Алексей Ковалев - Сизиф
Никто не стал бы называть Автолика в лицо самозванцем, однако поговаривали люди, что Язон его не узнал. Царь повел себя дипломатично — в конце концов, он сам не помнил точно, сколько героев участвовало в походе. Кто-то сошел с пути, не добравшись до Колхиды, как Геракл, кто-то присоединился к ним уже в дороге, как сыновья Фрикса, так что конечное число тех, кто так или иначе побывал на палубе «Арго», могло перевалить и за сотню. Но жарких объятий с похлопыванием по спине и взаимными воспоминаниями не случилось. Медея же, открыто не разоблачая вежливую сдержанность супруга, прониклась к выскочке презрением. Даже общепризнанное происхождение Автолика, которое, по ее мнению, надо было бы, в общем-то, еще доказать, лишь утвердило высокомерное отношение к нему Медеи. «А кто такой Гермес? — говорила она тем, кто не решался пока списать со счетов лже-аргонавта. — Мальчишка на посылках? Хотя бы и у богов. Мой дед, Гелиос, по крайней мере, ни у кого поручений не принимает».
Все это, покипев в слухах, выварилось в новую кличку, которой, усмехаясь, обменивались за спиной Автолика горожане, называя его «почетным аргонавтом».
Но Медея пошла еще дальше, предложив иное толкование имени Автолика. Оно привычно связывалось для всех с образом волка — не какого-то одного живого хищника, а с идеей сильного, опасного зверя, с самой волчьей сутью, воплотившейся в имени «сам-волк». Медея была чужеземкой, и пеласгийское наречие звучало для нее более остро. Она расслышала, что в имени Автолика его вторая половина может с равным успехом означать и волка, и свет. А поскольку ничто в облике и поведении гаера на свет не намекало, колхидская царевна посоветовала воспринимать имя как печать бесстыдного самозванства, с восточной хитростью удовлетворив любопытство коринфян, почуявших возможность расшатать пьедестал местного героя, бестактность которого они соглашались терпеть только в свете его безукоризненного послужного списка.
Всерьез никто этого не принял, но шутка прижилась, и эта ничтожная мушка в меду общественного мнения тоже раздражала горожанина, желавшего по-прежнему оставаться на виду. Но настоящая трещина пролегла между ним и Сизифом во время торжеств, которыми открывались первые Истмийские игры. Сизиф, признанный их устроитель, был задарен царской милостью и определенно становился знаменитостью номер один. Как же было Автолику не скрипеть зубами.
Но это он делал втайне от других, а открыто, нисколько не меняя своей повадки бесцеремонного простака, начал задирать Сизифа при каждом удобном случае. Оба были почтенными отцами семейств, никто не ожидал, что они опустятся до кулачной потасовки, как молодые петухи. Более того, первая же попытка такого рода с чьей бы то ни было стороны как раз стала бы свидетельством поражения. Целью Автолика было унизить соперника, одурачить его, продемонстрировав городу неловкость всеобщего любимца.
Как только все поняли, что происходит и поединок между двумя видными горожанами стал чем-то вроде местной достопримечательности, Автолик принялся как можно чаще рассказывать — за спиной Сизифа, разумеется, — что, хоть страсти и накаляются, того и гляди дело дойдет до драки, он, Автолик, никогда не позволит себе сразиться с фессалийцем. Это было бы с его стороны нечестным и, скорее всего, фатальным поступком, ибо среди прочих тайных знаний, которыми снабдил его в свое время отец — а что отцом его был вечно юный бог Гермес, все, конечно, помнили, — было искусство боя, созданное одним замысловатым тибетским народцем и позволяющее легко лишить человека жизни голыми руками, вырвав его сердце. Обладая таким неодолимым преимуществом перед любым смертным за пределами далекой горной страны на востоке, он счел бы себя не вправе воспользоваться им против во всех отношениях достойного, но обреченного на поражение соседа. Такой высокой пробы было благородство Автолика.
Сизифу крючковатые шутки в его адрес казались смехотворными, а в этом последнем признании хитроумного пустозвона, старавшегося задеть его мужское достоинство, он угадал попытку Автолика на всякий случай избавить себя от маловероятного, но все же возможного столкновения.
Но вскоре у него стал исчезать скот, и это было уже не шуткой. Убедившись, что пастухи надежны и что в округе не появилась крупная волчья стая, Сизиф пришел к единственно возможному выводу: это была кража.
Веселой проделкой воровство скота могло считаться у богов. Люди были настроены иначе, попавшегося вора вполне уместно было и жизни лишить. Соответственно, большим преступлением считалось огульное обвинение в воровстве. Поэтому самую первую догадку Сизиф решительно отбросил, сочтя, что богатый Автолик, при всей его вздорности, вряд ли решился бы так рисковать.
Тот же сам лез на рожон, расписывая направо и налево, в том числе и самому Сизифу, каким внезапно плодовитым стало его стадо и как вовремя, потому что на Сикионском базаре цены на овечью шерсть начали расти. Тут как раз и крылась причина его наглой запальчивости. Дело было в том, что пропадали у Сизифа козы, а у Автолика увеличивалось поголовье овец.
Ходило, правда, в народе еще одно поверье, опять-таки связанное с магическими способностями Гермесова отпрыска. Было как будто у него в запасе умение преображать облик скота, так что безрогий становился рогатым, черный — белым, курчавый — длинношерстным. Тут уж не приходилось сомневаться, кто мог научить его такой подлости. Люди хорошо знали жития своих богов, а одним из младенческих подвигов Гермеса была кража целого стада у великого Аполлона, сопровождавшаяся всякими ухищрениями вроде переворачивания коровьих копыт задом наперед, чтобы сбить хозяина стад со следа. И все же для серьезных обвинений необходимо было поймать наглеца за руку.
Одним словом, так сложились отношения двух знатных коринфян, что каждая неудача Сизифа тут же, как ветер перышко, приносила Автолика, с его громкими ядовитыми соболезнованиями, а каждое достижение удобряло почву для новых происков неуемного соседа.
— Сизиф! Собрат мой бедный, какое горе! — закричал он, едва увидев хозяина дома.
— Ничего, Автолик. Благодарение богам, все обошлось. Спасибо тебе за заботу.
— Что же, выходит, мальчишка легко отделался?
— Жив и здоров, хоть и натерпелся страху, как и все мы. А как поживает твое счастливое семейство?
— Отлично! Превосходно! Скоро выдаю дочь за благородного Лаэрта. Вот уж когда мы с тобой бросим наши тяжкие труды и повеселимся на славу. И поверишь ли, как благосклонны к нам боги — именно сейчас, когда мне предстоят новые расходы, вновь стало быстро расти мое стадо. Разве это не благословение небес предстоящему браку?
— Несомненно так, и я искренне рад за тебя и за красавицу Антиклею. Каким же, примерно, оказался прирост твоих овец на этот раз?
— Кто говорит об овцах? Какой прок в этих безмозглых, прожорливых тварях? Да за одну их стрижку приходится платить больше, чем можно выручить за шерсть. Козы теперь в цене, Сизиф, и я говорю это только потому, что желаю тебе такого же богатства, как самому себе. Не раскрывай пока никому этот секрет, но в Нимее за молочную козу уже дают две драхмы и столько же за годовалого козленка, а за матерого козла можно выручить до пяти. Но главное, ты же знаешь, как они плодовиты и как легко их прокормить. Послезавтра я со своей эполой поведу туда небольшое стадо. Если хочешь, могу прихватить с собой и твоих.
— Во что же мне обойдется твое посредничество в торгах?
— Побойся богов, Сизиф! Разве мы не соседи? Когда-нибудь и мне понадобится мелкая услуга, неужто ты из-за нее пустишь меня по миру?
— Ну, раз так — спасибо тебе за подмогу. Сам понимаешь, что не время мне сейчас отлучаться из дому. Пошлю завтра к своим пастухам, пусть пригонят полсотни голов. Не слишком обременит тебя такое количество?
— Всего-то полсотни? Да у меня такие пастухи — они их и не заметят.
— В таком случае, хорошо бы они не потеряли их в дороге.
— За это я отвечаю головой, брат. Если бы такое случилось, я отдал бы тебе все сто драхм из собственного кармана.
Они могли еще долго обмениваться этими любезностями, но приход задиры имел, по обыкновению, какую-то скрытую цель, которой он, как видно, достиг, и потому собрался уже уходить, как вдруг заметил в отдалении подпаска, явно ждавшего распоряжений.
— Эй! — воскликнул Автолик. — Да вот же, если не ошибаюсь, твой пастух. Я вижу, он уже приготовился бежать к стаду, хотя ты еще не сказал ему о своем решении. Как удачно вышло, что он оказался здесь под рукой, а не на пастбище.
— Ему приказано было принести ягненка для всесожжения в храме Афродиты. Мы хотели возблагодарить богиню за то, что она уберегла нашего сына от увечья. Но для этого юноши я приготовил другую работу, он слишком смышлен, чтобы тратить время в ленивых прогулках по горам. Я найду кого послать к стаду, а за одну-другую ночь у Евмелия ничего не случится.
