Савако Ариёси - Кинокава
– Не слишком ли вы жестоко с ней обошлись, госпожа хозяйка? Она до сих пор рыдает, никак успокоиться не может! – Переживая за Ханако, Оити металась от хранилища к гостиной и обратно.
Но Хана лишь попросила ее оставить девочку в покое.
– Госпожа хозяйка… она уже почти два часа плачет.
– Ничего с ней не случится, Оити. Только здоровый ребенок может так рыдать.
– Ваша правда! Вряд ли она смогла бы проплакать столько времени без перерыва, если бы была больна.
Оити наконец-то успокоилась и вернулась на кухню. Решив, что девочка непременно проголодается после нескончаемых слез, она приготовила на обед дополнительную порцию риса. Да, Ханако действительно устроила настоящую истерику: Оити слышала ее даже из кухни. Покачав головой, добрая женщина принялась размышлять над словами Ханы.
Весной 1945 года в дом Харуми в Токио попала бомба, и он сгорел дотла. Семья бежала к тете Эйдзи. В то же самое время пришла повестка – Кадзухико призывали в армию.
– Я велела ему не терять голову, мама. Не лезть вперед остальных, не пытаться стать героем и все такое. И еще я велела ему во что бы то ни стало вернуться домой живым, – сказала Фумио Хане по дороге в Мусоту. Эйдзи заявил, что до последнего останется в банке «Сёкин» – это же, в конце концов, долг каждого служащего! – и наотрез отказался покидать столицу. Фумио же приехала к матери в Мусоту только после того, как они лишились своего дома, а Кадзухико призвали в армию.
– Ты все правильно сказала, молодец. Я говорю то же самое молодым людям, которые приходят повидать меня перед отъездом на фронт. Разве можно желать кому-то смерти?
– Как вы думаете, мама, что станет с Японией? В Вакаяме пока тихо, но в Токио настоящий ад творится.
– Да, времена настали действительно хуже не придумаешь.
Фумио в общих чертах описала Хане, Оити и Косаку обстановку в Токио, потом рухнула на футон между Ханако и Акихико и провалилась в сон. Проснулась она поздно утром, когда солнце уже стояло высоко над горизонтом. Пережив пожар и спешный побег из Токио, Фумио валилась с ног от усталости и отчаянно нуждалась в отдыхе.
Через несколько дней она окончательно пришла в себя и смогла, наконец, от души наговориться с Ханой.
– Ханако прямо пышет здоровьем, мама! Поверить не могу! Ножки у нее всегда слабенькие были, на Яве пришлось выбрать ей школу поближе к дому. А теперь она каждый день ходит пешком до города и обратно.
– Разве ты сама не ходила в Вакаяму?
– Ходила, но я ведь была не хуже любого мальчишки. И потом, в то время у нас не было выбора, общественного транспорта еще не существовало. Должно быть, это деревенский воздух сотворил с Ханако чудо.
Хана не стала рассказывать Фумио о ссоре с Ханако и о том, как она велела внучке покончить с жизнью. Люди стали очень чувствительными, и сейчас не время разбрасываться такими словами, как «смерть».
Когда Фумио приехала к матери, в Вакаяме действительно было относительно спокойно. Но с июня город превратился в мишень для постоянных авианалетов. В ночь на 10 июля в результате массированной бомбардировки столица префектуры фактически сровнялась с землей. Паника захлестнула даже Мусоту.
– Бомбоубежище никуда не годится!
– Собирай вещи и беги!
– В холмы, в холмы!
Руководители Общества соседей носились по деревне, выкрикивая имена жителей. Хана крепко держала за руку Ханако, Фумио и Оити тащили за собой каждая по два ребенка. Они бежали по тропинке мимо рисовых полей по направлению к Китаяме.
– Смотрите! Город горит.
– Силы небесные, близко-то как! А вдруг огонь на Мусоту перекинется?
– Всего можно ожидать…
Со стороны Мусоты Вакаяма казалась морем огня, и только крепость возвышалась темной тенью над безбрежным красным маревом. Но вот и она осветилась, по башне поползли алые язычки.
– О, замок… – задохнулась на бегу Фумио.
В этот самый момент Хана тоже заметила, что в замке начался пожар. Из башни вырвался огненный столп, и через секунду она рухнула на землю.
– Бабушка! – в испуге закричала Ханако, когда Хана, которая до сих пор держала ее за руку, покачнулась и упала на колени.
– Со мной все в порядке, – твердым голосом заявила Хана.
После капитуляции Японии землевладельцы в чудом избежавшей разрушения маленькой деревушке близ Вакаямы еще долго влачили жалкое существование. В разоренных войной городах люди изо всех сил строили новую жизнь. Хана же по-прежнему бездельничала в Мусоте.
Дом Утаэ в Осаке остался целым и невредимым, она без промедлений приехала за детьми и прихватила с собой из Мусоты немного риса. Оставшийся без жилья Эйдзи забрал свою семью весной следующего года. Что до Кадзухико, он так и не успел подержать в руках оружие и не получил ни единой царапины. Незадолго до демобилизации он рыл окопы вдоль побережья полуострова Босо. Эйдзи вошел в правление банка «Сёкин», когда тот уже стоял на грани развала. Инфляция в стране росла, банковские счета заморозили, и для Харуми начался очень трудный период. В итоге Эйдзи потерял почти все, что имел.
Сок и сахар выдавали по норме в качестве замены рису, и, чтобы выжить, приходилось обменивать вещи на продукты. Фумио, Кадзухико и Ханако жили одним днем. Во время войны так и не удалось пошить Ханако кимоно из крепа с пионами, который Хана купила для нее. Чудесная ткань последовала за своей хозяйкой из Токио в Вакаяму, потом из Вакаямы обратно в Токио. В конце концов ее обменяли на продукты – девочке не представилось случая посмотреть, как она превращается в праздничный наряд.
Ханако отправилась вместе с матерью в Нэриму, на запад Токио, чтобы обменять яркий шелковый креп на несколько кинов[87]ячменя. Девочка молча воззвала к бабушке, глядя на то, как грубые, почерневшие руки крестьянки разворачивают нежную ткань и касаются пионов. Ей так хотелось сохранить материал в память об их с бабушкой походе в «Мицукоси»! Осколки фарфора саванхалок остались на пепелище, а вот теперь и этот бесценный дар должен навсегда перейти в чужие руки. Горько думать, что у тебя не осталось ничего, кроме воспоминаний.
– Люди ставят на одну ступеньку еду, одежду и кров, но не забывай, Ханако, что еда важнее всего остального, – сказала Фумио.
Однако Ханако не стало легче, хотя она прекрасно понимала – мать пытается успокоить ее и убедить в том, что глупо оплакивать какую-то материю, когда они умирают с голоду.
– Интересно, что скажет бабушка…
– В My соте есть что продать. Если бы ты осталась там, тебе не пришлось бы пройти через все эти испытания.
Но не об испытании ячменем и сладким картофелем думала Ханако. Она ждала, что мать хотя бы выскажет сожаление по поводу того, что им пришлось продавать вещи дочери. Бабушка наверняка опечалилась бы, узнав, что шелковый креп поменяли на продукты. Она настоящая женщина, и для нее расстаться со старинной вазой или кимоно – неподдельное горе.
Фумио несмело взглянула на погруженную в мрачные мысли дочь. Она продала ткань для кимоно потому, что за время войны Харуми докатились до состояния ужасающей нищеты. И все же Фумио чувствовала себя неловко. Сама она никогда не привязывалась к вещам и расставалась с ними без малейшего сожаления. Но продавать то, что по праву принадлежит ее дочери, – совсем другое дело.
Фумио молчала, не желая осложнять и без того непростые отношения с Ханако. Бедность, вынудившая их обменивать шелковый креп на еду, настолько удручала ее, что она была не в силах выразить свои чувства.
«До войны у меня была возможность посылать детям не только рис, но также одежду и постельное белье», – подумала Хана, взяв в руки газету. Она очень расстроилась, узнав о несчастьях, свалившихся на голову ее старшей дочери, но еще больше ее угнетала мысль о том, что Матани растеряли все свое богатство. Землю конфисковали, арендаторов освободили от их обязательств. Оставшись без рисовых полей, бывшие землевладельцы уподобились горожанам и жили на продовольственный паек. Сэйитиро и Утаэ приезжали из Осаки купить зерна. Жители деревни чувствовали себя обязанными Хане и не могли продать ей рис по завышенным ценам черного рынка, но вместе с тем не слишком охотно делились своими запасами.
– Да разве это мыслимо, госпожа хозяйка? – вопрошала Оити. – Говорят, что у сына Мацу из Мисэгайто пять наручных часов!
– Наверняка выменял их на рис у горожан.
– Но ведь каждый человек должен занимать определенное место в обществе. Какой прок крестьянину от пяти наручных часов? Это же смешно!
– Не забывай, Оити, что крестьян вынудили прибегнуть к натуральному обмену. Что толку винить сына Мацу?
– Да я его и не виню. Меня просто сводит с ума вся эта нелепица. Времена действительно настали трудные, но госпожа хозяйка Тёкуи не должна есть рис, смешанный с ячменем!
– Япония проиграла войну, Оити. Сегодня никому нет дела до громких имен вроде Тёкуи или Матани. У одних сгорели дома, другие потеряли своих родственников, третьи пострадали от атомной бомбы. Когда я думаю обо всех этих несчастных, понимаю, что жаловаться мне не на что.
