Андрей Шляхов - Доктор Данилов в тюремной больнице
Качать права в этой ситуации было некрасиво, потому что под видом сверхурочной работы сотруднику предлагалась полная халява. Но Власов этого не понимал, даже после того, как я по-про-си-ла его заткнуться и делать то, что велено, продолжал стоять на своем. Упертый и неумный оказался. Он не только со мной отношения обострил своей строптивостью, но и с начальником колонии.
Вместо Власова на дежурство отправили другого сотрудника. Власов недолго радовался: всю следующую неделю он только и делал, что писал рапорты, оправдываясь за различные нарушения и упущения по службе. Я ведь тоже не пальцем деланная: знаю, где, кого и на чем прижучить. Если я закрываю глаза на что-то, то это еще не означает, что я слепая. Если хорошенько порыться, у самого идеального сотрудника можно мешок нарушений найти, а Власову при всей его толковости до такого работника было далеко. Очередной рапорт он принес вместе с заявлением об увольнении. Я попросила его оставить мне на память блокнотик, но он сделал вид, что меня не услышал. Ехала недавно на работу, увидела его — снова на «Скорой» работает. Там, наверное, ему лучше.
Я с любым человеком могу сработаться. Порывистого — осажу, беспокойного — успокою, ленивого — подгоню, дураку — подскажу. Но с теми, кто меня дурой выставить пытается, я никогда не полажу. Исключено. Давно заметила, что с осужденными правильные отношения выстраиваются легче, чем с сотрудниками. Потому что с осужденными изначально все ясно: кто командует, кто подчиняется. А вот с некоторыми сотрудниками приходится повозиться.
Правда, некоторых удается вразумлять, например, хирурга Сырова, который по причине смены места жительства перевелся к нам из Орловской области, где также работал хирургом в медчасти колонии. На прежнем месте он, судя по всему, пользовался большой свободой и делал все, что считал нужным, без контроля со стороны начальства. Я поняла это по тому, как резво стал он выписывать осужденным освобождения от работы, некоторых укладывать в стационар буквально ни с чем, с какой-нибудь амбулаторной пустяковиной местного значения — абсцессом или флегмоной. Госпитализируем мы только в том случае, когда осужденный по состоянию своего здоровья действительно не может находиться в отряде. Это все-таки колония, а не пионерский лагерь! И все мы, начиная с начальника колонии и заканчивая «петухом», который толчки драит, прекрасно знаем, сколько стоят липовые освобождения и неделя отдыха «на больничке».
С первого раза вправить Сырову мозги не получилось. Уперся рогом: я — хирург, вы, хоть и начальник, но терапевт, отсюда все непонятки. То, что мне видится веской причиной, вам, по недостатку узкопрофессиональных знаний, таковым не представляется, но можно отправить медицинские карты осужденных на экспертизу. Забыковал, короче говоря, решил интеллектом меня задавить. Я посмеялась, посоветовала образумиться и не борзеть. Не дошло.
На следующий день я взяла карточки трех осужденных, только что освобожденных от работы Сыровым, и устроила и комиссионный осмотр. Комиссия состояла из меня, фтизиатра Ахатова и терапевта Гузеевой. У всей троицы мы не нашли показаний к освобождению, о чем и составили акт.
Второй разговор с Сыровым был совсем не похож на первый. Небо и земля. Куда только подевалась вся его самонадеянность? Одно необоснованное освобождение от труда — уже серьезный проступок, а тут целых три, еще и в один день! Можно увольнять. А если еще попросить оперов целенаправленно поработать с осужденными, чтобы те в письменной форме признались, почем они эти липовые освобождения покупали, можно и дело заводить. Короче говоря, как ни кинь, повсюду гвозди. Поговорили мы спокойно, по душам, хорошо. Настолько прекрасно, что я положила акт до поры до времени в сейф, а в конце года (я перед Новым годом всегда навожу порядок и дома и на работе, привычка такая) порвала да выбросила. Больше никаких проблем у меня с хирургом нет, понимаем друг дружку с полуслова, по принципу «я начну, а ты подхватишь». На что-то я глаза закрою, что-то он по моей просьбе сделает, корпоративная взаимовыручка, как же без нее? Специалист Сыров хороший, и мужик неплохой, только любит как следует выпить в законный выходной, но не всегда денег хватает, особенно когда есть двое детей.
Когда-то я предпочитала иметь дело с опытными сотрудниками, которых не надо учить ремеслу, но довольно быстро поняла, что проще иметь дело с молодыми и неопытными. Учить легче, чем переучивать. Научить работать так, как надо, несложно, тяжелее ломать неправильные стереотипы. Да и невозможно переучить того, кто за десять лет работы так и не научился работать добросовестно.
До Олега Глухова работал у нас стоматологом капитан Раздайбеда — такой фрукт, не приведи Господи. Документацию вел через пень-колоду зубы лечил так, что приходилось потом для ликвидации последствий осужденных в больницу отправлять, на работу опаздывал. Но скажи ему только слово, сразу же начинал вспоминать, с какого года он в системе служит. А зачем? Что я, личных дел своих сотрудников не видела? Или, может, память у меня плохая?
Расстались мы с Раздайбедой очень быстро, перевелся в другое учреждение, к нам пришел Глухов. С ним проще, хоть по молодости его, бывает, и заносит. CMC называется — «синдром молодого врача». Хочется доказать всем, что ты уже совсем взрослый и очень крутой, только вот не всегда получается это сделать. Но хоть стажем своим глаза не колет, и контролировать каждый шаг тоже не надо. Держать под контролем — одно, а ходить по пятам и смотреть, как бы чего не начудил — совсем другое.
Если я позволю себе заболеть, то покой мне только снится: сразу же начинаются звонки. В отпуске я просто отключаю мобильный, потому что заранее передаю дела тому, кто будет исполнять мои обязанности (в последние годы — майору Ахатову), стараюсь все сложные вопросы решить до ухода. Но заболевают люди внезапно, в итоге есть куча недоделанных дел, в которых, кроме меня, никто не разберется.
С одной стороны, хорошо: вся колония видит, что без майора Баклановой не обойтись, я — незаменимый сотрудник (кстати, начальник колонии прекрасно понимает, ценит меня). С другой стороны, ничего хорошего нет. Если мои подчиненные не могут без меня и шагу ступить, это камень в мой огород. Значит, не научила я их соображать и принимать правильные решения.
По большому счету лучше среди ночи на звонок ответить (все равно живу я одна, никого не разбужу), чем потом ликвидировать последствия чьих-то необдуманных действий. Прав Черномырдин: мы хотим как лучше, а получается как всегда. Только я думаю обо всем и в целом, мои подчиненные видят только свой участок, и больше ничего знать не хотят. Меньше знаешь — крепче спишь.
Положение складывается интересное: в резерве руководящих кадров стоит один Ахатов, которому от жизни, кроме пенсии, ничего, как я понимаю, не надо. Нет достойной смены. Молодежь к нам можно заманить только одним калачом: освобождением от службы в армии. Как только опасный возраст минует, сразу же рапорта об увольнении пишут. И Глухов уйдет, справит двадцатисемилетие, и все. Он, кстати, этого и не скрывает.
Сейчас и в гражданской медицине такая же ситуация: молодые врачи после получения диплома по коммерческой линии идут, лекарствами торговать и оборудованием. Я их понимаю, чего там ловить, если и у нас уже скоро то же самое будет. Если всех нас, медиков, массово разаттестуют (это выгодно — экономия), то все сразу же разбегутся кто куда, молодежь вообще приходить перестанет, потому что отсрочку от воинской службы дают только аттестованные должности. Мне-то ничего, я свое, можно сказать, отслужила, могу хоть завтра на пенсию выходить и продолжать работу на гражданке. Обидно будет, если после моего ухода здесь все пойдет вкривь и вкось. Но это будет уже после меня. А может, и не уйду из системы, останусь. Только не начальником медчасти в колонии, а заместителем главного врача в нашей областной больнице. Есть вероятность, что и не заместителем, ближе к делу видно будет. Глядишь, и подполковником еще успею стать.
Я вне службы форму не ношу. Если спросят про место работы, обычно отвечаю, что работаю врачом в воинской части. Однажды по недомыслию отколола номер, явилась в форме на встречу с одноклассниками. Как раз за неделю перед этим я майора получила, еще не успела налюбоваться на новые погоны. Фурор был огромный: все знали, что я работаю врачом, но где именно, для них оказалось сюрпризом. Поболтали, повеселились, пофотографировались на память.
Буквально со следующего дня пошли просьбы и просьбочки специфического характера: помочь двоюродному брату с УДО, перевести мужа племянницы из Саратовской области к нам, на свиданки ездить далеко, передать письмо подследственному в СИЗО и тому подобное. В ответ на вежливо высказанное недоумение я слышала: «Разве тебе трудно? Это же пустяк!», — или нечто подобное. На тусовки одноклассников я больше не хожу, с большинством при встрече не здороваюсь. Точнее, это они отворачиваются, обиделись на меня, бесчувственную и бессердечную дрянь. Ну, и черт с ними, по крайней мере, больше просьбами доставать не станут.
