Дорис Лессинг - Великие мечты
— Как я понимаю, вы не отказались бы от индейки? — сказала мужчинам Фрэнсис и вручила им по тарелке.
Дерек тут же ответил:
— О да, с огромным удовольствием.
Он наполнил свою тарелку, Джонни — свою, и они сели за стол. Колин и Эндрю ушли наверх. Бессмысленность расспросов о Филлиде («С кем она? Есть ли у нее еда?») была очевидна.
Присутствие двух мужчин положило конец веселью, и молодежь переместилась в гостиную, где Юлия уже расстелила белую кружевную скатерть и накрыла стол: изящнейший фарфор, тарелки с немецким штолленом и традиционным английским рождественским пирогом.
С гостями осталась Фрэнсис. Она сидела и смотрела, как они едят.
— Фрэнсис, мне нужно поговорить с тобой о Филлиде.
— Не обращайте на меня внимания, — сказал сценарист. — Я не буду слушать. Но поверьте мне, с супружескими проблемами я знаком не понаслышке. За мои грехи!
Джонни доел индейку, положил себе кусок пудинга, полил его кремом и с тарелкой в руках встал и отошел к окну, на свое обычное место.
— Так я сразу перейду к делу.
— Прошу.
— Ну-ну, не ссорьтесь, детки мои, — сказал сценарист. — Вы давно уже не муж и жена. Не нужно грубить. — Он налил себе еще вина.
— У нас с Филлидой все кончено, — объявил Джонни. — Так я сразу перейду к делу… — повторился он, — я хочу снова жениться. А возможно, мы обойдемся и без формальностей, всех этих буржуазных условностей. Я нашел настоящего товарища, это Стелла Линч, ты, наверное, помнишь ее с прошлых времен — война в Корее, те годы.
— Нет, — сказала Фрэнсис. — И что же будет с Филлидой? Только не говори, будто хочешь, чтобы она переехала сюда!
— Как раз этого я и хочу. Хочу, чтобы она поселилась в цоколе. В доме полно места. И это мой дом, о чем ты, похоже, предпочитаешь забывать.
— Не Юлии?
— По моральному праву он мой.
— Но здесь уже живет одна брошенная тобой семья.
— Ну-ну, не надо ссориться, — опять принялся увещевать их сценарист. И икнул. — Будь здоров! Извиняюсь.
— Мой ответ: нет, Джонни. Дом полон и без Филлиды, и ты, похоже, забываешь кое о чем. Если здесь появится Филлида, то Сильвия тут же уйдет.
— Тилли поступит так, как ей будет велено.
— Между прочим, ей уже исполнилось шестнадцать.
— Значит, она уже достаточно взрослая, чтобы хоть иногда навестить мать. А я что-то не вижу ее рядом с Филлидой.
— Ты знаешь не хуже меня, что Филлида начнет кричать на нее. В любом случае, сначала тебе стоит узнать, что думает по этому поводу Юлия.
— Старая ведьма. Она свихнулась.
— Нет, Джонни, она не свихнулась. И тебе лучше поторопиться, потому что скоро начнется чаепитие.
— Чаепитие? — переспросил товарищ из Халла. — О, чудненько. Чудненько, славненько. — Он посидел, раскачиваясь из стороны в сторону, долил себе вина в недопитый еще стакан, после чего сказал: — Простите… — И заснул прямо на стуле, с раскрытым ртом.
Фрэнсис слышала у себя над головой голоса — Джонни, его матери. «Ты круглый дурак», — разобрала она слова Юлии, и вскоре Джонни скатился с лестницы, перепрыгивая по две-три ступеньки зараз. Он вернулся в кухню взъерошенный, утратив свою неизменную самоуверенность.
— У меня есть право быть с женщиной, которая станет мне настоящим товарищем, — заявил он Фрэнсис. — Впервые в жизни у меня появилась подруга, равная мне во всем.
— Ты то же самое говорил про Морин, помнишь? И, само собой, про Филлиду.
— Абсурд, — отмахнулся Джонни. — Я не мог говорить ничего подобного.
Тут сценарист очнулся, пробормотал:
— Только что разорвал брачные узы. — И снова уснул. Забежала Софи — сообщить, что чаепитие начинается.
— Оставлю вас двоих сражаться с грехами мира, — сказала Фрэнсис и вышла из кухни.
Перед тем как присоединиться к приему у Юлии, она сходила к себе, чтобы надеть новое платье и причесаться. Свершившаяся трансформация заставила Фрэнсис вспомнить, что в свое время ее считали симпатичной блондинкой. А на сцене она порой была прекрасна. И с Гарольдом Холманом в тот уикенд, кажущийся теперь невероятно далеким, она определенно могла называться красавицей.
В начале декабря на половину невестки спустилась Юлия и произнесла, смущаясь, что было совсем ей несвойственно:
— Фрэнсис, меньше всего мне хочется обидеть вас… — Она держала в руке плотный белый конверт, на котором ее каллиграфическим почерком было выведено «Фрэнсис». В конверте лежали банкноты. — Не знаю, есть ли какой-то деликатный способ сделать это… но мне было бы очень приятно… Сходите в парикмахерскую и купите к Рождеству новое платье.
Фрэнсис предпочитала носить волосы разделенными на прямой пробор, но парикмахерша (разумеется, не Эвански и не Видал Сассун, которые признавали только супермодные стрижки) сумела эту простую прическу превратить в шикарную. И никогда Фрэнсис не платила за платье столько, сколько смогла позволить себе в этот раз. Надевать его к рождественскому обеду было бы бессмысленно, ведь ей нужно было накормить дюжину человек, но теперь она нарядилась и вошла в гостиную застенчиво, как юная девушка. Тут же посыпались комплименты и даже небольшой поклон — от Колина, который поднялся, чтобы уступить матери стул. Да, одежда определяет манеры. И еще кое-кто приложил особые усилия, чтобы выразить ей свое восхищение, — почтенный поклонник Юлии Вильгельм встал, согнулся над рукой Фрэнсис (ой, кожа еще наверное пахнет кухней!) и поцеловал воздух в миллиметре от нее.
Юлия кивнула и одобрительно улыбнулась.
— Вы балуете меня, Юлия, — сказала Фрэнсис.
Ее свекровь ответила:
— Моя дорогая, как бы я хотела, чтобы вы в самом деле узнали, что значит быть любимой и избалованной.
Затем Юлия разливала чай из серебряного чайника, а Сильвия, ее помощница, передавала куски штоллена и тяжелого рождественского пирога. Джеффри и Джеймс, Колин и Эндрю едва не падали со стульев, так им хотелось спать. Франклин наблюдал, как порхает вокруг стола Сильвия. Разговор поддерживали Вильгельм, Фрэнсис, Юлия и три девушки — Софи, Люси, Сильвия.
Возникла проблема: окна все еще стояли нараспашку, а ведь была середина зимы. Холодная свежая тьма лежала за пределами душной, пропахшей ночным буйством комнаты, где, вспоминала Юлия, она принимала послов и политиков. «И даже однажды премьер-министра». В углу темнела гора спальников, поблескивала у стены забытая бутылка.
Юлия надела к чаепитию серый бархатистый костюм с кружевами, украсила мочки ушей и шею драгоценностями, которые укоризненно вспыхивали в свете лампы. Она рассказывала о давнишних рождественских празднествах, устраиваемых в ее родительском доме в Германии, когда она была девочкой. То был четкий, суховатый рассказ, как будто Юлия не вспоминала, а читала старинную книгу, а Вильгельм Штайн слушал и кивал, подтверждая ее слова.
— Да, — произнес он, когда она закончила. — Да, да. Что ж, Юлия, дорогая моя, приходится согласиться с тем, что времена изменились.
Снизу слышался голос Джонни, ожесточенно спорящего о чем-то со сценаристом. Джеффри, который чуть было не свалился во сне со стула, поднялся и с извинениями вышел из комнаты; за ним последовал Джеймс. Фрэнсис переполнял стыд, но все же она была довольна тем, что они ушли. По крайней мере, за девочек можно было не волноваться: они не клевали носами, а сидели и держали в руках тонкие фарфоровые чашки так, будто всю жизнь только этим занимались. Но только не Роуз, нет, она забилась в угол и молча сидела там.
Юлия сказала:
— Мне кажется, окна…
Сильвия тут же поспешила закрыть их, затянула плотные гардины из расшитой парчи — за шестьдесят лет они приобрели благородный зеленовато-синий оттенок, на фоне которого синий цвет платья Фрэнсис выглядел крикливым. Как-то Роуз пригрозила, что снимет гардины и сошьет себе из них платье «как Скарлет О'Хара», и, когда Сильвия воскликнула: «Но, Роуз, Юлии это наверняка не понравится», — та сказала: «Шуток не понимаешь? У тебя что, совсем нет чувства юмора?» И была права.
Эндрю в качестве извинения за оставленное почти не тронутым угощение сказал, что да, все они — бестолковые варвары, но если бы Юлия только видела, какое количество еды они только что съели, то простила бы их.
Куски штоллена и рождественского пирога сиротливо лежали на крошечных зеленых блюдцах с розовыми бутонами по краям.
Из кухни послышался взрыв смеха. Юлия усмехнулась с иронией. В глазах ее, несмотря на улыбку, стояли слезы.
— О, Юлия, — заворковала Сильвия, подошла к ней, обняла старуху за плечи, так что ее щека легла на волны серебряных кудряшек. — Нам очень понравилось ваше чаепитие, правда, но если бы вы знали…
— Да, да, да, — сказала Юлия. — Да, я все знаю.
Она поднялась. Вильгельм Штайн тоже встал, обнял Юлию за талию, другой рукой ласково погладил ее пальцы. Они, эти двое почтенных, благовоспитанных стариков, стояли посреди гостиной, как картина в раме. Потом Юлия сказала:
