Арнон Грюнберг - Фантомная боль
— Я тебе заплачу, я подарю тебе все свои первые экземпляры, только, пожалуйста, позвони Сказочной Принцессе! И почему ты не хочешь на ней жениться? Для тебя это совсем не худший вариант, ты ведь не собираешься прожить всю жизнь один со своей собакой?
— Мне не нужны твои первые экземпляры, Роберт, и я тебя уже просил, чтобы ты не впутывал в свои фантазии мою собаку. А сейчас я хочу спать, мне не нужны ни вторые твои экземпляры, ни третьи, и, кроме того, я не хочу звонить твоей жене и говорить ей, что ты от нее уходишь. Я дам тебе телефонный номер своих родственников в Олбани; позвони им и скажи, что ты меня знаешь и что тебе срочно нужен врач, — это все, что я могу для тебя сделать.
— Я не могу слишком долго разговаривать — меня Ребекка ждет наверху в номере.
— Какая еще Ребекка? Проститутка? Ты что, опять таскаешь проституток?
— Нет-нет, она никакая не проститутка, как бы это лучше объяснить, она просто подбросила мне в подъезд одну вещь. Она очень похожа на Мата Хари. Вернее, она сама себя считает второй Мата Хари.
Я услышал, как Дэвид на том конце закряхтел и вздохнул.
— Ладно, Роберт, у тебя есть под рукой ручка и бумага? Мои родственники найдут для тебя врача.
— У меня нет времени ходить по врачам! — закричал я. — Мне нужно писать поваренную книгу, идиот! И еще мне нужно написать свой некролог, ибо я не могу доверить это третьеразрядным журналистам. Тебе я тоже не могу этого доверить, Дэвид, ведь ты даже не третьеразрядный журналист, ты третьеразрядный философ!
Я повесил трубку и высморкался.
Когда я вернулся назад в номер, Ребекка стояла у окна.
— Я уже два дня не меняла трусы, а для женщины это негигиенично, намного хуже, чем для мужчины.
— Правда?
— Да, — подтвердила она, — правда. Если бы ты был на уроках биологии чуть внимательней, ты бы это знал.
— Ребекка, — сказал я и сел, — я должен тебе кое в чем признаться. На самом деле я составитель поваренных книг.
Она внимательно на меня посмотрела и начала смеяться, она смеялась громко, почти истерически, я даже испугался.
— И какую же ты составляешь поваренную книгу?
— О польско-еврейской кухне. Такой, во всяком случае, был уговор. Я обещал написать поваренную книгу о польско-еврейской кухне.
— А ты что, знаток этой кухни?
— Не сказать чтобы знаток.
Тут она опять так громко захохотала, что я испугался.
В то же утро я дал объявление в «Нью-Йорк тайме»:
Порядочный джентльмен, составитель поваренных книг, ищет специалиста по польско-еврейской кухне для написания поваренной книги. Обещаю достойное вознаграждение.
Расплатился я ирландской «Мастеркард». Мне сказали, что объявление выйдет на следующий день.
Так началась моя жизнь в качестве составителя поваренных книг, и тогда я невольно вспомнил об Эвелин, которая хотела для меня готовить, если б мы с ней жили по соседству, и то, что она всегда, когда мы с ней ходили в ресторан или кафе, передавала мне меню со словами:
— Выбери лучше что-нибудь сам, ты ведь знаешь, что у них здесь вкусное.
* * *Позавтракали мы в сумрачном кафе неподалеку от гостиницы. На завтрак у нас были маффины. Снега все не было, зато дул пронизывающий ветер.
— Мы должны купить не только трусы, тебе обязательно нужно пальто.
— Я две зимы проходила в этом плаще.
— Две зимы, — повторил я, — а сейчас уже весна.
Если бы я мог избавиться от жгучего чувства стыда, купив ей двадцать зимних пальто, я бы без колебаний это сделал. Только я подозревал, что в моем случае даже покупка зимних пальто не поможет.
Она посмотрела на меня этим своим характерным взглядом, полным надежды, и откусила еще кусочек от ежевичного маффина.
— Послушай, — сказал я, — теперь мне и в самом деле пора браться за поваренную книгу.
— Я тебе в тягость?
Что значит «в тягость»? Если мне кто-то и в тягость, то, скорей всего, это я сам.
— Нет, ты мне вовсе не в тягость.
— Почему вдруг такая срочность?
— Ты о чем?
— О твоей поваренной книге.
— Срочность не у меня, а у издателя. Такой уж народ эти издатели: вначале о них ни слуху ни духу, а потом оказывается, что они и дня не могут больше ждать.
Я постарался изобразить обаятельную улыбку. Может, это тоже было бы своего рода спасением — навсегда избавиться от необходимости обаятельно улыбаться. В последнее время желающих купить меня оставалось все меньше, а я с энтузиазмом продолжал себя предлагать. Магазин имени меня сейчас был пуст. Его тотальная распродажа шла уже довольно давно с не вызывающим сомнений успехом.
Я знал, что самое главное сейчас — начать хотя бы понемногу выплачивать свой долг «Американ Экспресс». Если в какую-то минуту окажется, что ваша жизнь состоит исключительно из выплаты долгов по кредитным карточкам, это значит, что вы в чем-то допустили ошибку. Одного я не мог понять: в чем моя роковая ошибка?
Пару недель назад жена сказала:
— Возможно, теперь нам стоит меньше обедать в ресторанах. Как продвигается продажа твоих книг?
— Как это, меньше обедать в ресторанах? — возмутился я. — Да я скорее повешусь, чем буду меньше обедать в ресторанах. Продажа идет прекрасно. В отдельных странах даже великолепно.
— В каких же это странах?
— Например, в Корее. Корейцы меня понимают.
Не знаю, поверила она мне или только сделала вид, будто поверила. Порой невыносимо, если люди вам верят, но если они начинают делать вид, будто вам верят, — это уже законченная форма одиночества.
— А я могу как-то помочь тебе с этой самой поваренной книгой?
Я удивленно посмотрел на Ребекку:
— Нет, что ты.
В эту минуту в кафе вошел вчерашний карлик. Заметив нас, он заковылял к нашему столику.
— Добрый утро, — сказал карлик.
Волосы он намазал гелем, от этого его прическа напоминала шлем мотогонщика.
— Как хорошо — брат и сестра в поездке вместе! — И карлик засмеялся, как и накануне вечером, словно ему что-то о нас было известно.
Первый рассказ, который я сумел опубликовать, назывался «Зеленый чай». Он вышел в журнале, которого уже не существует и который, по правде говоря, просуществовал очень недолго. Когда номер поступил в продажу, я купил три экземпляра. Один экземпляр я всегда носил с собой и всем показывал. Даже некоторым ни в чем не повинным покупателям в ночном магазине.
Не то чтобы рассказ прибавил мне ощущения собственной значимости — он просто-напросто стал доказательством моего существования. Позже, опять-таки на деньги Дэвида, я заказал дополнительные экземпляры журнала и раздал знакомым.
Парочка профессиональных критиков упомянула «Зеленый чай» в двух косвенных предложениях. Эти предложения я тоже носил с собой во внутреннем кармане.
Однажды мне позвонила знакомая, та самая, у которой я когда-то ел макароны с зеленым сыром.
— Я что-то не могу найти, — сказала она, — скажи, где искать? Я уже три раза перелистала всю газету.
Я назвал ей номер страницы. Через некоторое время она мне перезвонила, в ее голосе звучали нотки разочарования:
— Там всего одна фраза, к тому же они переврали твою фамилию.
Возможно, это своего рода цикл, через который суждено пройти всем. Вначале вам посвящают мимоходом одну фразу и перевирают при этом вашу фамилию, под конец все в точности повторяется. А тому, что происходит в середине, вообще трудно дать какое-либо определение. Это можно сравнить с вечеринкой у малознакомых людей, у которых вы засиделись допоздна, отчасти против своей воли. И после такой вечеринки вы наутро просыпаетесь в чужой гостиной.
— Сегодня снова в путь? — спросил карлик.
— Может быть, — сказал я, — все может быть.
Ребекка молча крошила свой маффин. Моя жена в эти минуты мастерила с глухонемыми психами кукол для кукольного театра. Она, одна из немногих психиатров дневного стационара, владела азбукой глухих.
— Вы куда ехать теперь? — снова спросил карлик.
— В сторону Канады.
— Канада — большой страна, — сказал карлик, — я там был, — большой и пустынный.
И он посмотрел на меня победоносно.
Лжец — это тот, кого вечно нет на месте. Меня уже очень давно не было на месте. Я уже давно исчез из жизни тех, кто меня знал, остались лишь мои фантазии, у которых случайно оказалась та же самая внешность, что и у меня, и этим, в общем, все сказано. Мне осталось только исчезнуть из собственной жизни. Последний трюк с исчезновением после всех моих многочисленных трюков с исчезновением, наверное, окажется сущим пустяком.
У карлика я купил себе в качестве талисмана монетку на веревочке. Она должна была меня защищать, не знаю только — от чего.
Ребекке я купил за двести долларов пальто — любой непредвзято настроенный суд присяжных, если такой только существует, подтвердил бы необходимость и оправданность этой траты.
