Елена Сазанович - Всё хоккей
Макс машинально поправил блестящий галстук, выглядывающий из-под черного с отливом пальто.
– Я на дней десять улетаю в Штаты, на симпозиум, – подтвердил мою мысль о деловитости Запольский и посмотрел на часы. – У меня как раз будет время ознакомиться с бумагами Юры. Но в любом случае вы сделали правильный выбор. Мне мысли Смирнова покажутся более внятными и доступными. Но уж никак не ожидал, что Надя так легко на это пойдет. Неужели у нее такое ахавое денежное положение?
Ах, как мне хотелось хорошенько врезать по этой холеной красивой роже. Было бы любопытно посмотреть, как он, с кровоподтеками и синяками, выступает перед американской аудиторией. И я со всей силы сжал кулаки.
– Кстати, в ваших руках оригинальные рукописи великого ученого, – невозмутимо ответил я, по-прежнему сжимая кулаки. – А в жизни, сами понимаете, всякое бывает. Вдруг самолет рухнет. Вас, конечно, жалко, но ваши-то произведения останутся целыми и невредимыми. А что будет с бумагами Смирнова?
Макс не разозлился. Даже весело и дружелюбно на меня посмотрел. Он ценил черный юмор.
– Я не боюсь самолетов. Мои самолеты просто так не падают. А на счет рукописей Смирнова будьте спокойны. Я сегодня же сделаю копию и завтра вам вернется оригинал, как и было обещано.
Да, похоже, он так обрадовался бумагам Смирнова, что от всей души плевал на мои карканья на счет удачного полета. Похоже, его самолеты и впрямь не падают. Я даже засомневался, правильно ли мы отдали ему рукописи. Вдруг Надежда Андреевна не умеет читать между строк. И тем более я. Но больше всего я сокрушался, что Запольскому настроение перед полетом испортить не удалось.
– Всего доброго, был очень рад с вами повидаться. – Макс протянул мне руку. – Завтра, как и было договорено, можете забрать оригинал.
Что подразумевалось: пошел вон, болван, завтра, идиот, придется вновь с тобой встретиться. В этом случае мне прочитать между строк удалось.
Я хотел было возразить. Но он поспешно распахнул дверцу машины, и мне ничего не оставалось, как бесславно ретироваться.
Следующим утром я уверенным шагом направлялся к дому Макса Запольского. Уверенности и беспечности мне придал мой внешний вид. Погода была отличная. Наступала настоящая весна. Я с радостью снял котелок Смирнова, и его страшненькое пальто сменил на более приличный плащ. Видимо, купленный четой Смирновых, относительно недавно. Конечно, вид у меня был по-прежнему забитый, но все же на меня уже не оглядывались как на огородное пугало. Хотя, похоже, что известный форвард, эстет и сноб Талик Белых во мне умирал на удивление быстро, охотно и почти безболезненно.
Накануне я и Смирнова уже успели пожалеть, что так необдуманно и поспешно отдали рукописи Максу. Вдруг он сумеет из них выудить то, что мы так и не заметили. Поэтому я торопился, хотя это было довольно глупо. Макс уже успел тысячу раз их отксерить, если не перечитать.
Я настойчиво и суетливо нажимал и нажимал на дверной замок. Мне не отвечали. Это было, по меньшей мере, странно. Даже если Макс и не чист на руку, он так откровенно не покажет свои нечистые руки.
Наконец дверь отворилась. Правда, не дверь Макса, а его хорошенькой рыженькой соседки. Она высунула свой остренький носик и поманила меня тоненьким пальчиком. Я нехотя приблизился к ее квартире. Не люблю, когда меня так фамильярно подзывают, но я находился не в том положении, чтобы обижаться на вольности.
– Ну и? – как можно небрежнее спросил я.
– Во-первых, здрасьте, – задиристо ответила она.
– А во-вторых, не здрасьте, а здравствуйте, Виталий Николаевич.
– А мне все равно, Виталий Николаевич или Николай Витальевич, – девушка протянула пакет с рукописями Смирнова, – мне велено передать, вот я и передаю. Больше меня ничего не касается, ни ваше имя, ни отчество.
– А жаль, мне например, любопытно узнать, как вас зовут. А еще любопытней, почему это вы, а не Макс передаете столь ценный пакет.
Девушка пожала плечами.
– А он улетел, на симпозиум, – она оглянулась, видимо посмотрев на настенные часы. – Вернее, уже прилетел.
Макс оказался осторожней, чем я думал. Вернее, суеверней, чем я мог даже представить. Черный юмор, как оказалось, он не понимал. И хотя его самолеты не падали, похоже, о времени полета он распространяться не любил. Наверняка, чтобы не сглазить.
Я бесцеремонно стал разглядывать девушку. Она волне могла быть моей фанаткой, той рыженькой и хорошенькой, с которой мне так и не пришлось встретиться наедине в день того рокового матча. И я вновь позавидовал Максу. Его самолеты не падают. И для соседских отношений эта девочка слишком молода. Пожалуй, мой взгляд был через чур развязен и навязчив, и слишком уж не подходил моему внешнему виду. Девушка фыркнула, точно попав в мои мысли.
– Зря вы так смотрите. На пожирателя девушек вы слишком уж не тянете.
Я вздрогнул и встряхнул головой.
– А на кого я тяну?
Он пожала острыми плечиками.
– Ну… Макс… Максим Станиславович сказал, что вы какой-то писатель. Поэтому видок у вас еще тот. В общем, экстравагантный писатель.
– Вы разочарованы?
– Да мне вообще все равно. Я читаю других писателей. И мне их вполне достаточно, только они давно не ходят по нашей земле. Они уже там, – она показала рукой вверх. – А если бы и ходили… Вряд ли бы были теперь писателями.
– Ну, для тех писателей, – я вслед за ней поднял руку, – вы слишком, пожалуй, беспечны и…
Я запнулся
– Наглы? Бесцеремонны? Неинтеллигентны? – продолжила она за меня.
– Да нет… Пожалуй, просты.
Девушка презрительно усмехнулась. Моя фраза явно задела ее за живое.
– А они не выбирали для кого писать. И попадали в каждого. А теперь все прицеливаются, да ни в кого не попадают, в пустоту разве. Холостой выстрел.
– Образно выражаетесь, случайно не в литинституте учитесь?
– Случайно нет. Может, поэтому образно и выражаюсь. Медику порой гораздо больше нужны метафоры, чем какому-нибудь писателю. Писателю лучше поучится анатомии человека. А нам образы помогают привыкать и к смерти, и к рождению. И то и другое печально.
– Ну, про первое я понял, но причем тут рождение?
– Оно еще более печально. Потому что приводит все равно к смерти. Мы можем тысячу раз говорить: какое счастье, что ты родился, малыш, но мы не добавляем: ведь и ты когда-нибудь умрешь. И вряд ли сможем утверждать, что жизнь будет прекрасной и небезопасной.
– Пожалуй, как медик вы говорите, по меньшей мере, преступно. В таком случае, жизнь вообще не нужна. И не стоит за нее бороться.
– А кто сказал, что она нужна? Но если она есть, бороться за нее стоит. Еще как стоит.
Я уже по-другому, не бесцеремонно, а с любопытством и даже некоторой грустью рассматривал эту девочку. Разочарование… Больше ничего нельзя было прочитать на ее румяном, слегка конопатом личике. Разочарование. Я это слово узнал совсем недавно. Я просто о нем не задумывался. Мне о нем не разрешала думать мама. Она так хотела, чтобы я никогда не разочаровывался, поскольку это путь к поражению. Алька… Она, потерявшая все в этой жизни, пожалуй, до конца дней в ней так и не разочаровалась. Возможно, я привел ее к поражению. Но я не хотел уже об этом думать. Алька могла разбиться, разочаровавшись лично во мне, а не во всей жизни. Это другое. Это более глубокое и бессмысленное. И, в конце концов, должны же существовать такие люди, как Алька! Хотя бы они дают право думать о жизни лучше, чем она есть. Но разве много осталось таких Алек? Вот, например, эта рыжеволосая симпатичная девушка, напоминающая Альку. Но только внешне. Не похоже, чтобы она страдала от бедности или неразделенной любви. Но все равно она страдает. Болезнь мира? Болезнь человечества? Интернациональная болезнь? И кто сможет излечить от этой болезни, какой врач, какой знахарь, какой колдун? И какой Интернационал?
Как ни странно, мне расхотелось уходить. И не потому, что привлекала девчонка, и даже не потому, что я хотел выудить сведения о Максе. Мне просто стало интересно. Любопытно. И чуть-чуть тоскливо. Три повода, чтобы не уходить.
– Знаете, – закашлялся я от неловкости, – а мне ведь нужно проверить эти бумаги, – я кивнул на пакет.
Она неожиданно рассмеялась и канапушки расплылись на ее остреньком личике.
– Так проверяйте, – девушка распахнула дверь, приглашая меня войти.
– Вы не боитесь?
– А зачем мне бояться друзей своего соседа?
Я пожал недоуменно плечами и вошел. Пока я добирался до комнаты, я успел вытереть ноги, вымыть руки и даже узнать имя девчонки.
– Ага, Тоня, – я взял со столика пустую бутылку пива. – Поэтому вы меня и впустили. Страха уже нет.
– Страха давно нет. Страх – самое бессмысленное чувство в жизни, потому что от него ничего не зависит.
– Но вы, возможно, боялись за полет через океан вашего… соседа?
– Да нет, – Тоня пожала плечами. – Его самолеты не падают.
– А вдруг?
– Конечно, может быть, вдруг, еще как может! Просто Макс… Он, по-моему, выбрал правильную тактику в жизни. В основном как бывает?
