал Роб. — Я просто… — Она думает, я извращенец, понял он и почувствовал, что краснеет. — Я думал, ей понравится лежать на траве, — сказал он.
— Ты же знаешь, что это опасно, — сказала Пэм. — Ты же знаешь, что ее нельзя вытаскивать из коляски. Она может удариться головой, пораниться.
— Я за ней все время присматривал, — сказал Роб. Кто она такая, чтобы ему указывать?
— По-моему, ты слишком много времени проводишь с этим ребенком, — сказала Пэм. Она уже не так злилась, но ее не убедили объяснения Роба. — Ты должен больше времени проводить с остальными. Для них это вредно, ну… понимаешь… привязываться… привязываться к людям, которых они потом никогда не увидят.
Джордан смотрела на Роба широко распахнутыми глазами.
— О чем ты говоришь? — сказал Роб, почти закричал. — Да как ты… да откуда ты знаешь… — Она обвиняла его, заранее обвиняла в том, что он предаст Джордан, бросит ее.
— А ты в бутылку-то не лезь, — сказала Пэм. — И поговорил бы ты с Бертом после летучки. Он в курсе дела, я ему описала проблему.
Она повернулась и быстро пошла к центральному корпусу. Сзади ее бермуды были испачканы в грязи.
Роб посадил Джордан обратно в коляску и защелкнул крепления. Описала проблему. Какую еще проблему? Не так много осталось времени, его приставят к другим детям, не дадут общаться с Джордан, и она подумает… Что сказать ей, чтобы она поверила? Он присел на корточки подле нее, облокотился на поднос и взял в руки ее левую ладошку.
— Извини, я тебя напугал этой травой, — сказал он. — Да? — Ее левая рука не давала ответа. — Ты не обращай внимания на Пэм. Я буду писать тебе письма после лагеря, много писем. — Правду ли он говорит? — Тебе их почитают. — Да они их или потеряют, или им надоест. Он станет препарировать трупы на подготовительном отделении — как он найдет для нее время? Ее глаза внимательно изучали его лицо. Она видела его насквозь. — Я хочу тебе что- нибудь подарить, — сказал он. Он посмотрел вокруг: что бы ей такое подарить? Он убрал одну руку и пошарил в кармане. — Вот. Моя пуговица, это волшебная пуговица, я ее носил на манжете, просто чтобы никто не догадался.
Он вложил пуговицу ей в ладошку, сжал ее пальцы. — Я дарю тебе эту пуговицу, и каждый раз, когда ты будешь на нее смотреть… — Нет, пуговица не годится, кто-нибудь обязательно заберет ее у Джордан и выбросит, а она ничего не сможет объяснить. — И тебе даже не надо видеть эту пуговицу, потому что порой она становится пуговицей-невидимкой. Тебе достаточно будет просто думать о ней. И каждый раз, когда ты будешь о ней думать, ты будешь знать, что я думаю только про тебя. Договорились? — Убедил он ее? Но, наверное, она уже слишком большая и достаточно смышленая, она понимает, что он просто пытается ее успокоить. Как бы то ни было, ее рука шевельнулась: да. То ли она поверила ему, то ли он совершенно ее, бедную, запутал.
После ЛT Роб вернулся в домик, чтобы переодеть ребят во все чистое. Берт считал, что аккуратность поддерживает дух. Ребята шумели ужасно, а может, Робу просто показалось, потому что он был расстроен и хотел тишины. Или дело в концерте — вечером будет концерт, старшие устраивают. Выступают все парни из их домика, даже Пит, он будет ведущим, и к его плечу прикрепят микрофон. Среди участников ни одного стажера — и стажеры, и дети помладше будут зрителями. Представлением руководят Скотт и Мартина из кружка драмы и танцев. Роб знал, что мальчишки репетировали недели две, но даже не поинтересовался, что за представление.
— Одолжи крем от прыщей.
— Тебе это не поможет, угря сидячая.
— Точно — у него прыщ на прыще.
— Ах ты, тютя! — Последовала небольшая драка.
— Кончай, ты, придурок!
Роб подумал, как бы перевестись в другой домик. Он помогал Дэйву Снайдеру переодеться в чистую рубашку — розовую, с черными как уголь полосами (“Дешевка” — сказал мамин голос), и тут в домик вошел Гордон. Он опоздал. Роб подозревал, что Гордон гоняет в город, чтобы опрокинуть кружку пива в пивной, где владельцам плевать на возраст. В последние дни Горд опаздывал уже несколько раз, и Роб мыкался один. Гордон весь сиял и даже не огрызался на веселые шуточки, которыми его обычно встречали. Гордон залез в карман, что-то вытащил оттуда и небрежно нацепил на столбик своей кровати. Черные женские трусики, отделанные красным кружевом.
— Ух ты! Зашибись! Горд, чьи?
Гордон вытащил расческу и прошелся ею по своей пышной светлой шевелюре.
— Я знаю, чьи, — ваше дело догадаться.
— Кончай, Горд, говори.
— Горд, так нечестно. Как пить дать из грязного белья выудил.
— Сам ты грязное белье. Гляди внимательно, умник.
Дэйв подъехал к кровати, схватил трусики, нацепил их на голову и закружил по комнате.
— Микки-Маус, ой-ой-ой, будем хрен держать трубой! Эй, Дрочила, не хочешь примерить? Как раз на твою башку, она у тебя большая.
Руки остальных парней тоже потянулись к трусикам. Роб прошел через коридор в ванную. Так вот что делали эти двое в лесу. И Пэм посмела злиться на него и читать нотации. А у самой грязь на заднице. Хоть бы сучок из волос вытащила!
Из зеркала на нею смотрело его лицо, нежное, в веснушках, надо лбом — аккуратная челка песочного цвета. Лучше бы у него были морщинки под глазами, шрам, пластырь на щеке, огромный клык во рту. Он выглядел таким девственным, нетронутым — словно жир на сыром беконе: без единой вмятины от чужих пальцев, без грязных пятен — и он презирал свою чистоту. Он никогда не станет, как эти ребята, обнюхивать женские трусики с мускусным запашком. Может, я ненормальный, подумал он с мрачным ликованием.
