Владимир Владмели - 11 сентября и другие рассказы

— Нашёл чем хвастать, — заметила Надя, — мало того, что наши презервативы никто не покупает, теперь их даже и не воруют.

Когда Надя уезжала в Америку, директор фабрики пришёл проститься. С собой он принёс большую сумку.

— Что это, — спросила Надя.

— Это доказательство того, что ты не права, — ответил он, — воруют нашу продукцию, ещё и за границу вывозят.

— Нет, я их не возьму. Что мне с ними делать?

— Продашь в тяжёлую минуту.

— А если спросят где взяла?

— Скажешь, что тебе подарили за многолетний добросовестный труд.

— Тогда ответственные товарищи могут поинтересоваться, чем я занималась.

— Не беспокойся. В случае чего я засвидетельствую, что ничего противозаконного ты не делала, а презервативы тебе действительно подарили. Это вещь необходимая во всём мире, а на Западе она стоит гораздо дороже, чем у нас. Я-то знаю, я в Германии был, приценивался. Ты ещё хорошие деньги заработаешь. Послушай старика, — и он против её воли всунул свой подарок в чемодан.

На таможне офицер, ткнув пальцем в аккуратно перевязанные пачки, спросил:

— Что это такое?

— А вы сами не видите? — удивился Илья.

— Вижу, поэтому и спрашиваю. Никто из ваших с собой это не берёт.

— Кому не надо, тот не берёт, а мне ещё пока надо. Если хотите, я и вам могу дать несколько штук.

— Нет, не хочу, у меня из-за них и так несчастный случай произошёл. Вернее два, один мужского рода, один женского.

— Это новые образцы, сделаны по последнему слову техники.

— Нет, всё равно не надо.

После экскурсии в Помпеи Илье захотелось прокатиться по другим городам Италии и он позвонил спонсору, чтобы занять денег. Тот, однако, сказал, что у них произошла какая-то бюрократическая неувязка и всем эмигрантам, направляющимся в Миннеаполис, придётся ещё пару месяцев пожить в Риме, но это даже к лучшему, потому что у них будет время не торопясь осмотреть страну.

— А ты можешь мне одолжить на это деньги? — спросил Илья.

— Неужели тебе не хватает?

— Конечно, нет, пособие выдают только на жизнь, а работать нам здесь официально запрещено, вот я целыми днями и маюсь, не знаю, что делать.

— Это вечная проблема, когда есть время, нет денег, когда есть деньги, нет времени, а когда есть уже и то и другое, нет сил. К сожалению, я не могу тебе помочь, я сейчас сам на мели.

— Вот гад, — подумал Илья, вешая трубку, — катается как сыр в масле и говорит, что на мели.

Зимой в Травояниках жизнь замирала. Местные не знали чем заняться, и прогулка по русскому рынку была одним из немногих развлечений. Они шли на базар как на спектакль и, покупая ненужную им безделушку, отчаянно торговались из-за каждой лиры, а потом выбрасывали покупку, не доходя до дома. Илья с удовольствием слушал их удивительный язык, мягкий и мелодичный, как песня. Ему нравилась Италия, а в ней больше всего нравились женщины. Они как будто специально соблазняли эмигрантов и приходили на рынок, одетые как на парад мод. Сверху — дорогая шуба нараспашку, а под ней кофточка с глубоким декольте и микро-юбка, которая почти ничего не прикрывала. Конечно, мужчин это настраивало на романтический лад и их знаки внимания не оставались незамеченными. Илья знал о нескольких романах. Язык похоти и флирта не требовал перевода.

Илья принёс свои товары на рынок, разложил их и, сравнив с тем, что продавали соседи, почувствовал себя очень неловко. Он ведь хотел получить твёрдую валюту за какую-то ерунду, приобретённую на ничего не стоившие рубли.

— Кванта коста?[48], — спросил его мужчина, рассматривавший железную шкатулку.

— Кванта дарэ[49], — ответил Илья.

Итальянец дал ему несколько миль, и Илья посмотрел на Гену. Одессит был занят с очередным клиентом, но перехватив взгляд Ильи, одобрительно кивнул и выставил большой палец вверх. Он был прекрасным психологом, чувствовал как надо себя вести с клиентом и редко кто уходил от него без покупки. Вот и на сей раз Гена угостил мальчика конфетой и на русском языке нахваливал достоинства матрёшек. Его мимика была настолько выразительной, что перевода не требовалось. Ребёнок был околдован, а Гена потрепав мальчика по голове, сказал:

— Хороший парень, хороший. Вот смотри, что у меня есть, — он зажал самую маленькую матрёшку в кулак, покрутил кулак перед носом мальчика, а когда разжал его, матрёшки там не было. Малец раскрыл рот, а Гена другой рукой вынул матрёшку из-за шиворота паренька. Восхищённый ребёнок тут же захотел игрушку и взял своего отца в оборот.

— Кванта коста? — спросил тот.

— Только для тебя дорогой, потому что мне нравится твой сынишка, я продам со скидкой, — и Гена назвал цену, которая была раза в три больше обычной. Покупатель отрицательно покачал головой.

— Не хочешь своего сына уважить, дело твоё. А ещё говорят, что итальянцы любят детей. Брехня всё это, жлобы они. — Он посмотрел на Машу Рабину, взглядом предлагая ей перевести его слова.

Отец отвёл мальчика в сторону, что-то сказал ему, дал несколько миль и так, чтобы все видели, стал тереть глаза руками, издавая при этом хныкающие звуки. Малыш подошёл к Гене, сунул ему деньги и потянулся за матрёшкой. Гена быстро её убрал и ребёнок разревелся. Одессит посмотрел на папашу и укоризненно покачал головой, а потом, вдруг, показал рукой на небо и закричал:

— Вон, смотрите, птичка летит. — Все посмотрели вверх, а Гена подбегал то к отцу, то к сыну и тыкал пальцем в небо. Они послушно крутили головами. Там ничего не было и итальянцы спросили Машу в чём дело.

— Улетела птичка, они всё прозевали, потому что лопухи, но самое главное ты, Маш, им передай, что я не хочу видеть, как они нюни здесь разводят, покупателей у меня отпугивают. Пусть они берут матрёшку и идут с ней к… ну ты сама знаешь куда. Могут считать это подарком бедного эмигранта зажравшимся буржуям. — Гена взял у мальчика деньги, дал ему матрёшку и жестом показал, чтобы они уходили, пока он не передумал, а когда они ушли, он потряс рукав своей куртки и пересчитал несколько выпавших оттуда купюр. Потом он подумал немного и потряс снова. Выпала ещё одна бумажка. Он аккуратно сложил деньги и засунул их в кошелёк.

За пару недель Илья приобрёл основные навыки торговли и продал почти все игрушки, но количество презервативов почти не уменьшилось. Надпись «anti-bambino»[50], итальянцам ничего не говорила, а упаковка не давала даже малейшего намёка на то, что находилось внутри, о назначении содержимого пакетиков знали только бывшие сограждане. Проводя много времени на рынке, Илья сблизился с Рабиным-старшим и его внучкой, которая иногда приходила сменять деда. Маша была очень способной и не по годам развитой девочкой. Илья с удовольствием разговаривал с ней на самые разные темы, а она относилась к нему, как к члену семьи. Они делились такими подробностями, которые при нормальной жизни и налаженном быте, не всегда открывают даже близким родственникам.

Илья перечитал письмо и задумался. Он же хотел пожаловаться брату на то, что у него пропали лучшие годы, что все разговоры о безоблачном детстве и счастливой жизни — дикая ложь, что помпеяне и помпеянки уже два тысячелетия назад имели гораздо больше свобод, чем советские граждане, что совсем не надо было разрушать старый мир и строить, свой, новый, как это делали на его бывшей родине в полном соответствии с революционным гимном, что неизвестно, сколько ещё придётся торчать в Италии, а жмот-спонсор не захотел одолжить денег и всё это так действует на нервы, что хоть вешайся. Да ведь Лёша его не поймёт, потому что он живёт на мизерную зарплату в крохотной квартирке и, хотя числится инженером, но гораздо больше получает за какую-то халтуру. Нехватку денег на экскурсии по Италии он ни за что не отнесёт к несчастьям. Нет, ему надо писать о другом. И Илья вновь склонился над листом бумаги.

До чего же всё-таки тесен мир, Лёша! Я здесь встретил Колю Парфёнова. Да, да, того самого, нашего бывшего сокурсника, секретаря комсомольской организации, который руководил собраниями публичного осуждения. Помнишь, наверно, как он клеймил позором американских империалистов, израильских сионистов, диссидентов и верующих, а здесь обрадовался мне, как родному. До этого я последний раз видел его на десятилетии окончания института, тогда он хвастал, что работает секретарём парторганизации какого-то крупного фарфорового завода. Я подумал, что и в Италию он приехал с делегацией, но оказывается, он женился на еврейке и принял иудаизм со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами. Я только надеюсь, что после обрезания обстоятельства вытекали из него с кровью. Со мной он всё время заигрывал, вероятно, опасаясь, что я расскажу об его прошлом. Я бы и рассказал, но он всё равно выкрутится, с него как с Гусинского вода и я уверен, что если бы в Монголии уровень жизни был выше, чем в Америке, он нашёл бы у себя в родословной потомка Чингиз Хана и воссоединился бы со своими узкоглазыми родственниками. Когда он увидел, ‘что я продаю, то сразу же предложил мне обменять свой декоративный чайник на 20 пачек презервативов. Обычно, я не торгуюсь, но ему сказал, что больше чем за пять пачек его чайник не возьму. Сошлись мы на десяти, а через несколько дней он прибежал с претензиями на то, что я продаю бракованный товар. Я вспомнил, что случилось у меня самого после путешествия в Помпеи и подумал, что он, наверно, прав, но уступать ему не захотел и говорил лишь, что ему, наверно, обрезание сделали непрофессионально. С тех пор я его не видел.