Крис Клив - Поджигатели

— Не-а.

— Тогда сто тысяч.

— Послушай, Петра, ты беременна. Это всегда потрясение. Лучше ты отдохни, и мы сделаем вид, что ничего этого не было.

— Да ладно, — сказала Петра. — Не говори мне, что женщина в твоем положении может отказаться от таких денег.

— Слушай, Петра, женщина в моем положении может хоть стены в квартире оклеить деньгами, и это ничего не изменит. Для меня это просто портреты королевы, если я не могу потратить их на сына, — вот что такое твои драгоценные деньги. Дерьмовые картинки с королевой.

Я повернулась, чтобы уйти, но Джаспер очень мягко взял меня за руку.

— Тогда сделай это для себя, — сказал он.

— Что?

Джаспер приблизил губы к моему уху и заговорил очень тихо.

— Ты же до сих пор видишь сына, правда? — сказал он.

Я посмотрела на него, покачала головой и сделала большие глаза с выражением КТО? Я?! То есть я, конечно, была не в себе, Усама, можешь поверить, но я не была настолько безумной, чтобы забыть, что людей, которые видят тех, кого нет, сажают в психбольницу.

— Ничего, — сказал Джаспер. — Я понимаю. Мне тоже мерещится всякое после майского теракта. Это нормально. Называется посттравматический шок.

Я опять покачала головой, я была в ужасе. Я зашептала Джасперу:

— Нет, у меня все прекрасно, честно, не беспокойся за меня, я в полном порядке.

— Только что у тебя, пока мы разговаривали, — сказал Джаспер, — я видел, как ты посматривала в угол кухни. А когда мы уходили, ты даже сказала ему, чтобы он вел себя хорошо.

— Что ты ей говоришь? — сказала Петра.

— Помолчи, пожалуйста, — сказал Джаспер.

Он еще ближе приблизился к моему уху.

— У тебя так и будет это продолжаться, — сказал он, — пока ты не сделаешь что-нибудь, чтобы мальчик упокоился в мире.

— Я не могу упокоить его в мире, потому что у меня нет его тела, остались одни зубы, а я же не буду хоронить его зубы, правда? Я хочу сказать, таких маленьких могил и не бывает.

— Тогда сделай то, что говорит тебе Петра, — сказал Джаспер. — Но сделай это не для нее. Сделай для себя самой. Тебе станет легче.

— Почему?

— Потому что тебе надо, чтобы правда вышла наружу, — сказал Джаспер. — Потому что, если ты будешь держать ее внутри, она тебя доконает. Ты посмотри на себя.

Я посмотрела на Джаспера, очень пристально глядевшего мне в глаза, и я посмотрела на Петру, наблюдавшую за мной поверх его плеча, и посмотрела на моего сына, лежавшего на животе и пытавшегося достать пепельницу или что-то там еще из-под их кофейного столика. Я не знала, что подумать, я обеими руками держалась за голову, чтобы она не раскололась. Я шагнула прочь от Джаспера и отошла в угол комнаты, самый дальний от них обоих.

— Я не знаю. Откуда мне знать? Почему это просто не прекратится? Почему вы оба не можете оставить меня в покое?

— Потому что ты знаешь, что должна сделать это, — сказал Джаспер. — Это важно для тебя и для страны.

— Ой, да ты вдруг заволновался о стране, что ли?

Джаспер пожал плечами.

— У меня будет ребенок, — сказал он. — Это все меняет. Я не хочу, чтобы мой ребенок жил в такой стране, где политики решают, кому жить, а кому умирать.

Я покачала головой:

— Я не знаю. Не знаю. А как же Теренс Бутчер?

— А что он? — сказала Петра.

— Если я это сделаю, разве у него не будут большие неприятности?

— А тебе не все равно? — сказала Петра.

— Я не знаю. Я не знаю. Он говорит, что любит меня.

— Любит, — сказала Петра. — Так же сильно, как ты любила сына?

— Ну, это не то же самое. Это совсем не одно и то же.

Петра улыбнулась, а Джаспер посмотрел в пол.

— Ага, — сказала Петра. — Наконец-то до нее дошло.

«Травелодж» находился рядом с Ливерпуль-стрит, и я сидела в тамошнем баре, дожидаясь, когда Теренс Бутчер придет с работы. Я ждала несколько часов, но это ничего. Там было уютно и темно, и меня не трогали, подходили, только когда я заказывала выпить. Наверно, я выпила пять или шесть джин-тоников, было здорово сидеть там в легком тумане, пока сын носился по вестибюлю и шалил, что неудивительно. Девушка у стойки администратора была очень услужлива, когда я попросила ее проверить, остановился ли здесь Теренс Бутчер, и бармен был очень услужлив, когда я попросила его подавать мне только двойные порции, на самом деле весь персонал был очень услужлив, Усама, так что, если тебе когда-нибудь понадобится отдохнуть во время долгого путешествия между бойнями, пожалуй, ты можешь попасть в гостиницу намного хуже, чем «Травелодж».

Было почти одиннадцать, когда наконец показался Теренс. Я выбрала место за одним из низеньких столиков, откуда мне было видно, когда он вошел в центральный вход, но мне не нужно было волноваться, потому что он направился прямо в бар и заказал себе двойной скотч. Я встала и подошла к нему. Идти было недолго, но все вокруг как-то расплывалось, и мне приходилось держаться за спинки стульев, чтобы «Травелодж» не качался. Я похлопала Теренса по плечу, он повернулся от стойки с усталым и больным видом, но улыбнулся, когда увидел меня. Это была не такая обычная улыбка, а какая-то одновременно и смеющаяся и растерянная, как будто кто-то остроумно пошутил на похоронах.

— Что ты здесь делаешь? — сказал он.

— Я подумала, может, тебе нужно заварить чай или подшить бумаги.

Теренс улыбнулся и схватился за мою руку, как будто волновался, что я могу рухнуть, и, пожалуй, он не ошибался.

— Не надо было тебе приходить, — сказал он. — Зачем ты пришла?

— Еще не уверена.

Это была правда, Усама, у меня голова раскалывалась от таблеток и джина, и я не знала, что буду делать. Мистер Кролик лежал у меня в сумке, у него в живот была вшита видеокамера Джаспера с таким крошечным объективом, который высовывался наружу. Мне нужно было только усадить кролика куда-то в такое место, откуда он мог бы видеть все происходящее, нажать на запись и вывести Теренса Бутчера на разговор. Но в моей сумке была еще кипа старых фотографий. Мужа, сына и меня, как мы возимся в квартире и в Виктория-парке, и еще одна, на которой мы все стоим с мороженым на брайтонском пляже. Я посмотрела на Теренса, держась за его руку, и я хихикала, потому что не могла придумать, то ли уложить его в постель, то ли разговорить его семейным альбомом.

— Что с тобой? — сказал Теренс.

— Ерунда. Ты не отведешь меня в номер?

— В номер? — сказал он. — В прошлый раз, когда я спрашивал, ты не хотела со мной даже разговаривать.

— Ну, я не обещаю, что буду разговаривать с тобой в постели.

Тогда Теренс засмеялся, выпил скотч и дал знак бармену, чтобы налил еще.

— Ты пьяна, — сказал он. — Может быть, тебе лучше пойти домой.

Я моргнула и качнулась взад-вперед, то есть я этого не ожидала.

— Слушай, Теренс, я пьяна, потому что я пять часов дожидалась тебя, а дожидалась я здесь не для того, чтобы ты говорил мне, что тебе все равно.

Бармен налил еще виски, Теренс посмотрел в стакан и повертел его в руке, и кубики льда загремели. Потом он посмотрел на меня, и его серые глаза блестели розовыми отсветами от неоновой лампы в баре.

— Мне не все равно, — сказал он. — И больше, чем ты думаешь. Поэтому я и говорю, что, может быть, тебе лучше идти домой.

— Да, но я хочу быть с тобой.

— Нет, не хочешь, — сказал он. — Ты сама мне сказала.

Теренс Бутчер взял меня за подбородок и повернул мое лицо очень мягко, чтобы я посмотрела ему прямо в глаза.

— Вот, — сказал он. — Посмотри мне в глаза и скажи, что ты не видишь убийцу.

Я открыла рот, но не могла сказать ни слова, я видела только огонь в его глазах от неоновых отблесков, и у меня захватило дух.

— Вот так, — сказал он. — Скажи, что это не будет так всегда. За чашкой кофе. В баре. Каждый вечер в зеркале в ванной комнате.

У меня подкосились ноги, я чувствовала его силу под рубашкой, и я знала, что, если я буду держаться за него, нам обоим будет плохо, но я знала, что если я его отпущу, то упаду на пол.

— Я не знаю, Теренс, я ничего не понимаю. Пожалуйста, обними меня, я совершенно ничего не понимаю.

В последнее время у нас с тобой много общего, Усама, но есть одна вещь, которую ты никогда не сделаешь. Готова спорить, что ты никогда не позволишь отыметь себя в «Травелодже» человеку, который бросил твоих парней умирать. Я прикусила себе губу, чтобы боль заставила меня не думать о том, как по спине побежали мурашки. Я кусала губу, пока не выступила кровь, но все без толку. В голове я ненавидела Теренса, но мое тело все еще было влюблено. Я хотела сказать ему: ненавижу тебя, лживый трус, ТЫ ЗНАЛ, но все-таки бросил моих парней умирать. ТЫ ЗНАЛ, когда мы были вместе в облаках. Я пыталась заставить свой язык сказать все это, Усама, но я клянусь тебе, у меня получались только стоны.

Я задыхалась и металась по подушке, и у меня закатывались глаза, а потом ничего. Я лежала на кровати, Теренс был на мне, и огонь блестел в его глазах, и больше не было ничего. Только тлеющий серый дым, и сын, сидящий на краю пустой ванны за соседней дверью и стучащий пятками по эмали — БУМ-БУМ-БУМ.