Андрей Шляхов - Приемное отделение
Москву украсили новогодней «амуницией» (как обычно — задолго до Нового года), и по дороге на работу Николай Николаевич почувствовал настоятельную потребность «вздрогнуть». Не в прямом смысле этого слова (нервы у отставного подполковника медицинской службы были крепкими, как канаты), а в переносном, иначе говоря — выпить после работы в узком дружеском кругу. Желанию способствовали и обстоятельства. Во-первых — пятница, сам бог, как говорится, велел оттянуться. Во-вторых, боевой конь Николая Николаевича (черная «Хендай Соната» 2005 года выпуска) находился в автосервисе. Во вторник Николай Николаевич крайне неудачно разъехался во дворе с соседом — «жестянка» потянула на полторы штуки баксов, хорошо еще, что платила страховая компания. В-третьих, сегодня исполнилось три года работы Николая Николаевича в шестьдесят пятой больнице. Хил юбилей, да другого под рукой нет, поэтому приходится довольствоваться тем, что имеем.
Доцент Ващенко никогда не отказывался поддержать компанию. Если Николай Николаевич «вздрагивал» время от времени, то его друг не отходил ко сну без стакана водки. Справедливости ради надо отметить, что наполнял он свой стакан на три четверти, до краев не наливал. Опять же, пятница, и к тому же добрый курсант (кафедра травматологии занималась усовершенствованием врачей) из Волгограда презентовал доценту Ващенко пакет с вяленой чехонью в качестве искупительной платы за пропуски занятий. Семь великолепных янтарных рыбин с прямой, как стрела, спиной не требовали, а просто молили: «Закуси мною, закуси!»
— Гренадеры! — восхищенно выдохнул Ващенко, заглянув в пакет. — Киты!
— Не мальки, — скромно сказал курсант, довольный восхищением, которое вызвало его подношение. — Лавливал я и больших. Вот таких…
Он развел ладони больше, чем на метр, и с затаенной гордостью посмотрел на Ващенко.
Рыбака, как водится, хлебом не корми, а соврать дай. Богатырские особи чехони могут достигать в длину сантиметров шестьдесят-шестьдесят пять, ну пусть даже семьдесят, но никак не метра с гаком. Ващенко, не искушенный в подобных тонкостях и ловивший рыбу исключительно на магазинных лотках, уважительно гукнул.
В половине третьего (а что — конец рабочего дня у умных людей наступает, когда все дела переделаны, а не по часам) друзья засели в небольшом, но прекрасно приспособленном для посиделок кабинете Ващенко. Полюбовались чехонью, открыли банку с маринованными огурцами, нарезали ветчину и хлеб, очистили несколько зубчиков чеснока и «вздрогнули» по первой.
Пошло как по маслу, а это означало, что надо поскорее повторить. Да и народная мудрость гласит, что «между первой и второй перерывчик небольшой», а народ он ведь зря не скажет.
Выпив по второй, заговорили о футболе. Оба болели за «Спартак», хотя можно было ожидать от Николая Николаевича, чтобы он, как кадровый офицер, болел за ЦСКА, но Николай Николаевич прежде всего был москвичом, а уже потом — военным, и потому болел за «Спартак» даже в годы службы, что порой приводило кое к каким, правда, не очень серьезным, осложнениям с боевыми товарищами.
Очень скоро разговор съехал на любимую тему — о приглашении зарубежных футболистов. Николай Николаевич был против подобной практики, считая, что «каждый должен играть на родном поле». Вячеслав Никитич против иностранных игроков не возражал, лишь бы на пользу шло.
Немного поспорив после пятой рюмки, друзья выпили шестую за согласие и взаимопонимание, после чего перешли к обсуждению жен. Николай Николаевич ласково называл свою супругу «пилой», а Вячеслав Никитич не менее ласково именовал свою «сверлом». Впрочем, это совсем не означало, что мадам Дубко только пилила своего супруга, а мадам Ващенко только сверлила своему мозг. Обе они были универсальными специалистами широкого профиля — пилили, сверлили, зудели, бухтели, а мадам Дубко, разгневавшись, могла и руки в ход пустить. Точнее, не просто голые руки, а с зажатыми в них скалками, сковородками, швабрами и т. п. Но о том, что любимая женщина время от времени его поколачивает, Николай Николаевич предпочитал не распространяться, стесняясь подобных интимностей.
Перемыв косточки женам, стоя выпили за мужчин (стоя, потому что тост торжественный и очень важный), и вот с этого момента разговор свернул не туда и очень скоро завел друзей в дебри непонимания и взаимных обид да претензий.
— Все-таки, что ни говори, а настоящие мужики только в армии остались! — заявил Николай Николаевич, закусив хлебной корочкой. — Армия делает из человека мужика!
Всю закуску, кроме хлеба и чехони, друзья-сотрапезники уже смолотили. Смолотили бы и чехонь, да соленая она, без пива очень много не съесть.
— Почему обязательно армия? — обиделся Ващенко, знакомый с воинской службой только по одномесячным лагерным сборам (впечатления были не очень-то приятными, и развивать их не хотелось). — Что, если я в армии не служил, то, значит, не мужик?
Николай Николаевич изобразил на лице смесь недоумения и сомнения — поднял брови, скосил глаза вбок и иронично ухмыльнулся. Ващенко ухмылка показалась издевательской, глумливой. Собственно, именно такой она и была, ведь от иронии до издевки и глумления всего полшага.
— Не понял! — взвился Ващенко. — Юмора не понял! Значит, если я в армии не служил, то я не мужик?!
— Не совсем мужик, — уточнил Николай Николаевич.
— Это почему же?! — недобро прищурился Ващенко. — Это с каким же атрибутом мужества у меня непорядок? Что у меня, борода не растет? — Он провел рукой по выбритому лицу. — … не стоит? Или, может, я слову своему не хозяин? Ты отвечай, отвечай, раз начал, не отмалчивайся!
— Все у тебя хорошо. — Дубко попытался погасить пламя, разгорающееся в душе собутыльника. — Все нормально! Ты в порядке, Славик! В полном порядке! Но ты не мужик! Ты — самец!
С пьяными так бывает — начнут за здравие, да незаметно закончат за упокой. Что на уме — то и на языке. Ужас-ужас-ужас…
— Я не мужик?! — задохнулся от ярости Ващенко. — Я — самец?!
Николай Николаевич кивнул, увы, дружище, так оно и есть, и потянулся к бутылке. Ващенко успел схватить бутылку первым.
— Погоди пить, — сказал он, — сначала внеси ясность. Объясни, почему я не мужик.
— Потому что ты пороху не нюхал! — ответил Дубко, безмятежно глядя на собутыльника, совсем недавно бывшего его другом, а теперь понемногу превращающегося во врага. — Пороху, понимаешь?
— А ты нюхал? — недоверчиво поинтересовался Ващенко.
— Нюхал! — Николай Николаевич зажмурил глаза, наморщил нос-картошку и потряс головой, словно показывая, до какой именно степени нанюхался он этого пороха. — Ой, нюхал! До сих пор в носу свербит.
— Где? — уточнил Ващенко.
— В носу, — повторил Николай Николаевич. — Свербит.
— Да мне по…, где у тебя свербит! — рявкнул Ващенко. — Я спрашиваю — где ты его нюхал? Ты же ни в одной «горячей точке» не служил!
Николай Николаевич действительно не служил в «горячих точках», и нельзя сказать, что он хоть сколько-то переживал по этому поводу. Плевать, что в «горячих точках» выслуга идет в три раза скорее, лучше так, тихой сапой, месяц за месяц, год за год, но зато спокойнее.
— А может, и служил, — хитро прищурился Дубко, — но рассказывать каждому встречному-поперечному не имею права. Может, я подписку давал. О неразглашении.
— «Подписку»! — передразнил Ващенко. — Может, у тебя еще и награды есть секретные, которые ты тайно под пиджаком носишь?
— Может, и есть! — ответил Николай Николаевич. — Только тебе об этом знать не положено.
— Портянки ты нюхал! — с презрением сказал Ващенко, желая как можно сильнее уязвить Дубко. — Врач-организатор хренов, ничего не знаешь, ничего не умеешь, только хвастаться горазд.
— Это я ничего не знаю?!
— Ты …, не я же!
— Ах ты, доцент …!
— Ты сначала стань доцентом, а потом выступай! Диссертацию защити… Да куда тебе, убогому. У тебя ж всего одна извилина, и то круговая! От фуражки!
— Да я тебя, доцентишку…
Дубко начал приподниматься со стула, но Ващенко ударил первым. Перехватил бутылку за горлышко и со всего размаха стукнул оппонента по лысине.
Ващенко был сильно пьян и не имел опыта в подобных делах, поэтому и не рассчитал — удар пришелся вскользь и не смог остановить настоящего мужика, страшного в своем беспощадном гневе. Дубко схватил Ващенко за грудки и потянул на себя, но рывка не получилось. Ващенко отшатнулся назад и ударил Дубко кулаком в лицо (бутылку он выронил). Попал, воскликнул на радостях что-то залихватски-победительное и ударил еще раз. И снова попал. Разъяренный Дубко резко толкнул вперед стол, за которым они сидели. Стол толкнул Ващенко и сбил его со стула на пол. Дубко схватил за хвост одну из несъеденных чехоней, подскочил к Ващенко, уселся на него и принялся охаживать его рыбиной. Ващенко попытался освободиться, но не смог — стокилограммовую тушу стряхнуть с себя трудно. Кровь, текшая из рассеченной брови, заливала лицо Николая Николаевича, добавляя ему ярости. Хорошо еще, что Ващенко смог прикрыть лицо и голову руками…
