Эдуард Тополь - Московский полет
Гдлян сидел в шестом ряду, в самой середине ряда. Его загорелый лысый череп сливался с крутым лбом и бликовал в свете рампы. А его медальный армянский профиль хорошо читался на фоне высокой бархатной спинки кресла. Стоя в проходе, я открыл свой блокнот и быстро написал:
"Уважаемый господин Гдлян!
Если у Вас найдется пара минут для автора книг «Гэбэшные псы» и «Кремлевские лисы», я буду Вам очень признателен.
Вадим Плоткин"
Сложив эту записку вчетверо, я надписал крупно «Гдпяну» и послал по ряду. Записка пошла по рукам, я ждал. Вот он получил ее, вот развернул, читает. И маленькая худенькая брюнетка лет сорока, сидящая рядом с Гдпяном, наклонилась к нему и читает тоже. А потом они оба поворачиваются ко мне, иа лице у женщины изумление, даже рот открылся в немом вскрике. А Гдлян вдруг встает прямо посреди речи очередного оратора, выходит из ряда и берет меня под локоть:
– Пойдем покурим.
Мы выходим в фойе. Здесь, у лестницы, на длинном столе, расставленном кавказским мужчиной и русской женщиной, лежат большие черно-белые фотографии Гдляна, Иванова, Ельцина и рядом – куча денег.
– Может, вы подарите мне одну из ваших фотографий? – говорю я Гдляну.
Он подходит к столу и спрашивает у мужчины и женщины, сидящих тут:
– Что это такое?
– Это «Комитет защиты Гдляна и Иванова», Тельман Хоренович, – говорит женщина. – Мы собираем пожертвования.
Я вынимаю из кармана несколько долларов, бросаю их в общую кучу, но Гдлян перехватывает мою руку:
– Вы что! Мне еще не хватало «иностранной поддержки»! – Мы отходим, садимся в кресла, закуриваем.
– Что вас интересует?– спрашивает Гдлян.
– Все! – говорю я и чувствую, как мои губы расплываются в идиотской улыбке.
Гдлян смотрит на меня с недоумением, я объясняю: – Понимаете, Тельман, я нахожусь в дикой ситуации. Ведь я вас выдумал. Вас и Иванова. Восемь лет назад, когда вы еще и не начали свое «узбекское дело», я написал роман о следователях, которые распутывают дела партийной мафии. А семь лет назад в «Кремлевских лисах» я описал, как эти следователи ведут дело Галины Брежневой, сочинил ее допросы и даже цифры «левых» доходов брежневской семьи. Самое поразительное, что когда в прессе были опубликованы суммы взяток, присвоенных Чурбановым, они почти совпали с моими! Пожалуйста, не обращайте внимания на идиотское выражение моего лица – я просто не могу поверить, что сижу с человеком, которого выдумал…
На смуглом, медально-черном лице Гдляна появилась горькая усмешка:
– Вы писали свои романы о героях-следователях, а перед вами сидит следователь – «преступник». Я не читал ваших книг, но слышал о них. Что вас интересует? Вы будете брать у меня интервью?
– Нет, – говорю я, еще не в силах убрать с лица улыбку самодовольного автора. – Мне просто интересно слушать, как вы разговариваете, видеть, как вы курите, усмехаетесь. В моем романе вы некурящий…
Тут я вижу, что мое самоупоение начинает его раздражать – ему сейчас не до лирики. Я беру себя в руки и задаю «серьезный» вопрос:
– В какой фазе находится ваше дело сегодня?
Он тут же преображается, говорит четко, как диктует:
– У нас отняли дело, которому мы отдали шесть лет жизни. Вот уже несколько месяцев другие следователи – следователи из КГБ – разрушают это дело, выламывают из него доказательства и меняют показания свидетелей, чтобы спасти от правосудия членов мафии, которые еще у власти. От меня хотели отделаться или откупиться – это уж как посмотреть, – предлагали мне должность генерального прокурора Армении. Я отказался. Сейчас против нас ведется служебное расследование, нас травит пресса, а нам не дают возможности публично ответить на обвинения. Мое выступление на съезде народных депутатов не состоялось, вся пресса получила команду не упоминать наши имена иначе как в негативном смысле. Комиссия Верховного Совета под руководством Роя Медведева расследует нашу «деятельность». Вы знаете, кто такой Рой Медведев?
– Знаю, историк. Автор книг о Сталине, Хрущеве, Брежневе, Андропове…
– Верно. Завтра у нас решающий бой – в восемь вечера нас вызывают в эту комиссию на ковер. Мы требуем вернуть нам дело, пока оно не уничтожено окончательно. Если мы проиграем, это значит, что партийный аппарат сворачивает гласность, что вся перестройка кончилась.
– Смогу ли я узнать результаты этого заседания?
– Запишите мой рабочий телефон…
Я вспомнил улыбку, с которой Ельцин дал мне свой телефон, и сказал:
– Мне Ельцин тоже дал свой телефон. Но я не уверен, что дозвонюсь.
– Ко мне дозвонитесь, – сухо сказал Гдлян. – Я или Иванов всегда в кабинете. Мы вас примем. Это недалеко отсюда, пять кварталов вниз по Горького. Благовещенский переулок, 10, следственная часть Прокуратуры СССР. Завтра нас не будет, мы будем на комиссии. А послезавтра, первого августа…
Тут к нам подошла та самая маленькая и худенькая брюнетка, которая сидела в зале рядом с Гдляном. Мы встали с кресел, она протянула мне руку:
– Татьяна Колягина. Я слышала вашу книгу по «Би-Би-Си». Скажите, как вы могли еще тогда знать цифры взяток, которые получал Брежнев, Чурбанов и все остальные? – Я повернулся к Гдляну:
– Теперь вы видите, что я не зря улыбался. Ей-богу, нам есть о чем поговорить.
– Вот и приходите послезавтра, во вторник, – сказал Гдлян явно потеплевшим тоном.
А Колягина протянула мне свою визитную карточку и сказала:
– Если у вас останется время после Гдляна, я бы тоже хотела с вами поговорить. Я специалист по советской теневой экономике.
– Можете считать, что она единственный у нас специалист по советской нелегальной экономике, – добавил Гдлян.
Я взглянул на визитную карточку. На ней значилось:
ТАТЬЯНА ПЕТРОВНА КОЛЯГИНА
Профессор, Доктор экономических наук,
Заведующая сектором советской экономики
ГОСПЛАНА СССР.
И дальше шел столбик телефонов – служебных и домашний.
Господи, вдруг вспомнил я, но я же завтра улетаю в Ленинград! А как же интервью с Ельциным? С Гдляном?
И вдруг дикая мысль пришла мне в голову. А что, собственно говоря, мне делать в Ленинграде? На кой черт он мне нужен, если вся революция происходит в Москве? Я посмотрел на часы. Самовольно отколоться от группы и остаться в Москве я не имею права, в моей советской визе четко записано; 28-31 июля – Москва, 1-3 августа – Ленинград, 4-5 августа – Таллинн. И до отлета в Ленинград осталось меньше 20 часов. Значит, за это время я должен придумать, под каким предлогом заставить «Интурист» продлить мое пребывание в Москве. Черт возьми, где сейчас наша группа? Мне срочно нужна Оля Зеленина, наша русская гидша! Только через нее я смогу связаться с руководством «Интуриста». А у меня, идиота, даже нет при себе расписания нашей группы на сегодняшний день! Как же мне найти свою группу в Москве?
18
Это была моя машина.
Боже мой, вы когда-нибудь садились в машину, которую продали десять лет назад? Это как вернуться в детство или влезть в свою детскую кровать. Я крутился на протертом и продавленном сиденье, трогал и гладил панели, дверные ручки и боковые стекла. А Семен гнал машину по Москве и говорил назидательно, как раввин:
– У тебя есть только один способ легально задержаться в Москве: симулировать болезнь. Например, приступ язвы или микроинфаркт. Это можно устроить – за сто рублей любой врач положит тебя в больницу…
– Ему ессе советской больницы не хватало! – сказал сзади Толстяк.
Он сидел там боком, скрючившись, потому что не умещался на половине сиденья, а вторая половина этого сиденья была занята доской, которая подпирала сломанную спинку сиденья водителя. Но и скрюченная поза, и жуткая тряска на разбитых московских мостовых, и отсутствие половины зубов во рту не могли заставить Толстяка молчать. Он продолжал:
– Сстобы его кололи грязным ссприцем и заразили СПИДом, как детей в Элисте! Кстати, Вадим, когда ты приедесс в следуюссий раз, обязательно привези нам разовые ссприцы. Мы уже в том возрасти, когда ссприцы нуссней презервативов.
– Извините! – Семен категорическим жестом правой руки отсек это заявление. – Лично я еще вполне бью скважину!
– Да ладно, не п…! – сказал Толстяк. – Могу поспорить на коньяк: твоя ссена тебя к этой сквассине пускает максимум раз в неделю, а то и рессе!
– Это она от страха, я же после двух инфарктов! – Семен лихо обогнал какой-то армейский грузовик.
И, огладив свою черную, с сединой бородку, сказал мне доверительно:
– Понимаешь, какая хреновина получается… У меня молодая жена, ей тридцать два года! Ну, должен я ее удовлетворить? А она боится, что я на ней третий инфаркт схвачу. И не пускает. Прямо не знаю, что делать! Я же хочу ее, понимаешь?
– Вы тут все какие-то сексуально озабоченные, – сказал я, вспомнив утреннюю встречу с режиссером N.
