Джим Гаррисон - Зверь, которого забыл придумать Бог (авторский сборник)
Девять порций спиртного — солидное количество и на земле, не говоря уж о герметичном салоне, где давление соответствует полуторакилометровой высоте над уровнем моря. Высота опасная для обильных возлияний. Когда самолет приземлился, над полем стояла холодная, сырая, ветреная заря, и другие пассажиры первого класса провожали важного бизнесмена и Бурого Пса осуждающими взглядами, впрочем не произведшими впечатления. Снимая свой кейс с полки, бизнесмен огрел по голове нарядную даму, пытался поцеловать стюардессу и заорал, что едет прямо на работу в своем новехоньком «лендровере». Второй пилот с усталой улыбкой выглянул из кабины и отчитал стюардессу за то, что слишком много давала засранцу спиртного. Даже Б. П. смутно догадывался, что время их дружбы подходит к концу, и пропустил спутника вперед, после чего пожилая женщина по ту сторону прохода сказала ему, что он «потакает».
Прижав к груди мусорный мешок со шкурой, он прошел весь длинный коридор и только в главном терминале остановился и спросил себя, почему такими непривычными показались ему земля, бесконечный ковер, а теперь и каменный пол под ногами. Он забыл туфли, но когда повернул обратно, сообразил, что придется снова пройти контроль, а это не сулило ничего хорошего.
Он вышел наружу, сел на скамью у края тротуара, вскоре промок и замерз, но не решался уйти под крышу из боязни упустить Делмора. В конце концов он развернул медвежью шкуру и закутался в нее. Похмелье было тяжелое, но он согрелся. Две гринписки, только что со студенческой скамьи, из тех, что брызжут налево, и направо, и посередке, гневно посмотрели на его шкуру с высоты своих туристских подметок, но он был спокоен, беспечен и неуязвим в этом городском отростке своей северной родины.
Наконец через час с лишним Делмор посигналил ему с каких-нибудь полутора метров, и Б. П. очнулся от прекрасного сна, где он и Сандрина кружась летели сквозь Вселенную, хвост к носу, как кельтские собаки. Он открыл дверь машины и расстелил шкуру.
— Я вернул медвежью шкуру, — сказал Б. П. почти со слезами.
— Я не знал, что ты ее потерял. Хорошо, что ты добыл этот костюм, — я забыл сказать по телефону, что тебя могут взять на место Розы ночным уборщиком в казино. Теперь помоги мне найти дорогу из этого чертова омута.
Делмор протянул Б. П. карту, но тот уже спал и ничего не слышал.
Проехав половину Северного Висконсина по шоссе 8, Делмор остановил машину перед парком, примыкавшим к озеру восточнее Ледисмита. Он запасся буханкой хлеба, горчицей и банкой ветчины по случаю приезда Б. П., который продолжал спать. Солнце уже встало, и, хотя на улице было градусов восемь, Делмору было тепло и приятно оттого, что вернулся родственник, пускай этот дурень и не желал просыпаться. Делмор приготовил сандвичи, вынес сумку-холодильник с полудюжиной пива для Б. П. и холодным чаем для себя. Несколько раздосадованный, он вернулся к машине и включил на полную громкость лютеранскую воскресную службу. Б. П. зарылся еще глубже в медвежью шкуру. Тогда Делмор открыл пиво и покапал ему на губы. Б. П. ощупью нашел дверь, вылез, упал на колени, встал и взял у Делмора банку пива. Пил с жадностью, моргая смотрел на пейзаж, возил ногами в носках по мягкой зеленой траве, допил банку, вернул Делмору, потом, спотыкаясь, пошел между тополей, берез и кедров к озеру, встал на колени в илистом тростнике и сполоснул лицо холодной водой. Обратно, наверх, он шел через лес кружным путем, приплясывая среди деревьев, как цирковой медведь, еще не обучившийся своему несуразному балету; он шлепал ладонью по стволам, выкрикивал бессмысленные слоги и, приплясывая, вернулся к праздничному столу, открыл еще одну банку пива, взял сандвич с ветчиной и посмотрел на плотную пастельную зелень поздней весны с глубокой, неизъяснимой благодарностью.
Джим Гаррисон
Я забыл поехать в Испанию
Вы знаете меня, но вы меня не знаете — да и с какой стати? Я никогда не питал интереса ни к каким загадкам — отчасти поэтому и написал ровно три дюжины Биозондов, стостраничных проницающих биографий, изрядно замусоривших книжные магазины, газетные киоски и галантерейные прилавки в аэропортах — образцы моих творений я видел даже на стоянке грузовиков под Салайной, штат Канзас. Лучше всего продавались Мерилин Монро и Фидель Кастро. Хуже всего — Лайнус Полинг[25] и Роберт Оппенгеймер.[26] Подлинному интеллекту не до банальных занятий, из которых складывается хорошее жизнеописание.
Двадцать лет назад мой издатель брал по три доллара за мои маленькие Биозонды, а теперь они стоят целых семь — в сущности, не так уж много по меркам разгулявшегося рынка, не говоря уж о том, что жалованье моего главного исследователя-историка выросло с двенадцати тысяч в 1979 году до ста в 1999-м. Она, исследователь, библиотекарша и тяжелая инвалидка, живет в Индиане. Я виделся с ней всего раз, и вид этой несчастной отбил у меня аппетит на несколько месяцев. Это неправда. Она довольно привлекательна в свои пятьдесят два года, и она моя сестра. Уродство же ее, метафорическое, состоит в том, что она считает себя моей совестью. Считает с тех пор, когда она была не по годам развитым десятилетним ребенком, а я — туго обучаемым тринадцатилетним. С младых ногтей она была невыносимо резкой и такой осталась. Она оттачивает зубы, слушая Шёнберга[27] и Стравинского и решая кроссворды на шести языках, тогда как я борюсь со своим единственным английским и запинаюсь на иностранных словах. Официально диагноз не поставлен, но всякому, кто ее знает, ясно, что у нее агорафобия. Из родительского дома она отлучается не дальше террасы, охватывающей его наполовину. Доказательств привести не могу, но она утверждает, что все необходимое получает из компьютера и от магазинных посыльных, посещающих ее ежедневно. Из-за этой машины происходили некоторые ссоры, хотя она — непосредственный источник моего существования. Есть даже искушение выразиться по-старинному — животворный источник. Я вылетел из аспирантуры в Северо-Западном университете и вынужден был нацелиться на менее трудоемкую степень магистра изящных искусств в другом учебном заведении — не называю его по причинам, которые станут ясны позже. Неудача же моя в аспирантуре объясняется близостью Эванстона к Чикаго, а конкретнее, тем, что я просто был не в состоянии «работать с источниками» — и до сих пор не в состоянии, так что моя сестра заслуживает каждого цента из своего огромного жалованья, составляющего определенный процент от моего годового дохода. Так же как жалованье нашего младшего брата Тада, как бы ведущего мои финансовые дела. Мы с сестрой Мартой тащили его на своих шеях, как обреченные моряки — альбатроса. Тад руководит нашим маленьким офисом в Чикаго, хотя гораздо удобнее было бы посадить его в Нью-Йорке, поблизости от головной конторы моего издателя, которая принадлежит — что неудивительно — магнату-немцу, такому эксцентричному, что покойный Говард Хьюз[28] по сравнению с ним выглядел бы как Мэри Поппинс. Тад обожает мотаться из Чикаго в Нью-Йорк по меньшей мере раз в неделю, хотя вполне достаточно было бы раза в месяц. Ни сестра, ни я не особенно прижимисты, но Тад — проходимец. Кроме того, он фат, отсюда тяга к Нью-Йорку. В аэропорт он ездит на наемных лимузинах, тогда как я всегда довольствовался такси. Подобно многим, Тад создает видимость ума с помощью снисходительных манер. По уговору с сестрой секретарша Тада получает солидную ежегодную премию за то, что предупреждает нас о его финансовых эскападах. Все наши корпоративные чеки мы теперь подписываем вдвоем. Прежде для сумм меньше тысячи долларов двойная подпись не требовалась, но несколько лет назад Тад с помощью какой-то дурацкой махинации ухитрился прикарманить лишнюю сотню тысяч. Какое-то время я думал, что Тад голубой, но сестра Марта настаивает, что он просто один из ведущих мировых нарциссистов.
Почему мы терпим этого истинно современного монстра, эту занозу в мозгах и теле? Потому что, как говорится, он член семьи. Он наш младший братишка, и мы до сих пор вытираем ему нос, завязываем шнурки и довольно внятно объясняем, что не надо какать в песочнице.
Когда мне было восемнадцать, Марте — пятнадцать, а Таду — всего двенадцать лет, наш отец, ботаник, погиб на маленьком исследовательском судне у Галапагосов — оно перекувырнулось из-за неправильно заполненных балластных цистерн. Шестью месяцами позже наша мать, преподававшая историю в Индианском университете, покончила с собой в твердом убеждении, что у нее злокачественная опухоль мозга и к врачу обращаться бесполезно. Вскрытие показало, что у нее действительно была смертельная опухоль. Когда опекать нас приехала ее помешанная сестра из Нью-Джерси, я быстро понял, что не смогу уехать в колледж, как планировалось. Я заканчивал школу и уже был принят в Чикагский университет, но не мог оставить сестру и брата на попечении этой женщины, во всех отношениях похожей на утенка Даффи из мультфильмов. Поэтому записался в Индианский университет у нас в городе и, вероятно, прежде времени повзрослел.
