Эрик Маккормак - Первая труба к бою против чудовищного строя женщин
Мы уселись рядом на двух стульях у окна. Накануне шел снег, а теперь солнце заливало сиянием окрестные холмы.
– Бёрнз решил, что нам с вами стоит поговорить, – продолжал посетитель. – В таких случаях часто дает себя знать затяжной шок. Пациенту нужно выговориться.
Несмотря на большой рост, ничего угрожающего в нем не было. Казалось, все его физические и умственные силы сосредоточены в усилии помочь мне. К такому человеку сразу проникаешься доверием.
– По-видимому, обошлось без травмы головы, – сказал он. – Тем не менее вы полностью забыли этот инцидент. Возможно, следует поискать другую причину амнезии.
Доктор располагал к себе, но я все еще не вымолвил ни слова. Он сцепил широкие ладони.
– Насколько я знаю, – мягко сказал он, – вы говорили о чем-то, пока к вам не вернулось сознание. Бёрнз считает, что перед тем как сесть в машину, вы испытали какое-то сильное потрясение. Нам нужно поговорить о том, что было с вами раньше. Это поможет вам вспомнить, что произошло в машине.
Благодаря морфию я чувствовал себя так хорошо, Гордон Кактейль был так добр ко мне, и я так давно ни с кем не говорил… Я охотно открылся ему. Слова превратились в горячие угли, мне не терпелось их извергнуть. Я говорил и говорил. Вернулся к самому началу, рассказал о своем рождении и о смерти сестры, о смерти отца и безнадежной болезни матери, о вояже на «Камноке» и дружбе с Гарри Грином, я рассказал ему про остров Святого Иуды и про то, как тетя Лиззи убила дядю Нормана, рассказал о пребывании в Доме Милосердия и о том, как я переселился в Канаду, о мирных годах и о кошмарах, загнавших меня в дом с башенками, и о романе с Тристессой; я рассказал о борьбе с черным пятном и о поездке в мотель среди холмов, я рассказал ему о встрече с женщиной и сказал, что то было самое чудесное происшествие в моей жизни.
Но когда дело дошло до обстоятельств аварии, я снова ничего не смог припомнить. Меня удивляло другое: как странно, что я лежу в больнице города Инвертэя, города, который называется в точности как курорт, где мои родители зачали меня. И еще кое-что я припомнил – сон, который я видел в первую ночь на больничной койке: я стоял у окна верхнего этажа какого-то дома в горах, и мимо шла процессия одетых в черное женщин.
Они вдруг застыли на месте, будто кадр на экране. Листья, падавшие с деревьев, зависли в воздухе, словно и время, и ветер тоже остановились. Высокая женщина, несшая знамя, занесла ногу для следующего шага. Знамя развернулось и тоже окаменело, и теперь я мог прочесть слова: «Чудовищный строй женщин». Я посмотрел в окно здания напротив, и там, наверху, тоже стоял наблюдатель, весь одетый в черное, и смотрел на меня холодными, страшными глазами.
Гордон Кактейль умел слушать. Он то и дело кивал, поощряя меня. Когда я закончил, он попросил разрешения задать несколько вопросов.
Но странное дело: едва закончив рассказ, я пожалел о своей откровенности. Эйфория морфия испарилась, пока я излагал историю своей жизни, и к тому же я так увлекся процессом, что почти не обращал внимания на то, что говорю. Теперь я не мог поверить, что решился на такое, выдал себя. Меня охватила неприязнь к доктору. Он застиг меня врасплох, воспользовался моментом, когда мой ум ослаб. Я разозлился, утратил власть над собой.
– Стыдитесь! – заорал я – очень громко, хотя психолог сидел в шаге от меня. – Вы лезете в частную жизнь пациента, когда его накачали наркотиками. Это психологическое изнасилование! Вы попросту насильник! – Судя по неистовой вспышке, морфий еще действовал.
Гордон Кактейль улыбался, оставаясь все таким же любезным.
– Хорошо, хорошо! Это вполне естественные эмоции, – кивал он. – После всего, что вы пережили. Мне осталось задать вам несколько очень простых вопросов. Помогите мне, и я сумею помочь вам.
Перед глазами все расплывалось, я потер их и понял, что плачу. Только этого унижения мне и не хватало.
– Шарлатан, прилипала! Оставьте меня в покое! – орал я. – Оставьте меня.
– Хорошо, – повторил он, неспешно поднимаясь со стула. – Не удерживайте эмоции в себе. Я вернусь, когда вам станет лучше.
На следующий день седовласый полисмен отвез меня на место аварии. Мы ехали молча по однообразным заснеженным дорогам.
– Рано в этому году выпал снег, – промолвил он какое-то время спустя. – Местность вам знакома?
На мой взгляд, все дороги тут выглядели одинаково, точно стеллажи огромной библиотеки. Как отличить одну от другой?
– Почти приехали, – сказал он.
Впереди была развилка, и водитель свернул налево. Короткий проезд мимо рядов вечнозеленых елей закончился пустырем размером с футбольное поле. Водитель притормозил и указал рукой на деревья.
– Здесь нашли машину, – сказал он. – Наверное, вы думали, что все еще едете по шоссе. Когда росчисть закончилась, вы ударили по тормозам, и вас понесло через насыпь прямо на деревья.
Сквозь ветровое стекло я разглядел дерево со сломанными ветками и свежей раной на стволе.
– Ну как, припоминаете? – настаивал полисмен. Я ответил – нет, ничего не помню. Так я сказал ему. Однако что-то знакомое в этой местности было, хотя, готов поклясться, никогда прежде я здесь не был.
– Много лет назад мы патрулировали эти места, – сказал он. – Тут был мотель, его давно снесли.
Я бы ни за что не стал у него спрашивать название мотеля, но он поспешил сам:
– «Горец» – вот как он назывался, – сказал он.
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
В субботу меня выписали из больницы. Я полностью пришел в себя и, если не считать травмы руки, был здоров. Доктор Бёрнз надеялся, что со временем и рука обретет подвижность.
Около часа пришлось ждать такси, которое должно было отвезти меня обратно в Камберлоо. Я стоял за кадками с папоротниками в вестибюле, и Гордон Кактейль вместе с доктором Бёрнзом остановились в нескольких ярдах, не заметив меня. Они о чем-то говорили, каждый держал в руке чашку с кофе. Я подумал, что разговор обо мне, и не ошибся.
– … Классический случай, – говорил Гордон Кактейль. – Жаль, что он выписывается. Все признаки хронического эдипова комплекса. Ему кажется, что он возвращался обратно в утробу. Массивный комплекс вины. Он говорит, что его сестра-близнец погибла вскоре после рождения, а потом в тех местах, где он жил, происходили катастрофы и погибала значительная часть населения. Он пережил неудачный роман и несколько лет наркомании, которая привела к галлюцинациям. К этому присоединяются явные элементы параноидальной шизофрении: он уверен, что недавно им завладело иное существо. – Кактейль покачал головой. – Право, Бёрнз! Такой случай не часто встречается.
В этот момент доктор Бёрнз увидел меня и кашлянул. Гордон Кактейль обернулся и тоже заметил меня.
– А, мистер Полмрак! – сказал он. – А я как раз говорил о вас.
Его нисколько не смущало, что я подслушал диагноз. Невероятный, ужасный человек – человек без тайн, готовый повторить перед всем миром то, что сказал наедине. Доктору Бёрнзу стало неловко, он поспешил уйти.
– Мистер Полмрак, – сказал Гордон Кактейль, – если б я мог уговорить вас встретиться со мной снова. – И он заговорил самым вкрадчивым и убедительным тоном. – Послушайте, раз в месяц я приезжаю в Камберлоо, в Центр душевного здоровья. Я мог бы составить расписание сеансов для вас.
Я ответил, что мне это не нужно, и доктор понял, что я не шучу.
– Ладно, – сказал он. – Коли вы так считаете… Но если передумаете, вы знаете, как меня найти. Поверьте мне, когда испытания, подобные вашим, облекаются в слова, это целительно. Даже если вы не хотите разговаривать со мной или с кем-либо другим – запишите все это. Это поможет вам выздороветь.
Я с отвращением пожал плечами и отвернулся, но Гордон Кактейль сказал такое, от чего я вынужден был задержаться:
– В нашем разговоре вы упомянули «чудовищный строй женщин». Я подумал, что вам было бы полезно узнать: слова эти составляют часть названия старинной книги. Полное название – «Первая труба к бою против чудовищного строя женщин». Или вы знаете это? Я заглянул в энциклопедию и выяснил, что речь идет вовсе не об армии уродин. Слово «строй» означало «правление», монархию. Автор выступал против того, чтобы женщин допускали к власти. Вот и все – «предостережение против скверной тирании женщин», что-то в этом роде. Хотя вообще-то автор не жаловал женщин, это правда. Возможно, его бы вполне устроила ваша трактовка – строй женщин, марширующий под развернутым знаменем, внушающий ужас миру.
Вечером я вернулся в Камберлоо. Консьерж приветливо поздоровался. Он видел мою записку и присмотрел за Минни, пока я был в отъезде.
Я поблагодарил его. Лифтом ехать я не стал, поднялся к себе по лестнице, с трудом подавляя страх. Мне казалось, что пятно поджидает меня дома. Я осторожно приоткрыл дверь, и что-то черное ринулось мне навстречу. Я дрогнул – но то было не пятно, а всего-навсего Минни, хвост торчком, а мурлыкала она громче прежнего.
