Джон Ле Карре - Песня для зебры
ДЬЕДОННЕ (после долгого раздумья): И твой отец заключил союз с этим человеком?
ХАДЖ: Это же Люк, мать его так. Он лучший в Гоме игрок в покер. Но знаешь что? Жирная голландская задница права. Когда руандийцы таки вернутся, что они с собой принесут? Правильно: полный абзац. Как в последний раз, только гораздо хуже. С ними из Анголы, Зимбабве и хрен знает откуда еще припрется куча народу, все, кто мечтает выпустить нам кишки и захапать наше достояние. И вот тогда-то можно забыть и о примирении, и о помощи международного сообщества, и о выборах, потому что твои несчастные раздолбаи баньямуленге будут умирать как мухи — у вас это отлично получается. Мне-то что, я в Париж уеду и там буду помирать, но только со смеху.
Оставайся на месте, Брайан, дорогой. Помощь подходит.
*— Это у тебя питмановская, что ли, система?[41] Какой-то рулон колючей проволоки.
Надо мной в позе Буки склонился Макси: опираясь руками о подлокотники моего “электрического стула”, он разглядывает мои конспекты, которые мистер Андерсон изволит называть “вавилонской клинописью”. Паука нет, Макси его отослал куда-то. Филип в розовой рубашке и красных подтяжках маячит на пороге. Непонятно отчего, я чувствую себя так, будто вывалялся в грязи. Все равно что занялся любовью с Пенелопой после ее возвращения с очередного “семинара выходного дня”.
— Мой домашний рецепт, Шкипер, — отвечаю я. — Немного скорописи, немного классической стенографии, но в основном значки собственного изобретения.
Я всегда так говорю клиентам: жизнь научила, что ни в коем случае они не должны думать, будто у переводчика в блокноте протокол переговоров, иначе по судам затаскают… в лучшем случае.
— А ну-ка прочти нам еще раз, старик.
Я снова зачитываю, как приказано, все, что успел зафиксировать на бумаге. По-английски, не упуская ни единой, даже мельчайшей детали и так далее. Макси с Филипом меня раздражают, хотя я тщательно скрываю это. Я уже сказал им, что без хитроумного усилителя из арсенала мистера Андерсона мы можем всю ночь здесь проторчать, однако это их ничуть не смутило. Теперь им нужно прослушать собственно звук у меня в наушниках, что представляется мне абсолютным бредом, поскольку ни тот ни другой не знают ни слова на моих языках ниже ватерлинии. Кусочек, который они упорно пытаются разобрать, — это те самые семь секунд невнятного бормотания после первого упоминания толстяка-голландца, который курит сигары. Но, помилуйте, если даже я ни черта не понял, с какой стати Филип и Макси решили, будто им это удастся?
Я протягиваю Филипу гарнитуру, полагая, что каждый возьмет себе по наушнику, однако Филип хватает оба и трижды прослушивает запись, всякий раз многозначительно кивая Макси. Потом отдает наушники ему, приказав мне снова воспроизвести нужный кусочек, и наконец Макси тоже понимающе кивает, чем лишь подтверждает мои подозрения: они совершенно точно знают, что им нужно, а мне не сказали. А ведь ничто не ставит переводчика экстра-класса в такое глупое положение, ничто не заставляет его почувствовать себя более бесполезным, чем утаивание нанимателем важных инструкций. Более того, это моя пленка, а не их. Мой трофей. Это я вырвал победу у Хаджа, не они. Я сражался с Хаджем, это был наш с ним поединок.
— Молодчина, старик, — хвалит меня Макси.
— Рад стараться, Шкипер, — отзываюсь я, исключительно из вежливости. А сам думаю: нечего похлопывать меня по спине, благодарю покорно, не нуждаюсь — даже от вас с Филипом.
— Просто блеск, — мурлычет Филип.
И вот оба уже ушли, хотя по лестнице, насколько я слышу, поднимается только один человек. Филип ведь у нас совершенно бесшумный консультант — меня бы не удивило, если бы он и тени не отбрасывал.
*После их ухода я долгое, как мне показалось, время бездействовал. Снял наушники, отер лицо носовым платком, надел их обратно, посидел немного, подперев подбородок рукой, а потом принялся снова и снова воспроизводить семисекундный кусочек записи. Что же такого расслышали в нем Макси с Филипом, чего не могли доверить мне? Я замедлял воспроизведение, ускорял, но так ничего нового и не обнаружил: какое-то длинное слово, потом еще длиннее, на “г”, трехсложное с “ий” на конце, еще несколько слогов и в финале четкое резкое “ёр”, дающее безграничный простор для фантазии: сапёр? Жонглёр? Бузотёр?
Наконец я в который раз снял наушники и, закрыв лицо руками, зашептал что-то во тьму. Что именно, сейчас и не вспомню. Не могу сказать, что у меня уже возникло ощущение предательства. Максимум, что признаю, — заползавшую в душу тревогу, причины которой я решительно отказывался извлекать на свет. Тем более что после изнурительной звуковой дуэли с Хаджем я чувствовал себя медузой, выброшенной на песок. Мне даже стало казаться, будто поединок — лишь плод моего воспаленного воображения, но тут я вспомнил, как Хадж опасался прослушивания еще в апартаментах для гостей. Однако я вовсе не “уходил в несознанку”, в чем так любила обвинять меня Пола, закадычная подружка Пенелопы. Даже еще не разобрался, чего именно мне не хотелось осознавать. Если я кого-то и подвел, то только самого себя, мысленно объяснял я Ханне. Мне до сих пор кажется, что это был самый паршивый момент того судьбоносного дня.
Сэм? Это я, Брайан. Как делишки?
Никак. Сэм нет на посту. Я-то рассчитывал получить хоть капельку женского сочувствия, однако в наушниках слышна лишь мужская болтовня на заднем плане. Она даже не потрудилась отключить свой микрофон, что, на мой взгляд, довольно рискованно и безответственно. Я посматриваю на часы тетушки Имельды. Перерыв что-то затягивается. Похоже, невразумительный рассказ Хаджа о шашнях его отца с конкурирующей организацией, которой руководит толстый любитель сигар из Голландии, произвел нешуточный переполох. Так ему и надо, нечего было меня зеброй обзывать. Паук куда-то запропал. Слишком многое от меня скрывают в отношении местной топографии. Например, я не представляю, откуда со мной связывается Сэм. С каких точек группа Антона ведет наблюдение. Где прячется Джаспер. Где шляется Бенни. Но мне этого знать не положено, верно? Я ведь всего лишь переводчик. Всем надо знать, и только мне — ни к чему.
Я разглядываю “схему метро”. Хадж и Дьедонне уже расстались. Бедняга Дьедонне сидит один в апартаментах для гостей. Может, решил покамест быстренько помолиться. Хадж вернулся в беседку, где одержал свою мнимую победу. Ох, если б он только знал! Представляю, как он таращится в морскую даль, радуясь про себя, что столь удачно подложил свинью Мвангазе. Лампочки, обозначающие местонахождение Франко, все еще потушены. Заседает с Мвангазой в королевских покоях, надо полагать. Вне игры. Только для архива.
Мне нужны звуки. Не нравятся мне обличительные голоса, зудящие у меня в голове, и прежде всего голос Ханны. Я сюда приехал не для того, чтобы меня критиковали. Я лишь старался как можно лучше выполнить свою работу. А как, по-вашему, я должен был поступить? Притвориться, будто не слышал того, что сказал Хадж? Утаить? Но ведь я приехал сюда, чтобы заработать деньги. Наличными. Пусть даже это мелочи в сравнении с тем, что платят Джасперу. Я — синхронист. Они говорят — я перевожу. Я не умолкаю, если люди говорят что-то не то. Я ничего не перевираю, не редактирую, не выкидываю и не добавляю от себя, как поступают некоторые мои коллеги. Я воспроизвожу все, как слышу, иначе не ходил бы в любимчиках у мистера Андерсона и не был бы виртуозом в своем деле. Юридическая тематика или коммерческая, гражданская или военная — я перевожу четко и беспристрастно, всех одинаково, независимо от цвета кожи, расы и вероисповедания. Я всего лишь канал связи. Мост. Аминь.
Я снова пытаюсь вызвать Сэм. Она еще не вернулась. Мужские разговорчики в центре управления смолкли. Вместо них благодаря неосторожности Сэм я слышу Филипа. Более того, он говорит вполне громко и внятно. Его голос отражается по меньшей мере от одной стены, прежде чем попасть в микрофон Сэм, однако это мне ничуть не мешает. После поединка с Хаджем у меня настолько обострен слух, что, чихни в микрофон муха, я бы с ходу определил ее возраст и пол. Удивительно другое: Филип сейчас до того вышел из привычного мне великосветского образа, что поначалу я даже не уверен, он ли это. Собеседника зовут Марк, и, судя по властному тону Филипа, это его подчиненный.
ФИЛИП: Мне надо знать, кто его врач, мне нужен диагноз, какое лечение назначено и назначено ли вообще, если его собираются выписывать, то когда, кто его навещает, кто вхож к нему помимо жен, любовниц и телохранителей… Нет, я не знаю, в какой именно он больнице, Марк, выяснять — твоя работа, за это тебе и платят, зря ты, что ли, там торчишь. Да что, в Кейптауне много кардиологических клиник, черт возьми?
