Морли Каллаган - Любимая и потерянная
— А что же этому? — спросил священник, обращаясь к Кэтрин и указывая на рейнджеровского форварда.
— Правда, вы только посмотрите, каким паинькой прикинулся, — закричала Кэтрин, негодующим жестом указывая на забияку из «Рейнджера».
Остальные десять тысяч зрителей вскочили с мест и, точно так же указывая на форварда, возмущенно орали:
— Эй, а этого почему не удалили? Выгнать его с поля!
Тем временем виновник скандала преспокойно подъехал к скамье запасных за новой клюшкой. Его невинный вид мог довести до бешенства, но судья, слепой дурак, попался на эту удочку. Все игроки на канадской скамье вскочили и, колотя клюшками по бортику, указывали судье на форварда. Но судья, подбоченившись, не желал замечать всеобщего возмущения и предложил провести вбрасывание.
— Долой его! Долой, долой! — вопила Кэтрин. Ее красивое лицо исказилось от гнева, глаза возмущенно сверкали. — Спустить главному зачинщику! Он ведь заварил всю эту кашу!
Толстяк француз, который, вскочив на ноги, извергал: ошеломляюще стремительный поток французских проклятий, вдруг перешел на английскую речь. Одновременно с ним вопили еще десять тысяч глоток, но ему казалось, что английские слова должны достичь слуха судьи.
У него дрожала челюсть, глаза закатились, он готов был разрыдаться, однако в следующую минуту лицо его побагровело, щеки надулись и он яростно выкрикнул:
— Слепошарый! Идиот! Весь вечер ни черта не видел! Вор! Мошенник! Ничтожество! Убирайся с поля! Пошел вон! Подохни ты! Плюю на тебя!
Он приложил ко рту рупором ладони и издал душераздирающий стон.
Теперь поле казалось белевшей на дне черной пропасти крохотной площадкой, где корчились жертвы, а на исполинских склонах пропасти пронзительно вопила обезумевшая белолицая толпа, обвиняя двух — того, кто, нарушив правила, с независимым видом разъезжал по ледяному полю, и того, кто ему потворствовал. Толпа ревела и улюлюкала, как безумная. Свист, звонки, гудки сирены. Разбушевавшийся толстячок француз, будто вынырнувший из моря звуков, дубасил Макэлпина по плечу. Потом он вдруг вспрыгнул на сиденье, стащил с обеих ног калоши и швырнул их на площадку. Целый град галош посыпался со всех трибун на игроков, еле успевавших увертываться. Описывая в воздухе широкие дуги, на поле плавно приземлялись шляпы.
— Они все с ума посходили, — пробормотал Макэлпин, наклоняясь к Кэтрин. — Воют, как ненормальные.
Ярость толпы потрясла его. Ведь несколько минут назад он пробовал представить себе, как враждебность этих людей обрушивается на него и Пегги. Но если исходить из правил, думал он, игрок действительно виноват. А в невиновности Пегги я убежден. В этом разница.
Кто-то сзади сдернул с Макэлпина шляпу и с размаху забросил ее на лед. Схватившись руками за обнаженную голову, Макэлпин грозно обернулся.
— Джим, что с вами творится, Джим? — смеясь, крикнула Кэтрин.
— Что со мной творится? — переспросил он негодующе.
— Ведь лично вас никто не собирался обижать. А вы держитесь так, что можно подумать, будто вы болеете за «Рейнджера». Разве вы не с нами?
— Что? Почему вы меня об этом спрашиваете?
— А почему вы злитесь на своих?
— Да я их не трогаю, — буркнул он. — Вот только шляпа. Как мне теперь без шляпы?
— Ах боже мой, до шляпы ли сейчас! Может быть, потом найдете. О, смотрите, — крикнула она, указывая на судью, который направлялся к скамье запасных команды «Рейнджер», чтобы переговорить с их тренером. — Ну теперь поглядим.
Тренер кивком подозвал нападающего, затеявшего драку, и когда тот не спеша подъехал, судья хлопнул его по плечу, поднял вверх два пальца и драматическим жестом указал на скамью штрафников… Да, но подумать только, он удалил его всего на две минуты! О фантастическая косность власть имущих! Жалкая гримаса правосудия! Однако гнев толпы утих. Служители с широкими лопатами-совками вышли на поле очистить лед от мусора.
Игра прошла с преимуществом канадцев, которые выиграли с перевесом в две шайбы. Макэлпин строил шуточные планы поисков своей шляпы. Выходя со стадиона, он согласился с Кэтрин, что это предприятие, конечно, безнадежное и на пропажу следует махнуть рукой. Им удалось захватить такси на стоянке прямо против Форума.
В автомобиле, когда азарт игры полностью схлынул, они наконец очутились по-настоящему наедине друг в другом, впервые с тех пор, как Макэлпин сознался себе, что обманывал и ее и себя. Мысль, что, может быть, очень скоро он предстанет перед Кэтрин в самом невероятном свете, доставляла ему сейчас облегчение. Да ну их всех к черту!
Глава двадцать первая
Сидя в машине, Кэтрин угадывала по его молчанию, как далек он от нее. Он не сделался ближе и тогда, когда она заговорила о его карьере, описывая шаг за шагом заманчивый путь к успеху. Что-то случилось: он что-то от нее скрывал. Как узнать, что с ним творится? Кто так упорно уводит его от нее? В том, что его от нее уводят, Кэтрин не сомневалась, потому что ни в чем не могла упрекнуть самое себя. В самом деле, что в ней изменилось? Когда она просыпалась утром, все было как обычно — утренняя ванна, завтрак, мебель, негромкий и почтительный голос горничной и телефонные звонки подруг. Высказывая твердым, хорошо поставленным голосом свои суждения на заседаниях Молодежной Лиги, она читала на завистливых лицах приятельниц, что вполне может за себя не тревожиться. Ее умение всегда и во всем найти верный тон, манера одеваться, смеяться, наконец, горячее стремление Макэлпина завоевать ее любовь в начале их знакомства еще больше убеждали молодую женщину и ее правоте. Теперь каждый вечер, простившись с ним и уйдя в спальню, Кэтрин подолгу сидела у окна. Она знала, что кто-то его уводит.
Она одна. Падает снег. Глядя в окно, она гадает, куда и с кем он пошел. И против воли ей вспоминаются все неудачи, случившиеся у нее в жизни. Еще в детстве, когда она была совсем маленькой девочкой, мать хотела ее обучить балетному искусству. Тогда она заупрямилась и не стала заниматься, а через десять лет, захотев стать балериной, выяснила, что уже поздно — она оказалась переростком. Одно за другим всплывают в памяти неприятные воспоминания, по большей части все какие-то мелочи, пустяки — о коричневом костюме, который она купила, чтобы пойти на званый чай, а там оказалось еще три девушки в коричневых костюмах, так что на ее наряд, конечно, никто не обратил внимания. О поклонниках, охладевших к ней после первой же ссоры. Вспомнила Кэтрин и о своей матери, умершей молодой.
Вереницы таких воспоминаний проходят перед ней этими снежными вечерами. Сидя у окна, она думает о Макэлпине. Действительно ли он вернулся к себе в гостиницу, мечтает ли сейчас о том, чтобы она была с ним рядом? Или он вовсе не в гостинице, а встретился где-нибудь с Фоли, скорей всего в этом кошмарном, открытом всю ночь напролет ресторане «Шалэ», где находят приют сбежавшие от жен алкоголики. Может быть, они подшучивают над ним и над ней. Перемывают ей косточки. Как это невыносимо! Но еще невыносимей, что он так упорно ограждает от ее вмешательства одну из сторон своей жизни, эти ночные попойки, вкус к которым он, несомненно, приобрел в годы войны. Как бы хотелось Кэтрин уничтожить эту неприглядную сторону его жизни, но пока что ее усилия тщетны, хотя каждому дураку ясно, что она со своими друзьями за один час может сделать для Макэлпина больше, чем вся эта бражка за шесть лет. А потом она долго крутилась в постели, переворачивалась с боку на бок и, глядя в темные углы спальни, убеждала себя, что за ней нет никаких грехов, разве только некоторая пассивность. Ведь могла же она, скажем, участвовать в спектаклях, изучать декорирование интерьеров или политику в каком-нибудь специальном клубе, конечно, занимаясь всем этим только затем, чтобы помочь карьере Джима. И как он не может понять — вот хоть сегодня, разговаривая с вей в такси, — что единственное ее желание — быть ему полезной на каждом шагу, в каждой мелочи. Как он не понимает, что без этого она будет чувствовать себя еще более одинокой, ибо унаследованная ею от отца сдержанность была только ширмой, маскирующей ее одиночество.
В такси, сидя рядом с Макэлпином, она все ждала, что он обнимет ее и прижмет к себе.
— Я проголодалась, — сказала она обычным своим ясным, бодрым голосом. Кэтрин не умела разговаривать иначе. — Мне хочется омаров или чего-нибудь в этом роде. На Дорчестер есть ресторанчик, о виду он непритязателен, но там лучшие омары в городе.
Ресторанчик оказался неприглядным и тесным. От вращающихся дверей тянуло сквозняком каждый раз, когда кто-то входил. Есть пришлось в пальто. Да и хваленые омары оказались вполне заурядными.
— У нас все теперь не ладится, верно, Джим? — многозначительно спросила Кэтрин.
Но он, рассмеявшись, шутливо ответил, что в такую погоду всегда все не ладится. Он явно уклонялся от откровенного разговора, и Кэтрин это поняла. Нахмурившись, она внимательно взглянула ему в глаза. На столах не было скатертей. Ножи были похожи на кухонные. Зато счет, к неудовольствию Макэлпина, тут же вспомнившего свои гостиничные расходы, оказался вполне внушительным.
