Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2009)
— Не возражаете?
— Прошу вас, — не поднимая глаз, сказал профессор и мягким байковым движением перевернул страницу.
Слепая вилка ткнулась в солонку, стакан Инспектора, вафельный узор бумажной салфетки и победно подняла принесенный ветром чужой счет. Инспектор вздохнул: слепой мышонок — спрашивать его о трупе?
— Профессор, мне очень неловко отрывать вас от чтения…
— Платон, — сказал профессор.
— Что, простите?
— Это Платон, диалоги.
— Профессор, я должен задать вам несколько вопросов. Обычные формальности, но без них не обойтись. Профессор?
Прут поднял на Инспектора туманный, рассеянно-серый взгляд.
— Произошло убийство, — атаковал Инспектор.
— Да-да, что-то припоминаю, — протянул Прут и снова уткнулся в книгу.
— Профессор, мне нужно все ваше внимание. Сосредоточьтесь, пожалуйста, это очень важно.
— Да-да. Я весь внимание, — не отрываясь от чтения, заверил тот.
Инспектор вздохнул, взял книгу за корешок и аккуратно ее захлопнул. Профессор, возмущенный, но заинтригованный, неохотно снял очки и потер переносицу. Глаза его потемнели, и на Инспектора уставился камышовый, безыскусный, невиннейший взгляд.
— Еще раз, профессор: произошло убийство, — с деликатным нажимом начал Инспектор.
— Да?
— В связи с этим я должен просить вас подробно описать все, что происходило первого утром, с семи до восьми тридцати.
— Первого? — Вид у профессора был озадаченный. — Это довольно сложный вопрос…
— И все же… Постарайтесь вспомнить…
— Ну что ж, попробую. — Прут задумчиво почесал нос. — Но ни за что не ручаюсь… Это вам не эмпирические данные… Могу предположить, что читал в постели, потом вышел прогуляться.
— В котором часу это было?
— Как обычно, около восьми.
— Хорошо, и где вы гуляли?
— Вдоль обрыва. В сторону маяка.
— Так, на маяк, — подбадривающе кивнул Инспектор. — Может быть, вы встретили кого-нибудь, пока гуляли?
— Нет, не думаю. Там никто, кроме меня, не ходит.
— А в гостинице? В холле? На лестнице? В гостиничном саду?
— Нет, нет…
— А вернулись вы?..
— Вернулся в начале десятого, взял Платона и отправился в кафе.
— И никого не встретили по пути?
— Нет.
— Хорошо. — Инспектор вздохнул. — Тогда, возможно, вы слышали или видели что-нибудь необычное? Звуки, шорохи, тени? Что-нибудь, что вас удивило?
— Нет, ничего удивительного. Правда… — Глаза Прута радостно полыхнули.
— Продолжайте! — Инспектор подался вперед и даже слегка развел рукава, словно голкипер в ожидании мяча.
— Небо было удивительно синего цвета! — Прут радостно прищурился и положил в рот аккуратно отрезанный треугольник омлета с лунным кратером по центру. — Знаете, божественный ультрамарин, цвет прустовских груш, точнее, груш принцессы Люксембургской.
— И это все? — Инспектор сник.
Скатерть вздыбилась. Синие тени побежали по белому полотну. Солнечный глаз в стакане с водой испуганно замигал.
— Да, — застенчиво улыбнулся профессор. Вид у него был такой, словно он только что на пальцах объяснил триангуляцию Делоне.
Неторопливо дожевав, Прут промокнул салфеткой влажно-розовые губы. Инспектор глотнул воды и постарался успокоиться.
— Хорошо, хорошо. Тогда вот что: попытайтесь вспомнить, когда вы в последний раз видели жертву.
— Вечером, в кафе, — с неожиданной готовностью выпалил Прут. —
Я читал Платона.
— И ничего странного вы…
— Не заметил.
— Так. Отлично. А что насчет других жильцов? Что-нибудь странное в их поведении?
— Нет, все вели себя как обычно.
— А как обычно?
Глаза профессора округлились, беспомощно забродили по скатерти.
— Ну, как…
— Да, как? — не без злорадства повторил Инспектор, потом, посерьезнев, отчеканил: — Профессор Прут, опишите, пожалуйста, других обитателей вашей гостиницы. Как их зовут? Сколько там женщин и сколько мужчин? Или просто сколько их?
Профессор обескураженно молчал.
— Ну? Соседей-то вы должны знать? Хорошо, подсказка: их четверо, включая вас и меня. Меня можно не описывать. Остаются двое. Кого-нибудь одного, по выбору. Любого. Профессор… Как называется ваша гостиница?
Прут развел руками и беспомощно улыбнулся.
— Хотите добавить что-нибудь к сказанному? — безнадежно спросил Инспектор, вставая. — Нет? Тогда последнее. Я вынужден попросить у вас эту книгу как вещественное доказательство.
— Платона? — удивился профессор.
— Да.
— Ну что ж… Если это необходимо…
Инспектор не без трепета принял протянутый томик и осторожно положил его в прозрачный пакет.
— Благодарю. Приятного аппетита.
Инспектора кольнула из ниоткуда пришедшая уверенность, что все это — море, чайки, полосатые зонты — его не касается. А профессор глотнул из чашки и впервые в жизни заметил, что кофе остыл.
— Как успехи? Нашли тело? Зарегистрироваться не хотите? — накинулся Чекушка на вошедшего в холл Инспектора.
Инспектор мотнул головой, решив для себя, что расплывчатая неопределенность — единственное его спасение.
Приспустив узкие, похожие на летучую мышь очки с мутно-синими стеклами, которые придавали ему беспечный, слегка авантюрный вид, старик склонился над толстым фолиантом в черном кожаном переплете. Он деловито листал страницы, что-то сверяя, кивал, грыз покореженный колпачок ручки, делал записи, как прилежный школьник, старательно высунув кончик языка, в промежутках между словами бросая быстрые борзые взгляды на Инспектора.
— Что так долго? Опять заблудились?
— Нет. — Инспектор не хотел признаваться, что искал шелковицу. Искал, но не нашел — шелковица осталась в мире детства. Впрочем, это к делу не относится.
— Господин Инспектор, перекусить не желаете? У повара сегодня выходной, но мы что-нибудь придумаем. Нет? Вы так совсем себя изведете. Без еды, без сна, без свидетелей… Даже без тела. Вот скажите, когда вы в последний раз брали отпуск?
Инспектор пожал плечами: отпуска он не брал еще никогда.
— Мне обещали каникулы, как только покончу со всем этим, — оправдываясь, сказал он.
— И не наскучило вам жить в поисках утраченного тела?
Инспектору наскучило, но он благоразумно промолчал. Молчание становилось его изюминкой, вроде скрипки или седых висков.
— К кому теперь? Студент проснулся и, судя по водопадному шуму в ванной, принимает душ.
— Вы говорили о даме… — конфузливо протянул Инспектор, полируя взглядом носки своих ботинок.
— Прекрасная дама, — ухмыльнулся Чекушка. В глазах его вспыхнул гаденький огонек. — Не хотите к студенту? Что, профессор вас порядком поизмотал? Ну, не хотите — и правильно. Как говорится, студент от профессора недалеко падает.
Инспектор вымученно улыбнулся. Сомнительные каламбуры престарелого пересмешника его тоже порядком поизмотали. А пересмешник уже вовсю разливался по ту сторону конторки:
— Дамы прекрасны, особенно те, что бывают в наших краях. А уж если они загадочны, в меру фатальны и путешествуют инкогнито, то… о-ля-ля, как сказал бы Артюр Рембо! — Он игриво подмигнул Инспектору и прищелкнул языком. — Незнакомка ваша столь загадочна и столь фатальна, что не знаю даже, с чего начать. Итак, зовут ее Вера Вертинская, что само по себе наводит на размышления. Не родственница, — выдержав драматическую паузу, зачем-то добавил он. — Этакая, знаете ли, ретродама в мехах, с целым выводком пернатых шляп, живых и страшных, как гнезда стервятника. Одежа тоже — тот еще паноптикум, одна соболиная шкурка чего стоит! Из тех мамзелей, что как птицы марабу, которые чем старше, тем пестрее. Холодные голубые очи. Губы сердечком, брови ниточкой, торчащие уши тщательно скрыты курчавыми смоляными локонами. Километровые швартовы бус. Одним словом, винтаж на винтаже сидит и винтажем погоняет. Гордячка и недотрога. Прибыла сюда со своим собственным ручным слугой-китайчонком, который в ту же ночь сбежал, прихватив хозяйкину диадему с фальшивыми рубинами. Меланхолична, обманчиво беспомощна, без малейшего намека на грудь. Бедра узкие, мальчишеские. Скулы и ключицы выпирают. Подбородок круглый и безвольный. Несмотря на это, обладает замечательным рассыпчатым смехом. Румяна и прожорлива от природы, но держит себя в черном теле. Впрочем, хватает ее ненадолго: то она драпирует свои тощие мощи в глухие черные чехлы, а то вдруг нацепит блестки и бахрому, с вырезом на спине глубины такой головокружительной, что еще чуть-чуть — и он перестанет быть вырезом. Эх, что ни говори, женщина умопомрачительная, с ума сводящая… — Чекушка мечтательно вздохнул. — Природную жизнерадостность запудривает декадансом. В детстве была толстухой, с удовольствием грызла вафли и зефир, а к пятнадцати годам вдруг вытянулась в жердеобразное квелое чучелко с журавлиными коленями. Отчаянно молодится. Возраст держит под строжайшим секретом, который, разумеется, ни для кого не секрет. Училась на бухгалтера, снималась в кино, была замужем — все неудачно. Исповедует мораль разумного эгоизма. Прекрасная, слабая, апатичная. Часами валяется на козетке с трехметровым мундштуком в зубах и крутит скрипяще-посвистывающие, проникновенные романсы, мерцая сквозь дым грушевидной слезой. Повернута на своем серафическом страдании. Бредит суицидом, но приключись с ней что-нибудь действительно чреватое смертью — побежит к жизни по чужим головам. Умом не блещет, но умеет так блеснуть глазами, что по спине мурашки забегают. Падает в обморок от ничтожной царапины, но однажды в саду прикончила серебристой парчовой туфелькой кузнечика и колотила по нему, пока не смешала с землей. Пьет горькую. В остальное время курит и спит. Бутылки с дешевым коньяком прячет в платяном шкафу, между чулками и лифчиками, и потом долго не может отыскать, подозревая горничную. В последнее время совсем потеряла стыд: комната забита пустой тарой. В мужчинах ценит галантное скотство. Мнит себя страстной и смертельно больной. Этакая малахольная меланхолия. Печаль и ненависть, Инспектор, печаль и ненависть!
