Ханс Хенни Янн - Это настигнет каждого
Матье выпрыгнул из кровати.
«Эту ночь... эту последнюю ночь... ОН мог бы и провести со мной... этот Другой, с которым я разделяю что-то... обмениваюсь какой-то субстанцией». Он сбросил с себя ночную сорочку, шагнул к большому зеркалу в противоположном углу комнаты. Теперь он увидел отражение, увидел себя.
«Это ты? - спросил он и подошел ближе. - Я нашу встречу не подстраивал. Вот, значит, мой собеседник. Вот как ты выглядишь. Ты останешься, а я -не останусь. Мы оба, ты и я, это знаем. Нас сейчас разделяет стекло. Но тебя за ним уже нет. Мне лишь кажется, что ты еще здесь. И если я упаду на колени, чтоб помолиться, я буду стоять на коленях перед самим собой».
Он отошел от зеркала, снова надел сорочку, выпил портвейна, рухнул навзничь в постель, перевернулся на живот, уткнулся лицом в подушку.
«Гари - Гари - когда ты в первый раз лежал со мной рядом, целую ночь... вот в этой постели... а я принял такую же позу, как сейчас... ты осторожно надвинулся на меня, лег сверху, и тогда я сказал: „Знаешь, Гари, существуют ангелы. Среди них есть один, который похож на тебя. Я никогда не могу различить, кто ты: Гари-ангел или Гари-человек. Ты думаешь, особой разницы нет; ты со мной не споришь, ты просто отмахнулся от сказанного. Ты радовался, что я не умер. Но мы с тобой много говорили о смерти. О том, что с нами будет, когда мы умрем. И что будет, если мы умрем сейчас же - в это самое мгновенье, распростертые друг на друге, близкие друг другу настолько, насколько это вообще возможно в реальном мире. Мы говорили о том, оторвут ли нас ангелы друг от друга. И что они с нами сделают. Наши образы они, вероятно, сохранят для себя, на память: ведь ангелы остаются здесь дольше, чем могут оставаться люди. Но что случится, если нас не разлучат друг с другом... если ангелы с уважением отнесутся к нашей любви? Мы будем истончаться и истончаться... Пока не станем как папиросная бумага. Но мы так и будем лежать друг на друге. Когда же сделаемся тонкими, как папиросная бумага, один из ангелов возьмет нас, свернет в трубочку, не разделяя, и спрячет в тот выдвижной ящик, который под ящиком с галстуками... И там забудет, потому что мы ему больше не будем нужны... И выйдет, вместе со вторым ангелом, из комнаты". Мы играли в такую игру, рассказывали друг другу о свойствах ангелов, - Ангелы всегда нагие: само собой, ведь они свободнее, чем люди, - И у них нет никаких ящиков для галстуков. - Куда же тогда они складывают свернутые бумажки? - Возможно, они носят на предплечьях золотые браслеты, чтоб быть еще красивее; если так, то они хранят бумажки под одним из ящиков с украшениями. - Золотые браслеты они носят наверняка. - А где они спят? И как спят? - Здесь, как мы, - Сбрось ночную сорочку, Матье! - Теперь они спят как мы. Да, Гари, мы спали как они. Свободные, насытившись радостью. Ты беззаботно толкал ягодицами едва затянувшуюся рану на моем животе. То, что отошло в прошлое, тебя не интересовало. Главное ведь - быть рядом, в мягкой и теплой постели, лежать обнявшись. Гари... но только длилось это недолго; мы вжились в роли ангелов... тогда; так продолжалось около года. Потом ангелы от нас отдалились. Нам был возвращен наш человеческий возраст: возраст страха друг перед другом. Отчуждения - там, где прежде сомнений не возникало. Мы снова стали людьми. Ты оценивал свои наклонности ясно, холодно, насмешливо. Мы устроили 2оо нашу жизнь по-другому. Чем же объяснить, что мы вдруг стали другими и что сами отказались от счастья, ставшего для нас столь привычным? Неужели ангелы только играли нами? И мы были для них развлечением? Оболочками, в которые они, из озорства, ненадолго залезли? А потом мы остались без них, как раковины без улиток? Ах!»
Матье перевернулся на спину, поправил подушку, выключил лампу.
«Ах, мы тогда играли в разные игры: в дух и плоть, и в любовь, и в жизнь, и в смерть. Мы играли... с таким воодушевлением! Но к чему я в результате пришел? Гари - тот снова стал простым и прозрачным, правильно-повседневным. Я же так и блуждаю в лабиринте. Для меня та красная нить, что вывела бы наружу, порвалась».
Он заснул.
<Разговор с экономкой>
Утром около восьми Матье Бренде проснулся. Чувствовал он себя бодрым, отдохнувшим, хотя спал всего два-три часа. Он оделся. Потом позвонил. Вошла фру Линде.
- Я бы хотел позавтракать в своей комнате, фру Линде. Крепкий кофе, пожалуйста... и побольше.
- А к нему пару бутербродов, не так ли? Красиво сервированных. Поняла. Постараюсь побыстрее.- Она исчезла.
Ждать, пока она вернется, пришлось долго. Матье Бренде сперва сохранял невозмутимость; потом занервничал... начал рыться в ящиках с бельем... вытащил несколько книжек, которые собирался взять с собой.
Наконец экономка постучала в дверь и вошла.
- Господин Бренде, прошу прощения, что заставила вас ждать. Меня задержали. Ваш отец попросил... - Она поставила поднос на стол, расстелила салфетку, выпрямилась.
- Я должна передать вам это письмо. Господин генеральный директор только что уехал в город. Он сказал, что машина вернется не позднее одиннадцати. И будет в вашем распоряжении, - Она замолчала, положила письмо рядом с тарелкой, обозначившей место, куда должен был сесть Матье Бренде. Экономка и стул пододвинула для молодого господина, и налила ему первую чашку кофе, - Приятного аппетита, господин Бренде! - Она все еще не уходила; чтобы выиграть время, обвела взглядом комнату, будто хотела запечатлеть в памяти царящий здесь беспорядок.
- Я слышала, вы намерены покинуть этот дом, дом вашего отца. Надолго... Возможно, очень надолго... - Матье Бренде не ответил. Он стоя отхлебывал черный кофе.
- Нехорошо с вашей стороны, господин Бренде... погубить надежды отца... оставить его в одиночестве. Даже если фрёкен Бренде скоро вернется... она от дома давно отдалилась...
«Экономка, хитрая бестия, знает наши секреты, - подумал Матье Бренде, - Неужели отец проболтался, потому что вынужден довольствоваться обществом этой дамы? Или такая осведомленность объясняется ее страстью к подслушиванию?» Он не ответил.
- Не мое дело давать вам советы или, тем более, вас учить. Но ваша судьба, господин Бренде, мне вовсе не безразлична. Я знаю вас с детства. Я почти двадцать лет заботилась о вас, в физическом смысле... Да и в воспитании вашем принимала некоторое участие.
- Я ценю это, фру Линде, - ответил Матье любезно, но холодно.
- Теперь вы нас покидаете, так нелепо... по нелепому поводу.
- Что вы, фру Линде, можете знать о причинах отъезда, о событиях моей жизни? О самом факте отъезда вы, конечно, осведомлены, как показывают ваши слова.
- Когда в тот злосчастный апрельский день вас привезли домой, раненого, этот мальчик, этот Гари...
- Его фамилия Ларсон, фру Линде. Пожалуйста, называйте его господином Ларсоном...
- Господин Ларсон... но тогда он еще был мальчиком Гари... Так вот, тогда этот мальчик Гари и переступил впервые порог нашего дома. Я возмутилась <...>, его появление вывело меня из себя. Рубашка спереди порвана... он походил на бродягу. Я хотела выгнать его. Но он не позволил, чтобы от него так легко отделались. Таксист стоял в дверях и требовал денег. Я была смущена, смертельно напугана. В результате этот ваш провожатый сам отнес вас по лестнице в вашу комнату и положил на кровать. Когда ваш отец, вернувшись, понял, насколько плачевно ваше состояние, увидел пропитанные кровью тряпки... произошла беда: он не воспротивился тому, чтобы этот господин... ваш новый странный друг, мальчик Гари, остался. Господин генеральный директор проявил слабость, он был слишком растерян. И просто уступил вашему неразумному желанию...
- Фру Линде - вообще-то я не люблю указывать людям на допущенные ими неточности. Но все же потребность в правде отчасти присуща и мне. Меня «привезли» домой не какие-то неизвестные, субъекты употребленной вами безличной глагольной конструкции, - мой друг Гари Ларсон перевязал меня и потом доставил домой. Прежде чем он решил мне помочь, его рубашка была совершенно целой; он оторвал от нее полосы, спереди, и один рукав. Вы могли бы это знать, фру Линде; да вы и знали... в свое время. Это ведь вы выбрасывали остатки повязки - когда приглашенные ко мне врачи попросили вас о таком одолжении. Вы даже достали тогда одну из моих рубашек... нашли в ящике комода... и отдали Гари, потому что его собственная превратилась в лохмотья. Так какая же беда произошла оттого, что вам не удалось прогнать Гари Ларсона, как прогоняют шелудивого пса?
- Он просто-напросто остался здесь. Оставался в доме целых три недели. А потом еще и поехал с вами в Бенгстборг. Он - словно воплощенный порок, повсюду вас сопровождающий. Он, господин Бренде, был вашим пороком. И остается таковым до сих пор.
- Вот теперь, фру Линде, вы высказали свое подлинное мнение. Более ясной формулировки не создала бы даже государственная машина пропаганды, - Матье Бренде попытался рассмеяться, но не сумел.
