Чарльз Буковски - Первая красотка в городе
В общем, после ухода Мари я уселся в кухне и выдул 3 банки пива, что нашел в холодильнике. До еды мне особого дела никогда не было. О том, как люди любят поесть, я слыхал. Мне же от еды становилось только скучно. С жидкостью все в порядке, а вот груз навалом — тоска смертная. Мне нравилось говно, мне нравилось срать, какашки мне нравились, но легче сдохнуть, чем их насоздавать.
После 3 банок пива я заметил дамскую сумочку на табуретке. Разумеется, на работу Мари взяла с собой другую. Не такая же она глупая или добрая, чтоб деньги оставлять? Сумочку я открыл. На дне лежала десятидолларовая бумажка.
Что ж, Мари меня проверяет, и я окажусь на высоте.
Я забрал десятку, вернулся в спальню и оделся. Мне было хорошо. В конце концов, что человеку надо для выживания? Ничего. Это правда. А у меня даже ключ от дома имелся.
Поэтому я вышел наружу и запер дверь, чтобы воры не залезли, ха-ха-ха, и вот уже стою на улице во Французском квартале, ну и дурацкое же это место, но придется смириться. Все должно мне служить, так всегда было. Поэтому… ах да, иду я, значит, по улице, а беда с Французским кварталом в том, что здесь ни одного винного магазина, как в других приличных частях света. Может, они это специально. Легко догадаться, что из-за этого процветали ужасные выгребные ямы на каждом углу, их тут зовут барами. Первым делом, когда я заходил в один из этих «оригинальных» баров Французского квартала, мне хотелось блевать. Обычно я так и делал, добежав до какого-нибудь вонючего зассанного очка и извергая все — тонны и тонны яичниц и недожаренной жирной картошки. Потом возвращался, уже стравив, и смотрел на них: сиротливее и бессмысленнее клиентов выглядел только бармен, особенно если он же был и хозяин. Ладно, поэтому, зная, что бары — туфта, я гулял по округе, и знаете, где я нашел три своих упаковки? В бакалейной лавчонке с черствым хлебом, где все, даже облупившаяся краска, сочилось такой полуполовой улыбочкой одиночества… на помощь, на помощь, на помощь… да, ужасно, даже света в ней не хватало, электричество — оно ж денег стоит, и вот я такой, покупаю у них первый шестерик пива за последние 17 дней, первый, кто купил сразу три упаковки за последние 18 лет, и господи ты боже мой, она чуть не обкончалась прям на кассу… Нет, это чересчур. Я смел сдачу и 18 больших банок пива и выскочил на дурацкий солнцепек Французского квартала…
Остаток мелочи я сложил обратно в сумочку на табуретке, а закрывать не стал, чтоб Мари заметила. Потом сел и откупорил пиво.
Хорошо побыть одному, Однако я был не один. Всякий раз, как мне приспичивало, я видел этого паука и думал: ну, паук, тебе пора — уже скоро. Ты мне просто не нравишься и этом темном углу: сидишь себе, ловишь мух и жучков, сосешь из них кровь. Видишь, какой ты негодяй, мистер Паук. А вот я — я в норме. По крайней мере, мне нравится так считать. А ты — ты, ептыть, темный безмозглый прыщ смерти, вот что ты такое. Соси говно. Тебе кранты.
На заднем крыльце я нашел метлу, вернулся в сортир и сокрушил его прямо в паутине, принес ему смерть на блюдечке. Ладно, это нормально, он доехал до нее быстрее меня почему-то, что уж поделать. Но как же Мари могла пристраивать свою обширную задницу на стульчак и смотреть на эту тварь? Она ее вообще замечала? Видимо, нет.
Я вернулся на кухню и выпил еще пива. Потом включил телевизор. Бумажные люди. Стеклянные люди. По-моему, я схожу с ума — и я выключил эту дрянь. Отхлебнул еще. Потом сварил два яйца и поджарил две ленточки бекона. Удалось поесть. Иногда о еде забываешь. Занавески пробило солнцем. Я пил весь день. Пустые швырял в мусорку. Время шло. Затем открылась дверь. Прямо скажем, слетела с петель. Пришла Мари.
— Господи ты боже мой! — завопила она. — Ты знаешь, что произошло?
— Нет, нет, не знаю.
— Ох, черт бы его побрал!
— Чё такое, милая?
— У меня подгорела клубника!
— Вот как?
Она бегала по кухне кругами, обширная задница ее тряслась. Ненормальная. Совсем сбрендила. Бедная старая жирная пизда.
— У меня кастрюлька клубники на огне стояла в кухне, а тут зашла эта туристка, богатая сучка, первая посетительница за сегодня, и ей понравились такие маленькие шляпки, я их делаю… Ну, она как бы милашка такая, и на ней все шляпки хорошо сидят, поэтому у нее проблема, и мы про Детройт заговорили, у нас там какие-то общие знакомые нашлись, а я вдруг принюхиваюсь и СЛЫШУ!!! КЛУБНИКА ГОРИТ! Бегу на кухню, да уже слишком поздно… что я за растяпа! Клубника вся выкипела, везде разбрызгано, воняет горелым, руки опускаются, ничего уже не исправишь, ничего! Ад кромешный!
— Сожалею. Но ты шляпку-то ей продала?
— Я продала ей две шляпки. Она все никак не могла выбрать.
— Жалко клубнику. А я паука убил.
— Какого паука?
— Я так и думал, что ты не знаешь.
— Чего не знаю? Что такое пауки? Жучки, и все.
— Мне говорили, что паук — не жучок. Там как-то по числу ног определяют… Я на самом деле не знаю, да и плевать.
— Паук — не жучок? Что это за говно тогда?
— Не насекомое. Так люди говорят. В любом случае, я эту чертову тварь прикончил.
— Ты лазил мне в сумочку.
— Конечно. Ты ж ее здесь оставила. Мне нужно было пива.
— Тебе все время нужно пиво?
— Да.
— С тобой будут проблемы. Ты ел что-нибудь?
— 2 яйца, 2 ломтики бекона.
— Голодный?
— Да. Но ты устала. Расслабься. Выпей.
— Я расслабляюсь, когда готовлю. Но сначала мне нужно в горячую ванну.
— Валяй.
— Ладно. — Она протянула руку и включила телевизор, а потом ушла в ванную.
Пришлось слушать телевизор. Выпуск новостей. Изумительно уродливый ублюдок. 3 ноздри. Изумительно омерзительный ублюдок, разряженная бессмысленная куколка, потеет, пялится на меня, произносит слова, которые я едва понимаю или мне на них вообще плевать. Я знал, что Мари готова смотреть на телевизор часами, поэтому придется как-то приспосабливаться. Когда она вернулась, я смотрел прямо в стакан, отчего ей стало лучше. Выглядел я безобидным — как человек с шахматной доской и спортивной страницей под мышкой.
Мари вышла, обернутая в другой наряд. Смотрелась бы даже хорошенькой, если б не так дьявольски жирна. Ладно, я, в общем, не на скамейке в парке все-таки ночую.
— Хочешь, я приготовлю, Мари?
— Нет, все в порядке. Я уже не так устала.
Она стала готовить еду. Поднявшись за следующим пивом, я поцеловал ее за ухом.
— Ты хорошая баба, Мари.
— Тебе хватит выпивки на остаток ночи? — спросила она.
— Конечно, маленькая. Еще и квинта есть. Все прекрасно. Давай я просто посижу, посмотрю телик, тебя послушаю. Ничего?
— Разумеется, Чарли.
Я сел. У нее что-то варилось. Пахло хорошо. Очевидно, что она хорошая повариха. По стенам ползал теплый запах еды. Не удивительно, что она такая толстая: и готовит хорошо, и пожрать не дура. Мари готовила рагу. То и дело вставала и добавляла что-нибудь в кастрюльку. Луковицу. Кусок капусты. Несколько морковок. Знаток. Я пил и смотрел на эту большую, неопрятную толстую деваху, а она сидела и мастерила самые волшебные на свете шляпки: руки ее шарили в корзинке, подбирали сначала этот цвет, за ним другой, третий, такую ленту, сякую, она сплетала их, сшивала, пристраивала к шляпке, а эта 2-цветная солома сама по себе казалась чудом. Мари творила шедевры, которых никогда не обнаружат — они будут гулять по улицам на макушках всяких сучек.
Работая и помешивая рагу, она говорила:
— Сейчас не то что раньше. У людей нет денег. Везде аккредитивы, чековые книжки, кредитные карточки. У людей просто нет денег. Они их с собой не носят. Всё в кредит. Парень зарплату получает, а она уже тю-тю. Закладывают всю свою жизнь, чтоб один дом купить. А потом непременно набить этот дом говном и купить машину. Они у этого дома на крючке, а власти знают и давят их до смерти налогами на недвижимость. Ни у кого денег нет. Маленьким предприятиям никак не выжить.
Мы уселись за рагу — оно было изумительным. После ужина вытащили виски, Мари принесла мне две сигары, мы смотрели на телевизор и почти не разговаривали. Казалось, я живу здесь уже много лет. Она продолжала мастерить шляпки, то и дело заговаривая со мной, а я отвечал: «ага», «правильно» или «вот как?». А шляпки все слетали с ее рук, шедевры.
— Мари, — сказал я, — я устал. Пойду-ка я спать.
Она разрешила мне взять виски с собой, я так и сделал. Но улегся не к себе в постель, а откинул покрывало на кровати Мари и вполз туда. Предварительно раздевшись, естественно. Прекрасный матрас. Прекрасная постель. Такая старомодная, с высокими столбиками и деревянной крышей, или как их там называют. Наверно, если уебешься до того, что крышу снесет, — значит, получилось. Мне же эту крышу без помощи богов никогда не снести.
Мари по-прежнему смотрела в телевизор и мастерила шляпки. Потом я услышал, как она его выключила, погасила свет на кухне и вошла в спальню, миновала кровать, не заметив меня, и упылила прямиком в нужник. Просидела там некоторое время, а потом я полюбовался, как она скидывает одежу и влатывается в здоровенную розовую ночнушку. Она поебошилась немножко со своей физиономией, махнула рукой, нацепила пару бигудей, развернулась, направилась к постели и увидела меня.
