Светлана Пахомова - Ангелам господства
Закончить фразу в таком контроле за режимом ввода амброзий в тела участников дискуссии было затеей для фантаста. Мы с Рыбьим жиром снова вытекли за дверь, когда явились иже в белом со шприцами. Зато теперь она бы не смогла утечь с мозгами на ловлю автостопом такси в проезжей части транспортной дуги — всего, чем представлялась третья кольцевая. Ей надо досмотреть-дослушать. Чтоб было что навешать Нике. Не только на уши, не токмо на язык, на отвлечение от мысли. От главной. Которую я всё никак не уловлю, а Ника сразу все пронзит, только рентгеном глянет. Рыба боится огласки ясновиденьем. Ей мой спесивый трёп — спасенье. А мне в диковину их заговор: всё вижу, так и не пойму, зачем я время здесь теряю, когда в родном дому квашонка стынет?
— Ты знаешь, Рыба, близкая подруга моей матери была примадонной оперы. Она однажды высказалась о своей зарплате: «Нам платят не за то, что мы поём, а за то, что мы покидаем свои семьи».
— И что?
— Она покинула зарплату вместе с подмостками ради семьи.
— Состарилась?
— Нет, поумнела. Искусство консервирует любую внешность на том этапе, когда исполнился талант. Поэтому нет возрастов в искусстве.
— И в бизнесе.
— Они бы так хотели уподобиться артистам, топ-менеджеры, вечные премьеры на миг «загзига». Удачи.
Пауза. Докуда это будет длиться. Экзамен жизни — разговор с препятствиями в миг спасенья? Могла бы, наконец, открыться. Ну, пусть не исповедаться, хотя бы объяснить.
В палате за стеной задвигалось, зашикало и звякнуло амбулаторным звуком разбитого стекла. Из приоткрытой двери по коридору разнеслось:
— Чеченец этот все ходил-ходил по полю… Я с вечера за ним все наблюдал — то пашет, то не пашет, а он фугасы ставил. А лейтенант наутро с солдатом-срочником меня на бэтээр — и на разведку через это поле! Я чуял, не хотел, потребовал позвать минеров, а он: «они вчера проверили» — не вызвал…
Настала тишина. Мы с Таней медленно осели в кресла. Здесь не какие-нибудь сбитые топчаны в коридоре, грубо сколоченные колченогие скамьи, здесь до Москвы можно в мобильник докричаться. А безысход один: ты всеми брошен. До бога высоко и до Москвы далёко.
— Помнишь, Рыба, в тот год, когда мы только сдали на диплом, в последипломный месяц все наши, кто был из братских, дружественных и союзных республик родом, сразу стали делать ножки в далёкие края, ну, как бы потекли мозгами в синих хрустящих корочках. А знаешь почему? Ну вот, спасибо — головой качнула, я думала, что ты не оживёшь. Тоскуешь о Григорижо… Григориополе? Где он теперь, в Молдове? В Румынии? В горящем Приднестровье?.. Вот все наши нерусские рванули, а ты осталась. Не потому, что сибирячка по рождению, не потому, что славишь режиссуру, а потому, что дура ты, Рыбёха, политически безграмотная.
Дуся-Рыба молчала, не покоренная судьбе, а радостная мыслью, что я её морочу — от страшных наблюдений увожу.
— Сопоставляй внимательно, пока я рядом. Вайнер, твой преданный земляк до Дойны, уже в Америке, по слухам, что-то ставит на Бродвее. Не потому, что звучная фамилия, не потому, что живчик и француз, а потому, что политически подкован. Перетащил туда всех четверых актерок-жен с детями и мужьями! В Голландии — прибалты, в Австралии — сибиряки, вот как осеменили мэтры наши планету, и нива от искусства колосится. Следила ты когда-нибудь за тем, что эти живчики читали? Нет, не следила — «Нюрнбергский процесс». А знаешь, почему рванули через месяц после диплома? При чем здесь перестройка, она уже два года шла. При чем тут ожиданье выпускных, отъезды можно было программировать перед дипломом. А? Да, простите, — чемоданчики укладывали месяц? У них их не водилось отродясь. В последипломном месяце нашего выпуска, в Европе, Рыба, в тюрьме Шпондау, умер Гесс!
Дискретность времени, Рыбёха, конец от зрелища войны. Горячей и холодной. Пересечение личности с историей — он выжил, прожил, но он не досказал.
— А сколько ж ему было лет?
— Да девяносто три, Рыбёха.
— Он был носителем военной тайны, как и Олег сейчас. Конечно, меленький масштаб, но и военные конфликты теперь локальны, а вот разменная монета военной тайны Кибальчиша не девальвируется, поскольку это — поворотный ключ дискретности истории. Чем больше связка, тем важнее ключник. Вот и нанизывают на историю событья люди. Судьба.
— Пойдём, — восстановилась Рыба. — Вежливо простимся.
Перед заходом выдохнули дружно.
— Мне кажется, причина в том, что твой боится ночевать в одной палате. Просто боится откровений — те, кто на фронте побывал, во сне болмочут, и идут в атаку.
— Нет, я спрашивала, Олег спит.
— Значит, Жорж боится давать совет. Психолог слабый, и этим спасовал. Прикованность к одной галере его принудила советы источать. Проверочный экзамен на возможность слыть мудрецом.
Бельмо в глазу кроваво замутилось… Ах да! Они же педагоги, каста, а я берусь судить.
— Свои услуги, Рыба, презентуют фирмы, а я порю, что есть.
— Как мэтр бы произнес: приезжая из маленькой деревни.
— Да, помню, он через паузу прибавил: «Она права!» Побойся, Рыба, если не взглянешь в глубь, то не почуешь даль.
В палате остро пахло веществами. Никто от влитого не усыпал, нас дожидались — приятный и отрадный знак. Хоть где-то мы нужны порою. Рыба угрюмо поводила плавниками. Нужно было начать.
— Вот мы с коллегой там, за дверью, совещались, и к выводу пришли: не все так плохо. В пионерском детстве нас приучали не мечтать и выбирать, а приспосабливать себя к тому, что есть. И нажили мы комплексы спартанцев. Вот посмотрите на меня: ведь если бы мне в детстве подруга мамы не сказала, что женщина должна не вещи подбирать под статику своей фигуры, а подгонять фигуру под то, что удалось добыть. И разве я теперь могла б похвастаться стандартом? Но главное, Жорж, удели вниманье тому, что будет сказано: она, как прима Мариинки, в добычу получить то, что надеть, умела голосом из недр Вселенной. То есть была прикрыта звёздной пылью, как белый фон. А чтобы близкие завистники её не обижались — владела притчей: нам платят не за то, что мы поём, а только лишь за то, что покидаем наши семьи. Цена любой гастроли — неумолимая разлука и одиночество.
В палате наступила тишина. Воззрились и раззявились. Продолжу.
— Дарю рецепты счастья маминой подруги: хотите хвостик синей птицы — умейте жертвовать и петь. Не слышу бурного восторга. Ага, аплодисменты, кланяюсь, спасибо, вот книксен, это — реверанс. Уходим, Рыба! Занавес.
Не тут то было! Концерт в военном госпитале только начинался.
— Вот ты скажи, такая умная, чего же я тогда не сдох?
Конкретно. Взамен на грубость сказанного уместно было пренебречь ответом. Но жаль было усилия. Женская душа не так жестока как мужская, её может остановить стон боли — знак усилия над неотвагой.
— Ты хочешь знать, зачем остался жить?
— Нет, почему я не сумел? Я себе поклялся, тогда ещё, при первом построении в ходку в Архангельске: если чего не так, — то пулю! Но почему я не сумел?
— Есть дар, смысл и предназначенье у каждого. Всё вместе неубиенно — потому что не твоё.
Чтобы сделаться уязвимым самоубийству, нужно хотя бы два из трех потерять или истратить.
Он успокоился и впитывал по капельнице сон в сосуды.
— Я когда в эту третью ходку собирался — предчувствовал. Ты понимаешь, я слышал эту мину. Третий контракт. Они как боги, эти ребята там. По третьей ходке. Но только не калекой. Я когда очнулся в танке — этот водитель- срочник рядом лежит. Ну, сразу понял. Слышу боль в ногах — и здесь все… А автомат сзади сиденья бросил, и только мысль одна: дотуда дотянуться, а дальше как-нибудь стрельну, лишь бы скорее пулю. Руки целы, там тесно в танке, только чуть сил его поднять пока терял сознанье. Тут люк открылся — сразу свет. Вот ты скажи мне, умная такая, чего я заорал «тащите меня на отсюда!» Я же решил, заранее решил: если чего — то пулю. Только не калекой. А тут вдруг свет, он голубой, как небо, голубой такой, и я ору «тащите!».
— Не голубой, лазурный.
— Откуда знаешь?
— Это не ты кричал. Это твои нерождённые дети кричали. Понимаешь, потомки. Ты ведь смерти обрёкся, уходя на охоту, в работу под третий контракт, а про сына не вспомнил. Захотел исчерпать его долю. Его долю удачи потомственного охотника. А ремесло не передал. Ждёт он тебя, чтоб прийти за советом потом, через десять и двадцать, — так надо, чтобы ты в том времени был. Спросить чтоб было у кого, да и с кого — чтоб тоже было.
Рыба остекленело сверкала рюкзачком у выхода. Она так явно не желала нажить седую чешую…
Обратно добрались почти мгновенно. Как будто вынесло на джине. Откуда ни возьмись, пришёл автобус и дуги кольцевой почти что пустовали. Не разговаривали. Истощились. Хотелось повернуть к вокзалу, но Рыба всё во мне не исчерпала, и явно притаила какой-то разговор. Отъезд сочли бы дезертирством.
