Роберт Стоун - Перейти грань
Весь этот вечер он потерянно бродил по дому. Старые вещи, попадавшиеся под руку, казались какими-то странно незнакомыми. Его парадная сабля. Пластинка с записью ансамбля волынщиков «Блэкуотч», которую Оуэн купил на последнем курсе академии и брал с собой во Вьетнам. Ему попался альбом с их свадебными фотографиями, сделанными в академической церкви, младенческими фотографиями Мэгги и снимками, которые он делал во время войны. На одном из них были запечатлены офицеры девятой эскадрильи управления тактической авиацией, собравшиеся в своем офицерском клубе. На другом был сфотографирован восход солнца над долиной. А Шау, где туман и горы выглядели совсем как на китайских циновках. Собственная молодость на фотографиях будила в душе беспокойство и вызывала ощущение некоторой призрачности существования.
Поддавшись мимолетному чувству, он поставил пластинку с ансамблем волынщиков на патефон. Звуки волынки заставили его улыбнуться. Это была его самая старая пластинка. Она вместе с шекспировскими сценами последней ночи перед сражением и поэзией эпохи романтизма помогала ему поднимать настроение в трудные времена.
Теперь процветают оружейники и благородствоЦарствует в груди каждого мужчины.
Все это отдавало ребячеством, но почему-то помогало.
Привлеченная звуками волынки, вошла улыбающаяся Энн.
— Господи, — тихо произнесла она. — Сколько же времени прошло с тех пор, когда ты слушал это в последний раз?
— Много, — ответил он.
Она села в потертое кожаное кресло, взяла альбом и стала листать его.
— Я часто думаю о тех временах, Оуэн. Когда была война. А ты?
— Я тоже. В последние дни.
— Это были не самые худшие времена. — По ее интонации было ясно, что она опять пила. Вино иногда делало ее холодной, бесстрастной и загадочной. — Впрочем, мне не следовало говорить этого.
— Почему же не следовало, — возразил Браун. — Те времена были одними из лучших в нашей жизни. Тогда было с чем сравнивать.
В эту ночь, готовясь ко сну, она выбрала из белья и духов то, что нравилось ему больше всего. Отчужденность, которая так и не прошла, как ни странно лишь усилила его страсть, делая ее по-новому привлекательной и для нее. Они долго держали друг друга в объятиях, а когда наконец разомкнули их, лежали мокрые и лишенные сил. "Как пловцы", — подумал Браун. По меркам его сексуального гороскопа это служило хорошим предзнаменованием. Он быстро заснул. На какое-то мгновение он проснулся, ему показалось, что слышит ее плач. Но Энн лежала тихо, и Оуэн подумал, что это ему приснилось.
Потом он снова проснулся и опять лежал, уставясь в темноту ночи, перебирая в памяти прежние сны про соленые воды, океан и слезы, сны, наполненные беспокойством, которое при свете дня могло бы показаться несерьезным. Он поймал себя на том, что пытается вспомнить, как боролся со своими страхами во время войны. Ощущение было такое, что тогда ему был известен какой-то верный способ, который он со временем позабыл.
Оуэн лежал без сна и призывал на помощь свою юношескую отвагу, но в голову ему пришла мысль, ужаснувшая его своей ясностью. Как откровение, которое возвещало, что у него отсутствуют качества мореплавателя, необходимые для такого путешествия; что у него нет должного опыта, выдержки, темперамента и профессионализма.
И снова всплыла давно отринутая им возможность: во что бы то ни стало отказаться. В этом нет ничего сложного, отказаться, и все. Можно найти сколько угодно уважительных причин: состояние здоровья, качество яхты, семейные соображения. Существовало огромное количество объяснений.
Подумав о яхте, он тут же вспомнил об электронном оборудовании, кое-как установленном в рубке; о болтающихся леерах и талрепах; о новенькой негнущейся парусине в его парусных кисах. При мысли обо всем этом у него опускались руки. Это было выше его сил.
Лежа в темноте, он хотел лишь одного — отказаться, хотел этого чуть ли не до слез. Сердце бешено стучало. Рядом пошевелилась Энн, и ему в панике захотелось разбудить ее. И тут он понял, что она не спит. Она протянула руку и потрогала его лоб.
— Ты весь мокрый. С тобой все в порядке?
— Да, — ответил он. — Я вспомнил, что мне надо прочесть кое-что. Так сказать, последние приготовления.
— Что именно? — поинтересовалась она.
— Ничего такого, из-за чего тебе стоило бы вставать, — заверил он. — Так что поспи еще.
Он поднялся с постели и тут же почувствовал озноб. Поскорее накинув халат, чтобы унять дрожь, он прошел в кабинет и затопил камин. Когда огонь разгорелся, он сел в кожаное кресло рядом с камином, непроизвольно потирая поврежденный сустав правой руки. Страх не ушел, но мысли были четкими. Он понимал, что должен идти. Ему придется справиться с этой ужасной паникой в душе и идти вопреки ей. В ближайшие сутки все решится, и он будет в море. Ему вспомнилось холодное ночное небо, на которое он смотрел в тот вечер, целую вечность назад. Он вспомнил о нераспечатанном письме Базза Уорда, достал его из ящика стола и стал читать.
"Дорогой Оуэн, — писал Базз, — я отношусь к твоему вопросу со всей серьезностью. Ниже я излагаю причины, которые, как я понял, толкают тебя на то, чтобы идти, а также несколько твоих же довольно веских оснований, чтобы не делать этого. Со своей стороны, я считаю, что тебе не следует идти, но, поскольку ты ввязался в это, искать выход придется тебе самому. Поэтому я знаю, что ты предпочтешь поступить достойно".
Браун усмехнулся. Базз был здравомыслящим человеком и обходил острые углы. Суть его послания заключалась в том, что Браун не должен был принимать это предложение, но теперь ему придется идти. "Именно так выразился бы я сам", — подумал Браун. Он скомкал письмо, не дочитав, и хотел было бросить его в огонь, но в последний момент передумал. Его заинтересовало то, о чем его старый друг и советник Базз не рискнул упомянуть до самого конца, выплеснув на четыре страницы письма свое тихое отчаяние. Он решил взять его с собой в море.
Она вынырнула из своих пьяных снов и почувствовала горечь похмелья — легкое недомогание и жажду, но осталась лежать в темноте, пытаясь понять, что за звук разбудил ее. Это было похоже на всхлипывание. Может быть, она сама плакала во сне? Ей вспомнилось, как протянула руну к нему ночью и поняла, что он обливается потом.
Оуэн был у себя в кабинете на первом этаже. Ей было слышно, как он комкает бумагу, чтобы бросить ее в камин. Заснуть ей не удалось, она встала и натянула на ночную рубашку толстый ирландский свитер. Спустившись до середины лестницы, она увидела его сидящим в большом кожаном кресле. Он неотрывно смотрел на огонь, и она сразу же поняла, что он решает, идти ему или отказаться. У нее вырвался вздох надежды и облегчения.
Оставшиеся ступени она преодолевала, исполненная уверенности и решимости. Конечно, ему не следует идти. Конечно же, у него недостаточно опыта, а его подготовка оставляет желать лучшего. Ей всегда было известно это. Пора сказать ему об этом, несмотря ни на что.
Когда Энн показалась в дверях кабинета, Оуэн поднял на нее глаза. "Ему отчаянно хочется, чтобы я попросила его не ходить", — мелькнула у нее мысль. Она была уверена, что видит в его глазах именно это. По своей собственной воле он не откажется от участия в гонке. Все зависело только от того, попросит она его остаться или нет.
— Зачем ты поднялась? — спросил он.
Одно только то, что он вообще раздумывает над этим, показывало ей, как они стали далеки друг от друга. Перемены им необходимы, да, но только не эта кошмарная авантюра, навязанная ему другими, только не это глупое заблуждение.
— Я услышала, как ты встал, — объяснила она, — и больше не смогла заснуть.
— Тебя что-то беспокоит?
Она смотрела на него, и ей хотелось сказать ему все.
— С тобой все в порядке? — снова спросил он. "Если я попрошу его отказаться, — вдруг осознала она, — это будет стоять между нами всю оставшуюся жизнь". Он будет сожалеть об этом до конца своих дней. Она навсегда закроет от него небесно-голубой мир неиспользованных возможностей. Со временем на нее ляжет вина за каждый из тех серых дней, которые чередой потянутся к старости, принося с собой разочарование и оставляя позади мечты. Их жизнь сделается такой же, как у всех, и виновата в этом всегда будет она.
— Ты отправишься обессиленный, — сказала она. — Тебе надо отдохнуть.
Ей было даже страшно подумать о том, какая тяжесть ложится на нее. Но, несмотря ни на что, ей хотелось, чтобы он отправился и победил.
— Со мной все будет в порядке, Энни, не беспокойся.
— Что ты читаешь?
— Письмо. Старое письмо от Базза. Иди спать.
Она послушно повернулась и пошла, прихватив на кухне бутылку минеральной и три таблетки аспирина. Вернувшись в спальню, легла в постель и со страхом стала ждать рассвета.
