Михаил Веллер - Мишахерезада
Заказываю шаланду. Снимаю мэнээсов. Везу на фабрику. По акту приемки их уже не двенадцать кубов, а одиннадцать.
Звонят через неделю. Еду, забираю, заносим внутрь, складываем в штабель. Завэкспозицией тщательно мерит штабель рулеткой, перемножает на бумажке. Девять с половиной кубов. Матерится со вкусом и виртуозно: хранитель культуры.
— Усушка и утруска, Георгий Георгиевич. Везли, бросали, сушили.
— Чтоб у вас так усохло, чтоб трясти нечем было!
Приходит директор, клеит прядь поперек лысины:
— Юра, да обойдемся мы без этих досок. Я с самого начала был против подиумов. Они перспективу едят.
— Это вы меня, Слава, все едите! Вашу мать, полгода ждал этих вонючих дров!
Через полгода:
— Доски отвезешь в Гатчину, сдашь на древообделочный комбинат. Вместо них возьмешь древостружечные плиты на планшеты. Я с замом по производству договорился.
Грузим. Явно меньше девяти с половиной кубов. Десяток досок мы со столяром сами унесли в столярку, пригодятся.
Зима, серо, скользко, шаланда еле ползет. Ноет, выматывает душу и ползет. Эдак я вернусь завтра.
— Давай, отец родимый! — погоняю извозчика. — Я тебе сколько хочешь часов и километров подпишу!
— Да скользко же.
— Нас же все обгоняют, ты посмотри!
Он бубнит про гололед, резину и тормоза. Но я давлю на него, он давит на газ, мы разгоняемся: бодримся, веселеем.
И на повороте слетаем с дороги в кювет, в поле. Шаланда опрокидывается на бок, выворачивая замок тягача. Доски — веером по всему снежному полю.
— Как они меня заколебали!.. — молюсь я лесопильному богу.
Водитель безропотно обследует свое несчастье. Мокрый снег выше колен.
— Трактор нужен, — произносит он священное заклятие. Он маленький, старый, скромно-жуликоватый, и его ничем не пронять.
Я уезжаю на попутной в Гатчину. Организовывать помощь с древокомбината.
Зам по производству спокоен, будто они только и собирают доски по полям. Звонит насчет трактора, отряжает работягу мне в помощь на погрузку, гонит со мной разгрузившуюся во дворе шаланду.
В собор я вернулся послезавтра.
— Слушай. У тебя уже есть опыт работы с пиломатериалами…
— Юрий Арсентьевич, вы какого роста?
— А что?..
— У нас с Гомозовым в подвале шесть досок осталось, он из них прикидывает гроб на продажу сделать.
Реставрация
Где-то вверху под сводами, на полпути к раю, торчали два полукруглых балкончика. Там, среди света и воздуха, помещались два привилегированных кабинета. На один каждое утро карабкалась и задыхалась Софья Абрамовна, профессор Рутенбург. Писать монографию о раннем христианстве. С собой она волокла судки с обедом. Наверху пряталась запрещенная плитка. Спускаться и подниматься дважды в день было свыше ее сил. Десять лет она писала заявления на кабинет внизу. Там все было занято директором, хозчастью и экскурсоводами. Раз в год она грозила директору выброситься с балкона.
На втором балконе бессменно, как в гнезде, жил реставратор Семен Израилевич. Казалось, он там и вылупился лет семьдесят назад. Он умудрился провести себе в гнездо параллельную телефонную линию, и теперь только седой птичьей головкой крутил над краем. Телефонировал заказы с доставкой наверх.
Семен Израилевич снисходительно и сочувственно относился к всеобщей неумелости и безрукости. Расставаясь с выполненным заказом, он безнадежно махал рукой и отворачивался, вздыхая. Отреставрированную икону четырнадцатого века, отмытую, осветленную и закрепленную, на отпаркетированной доске с ювелирно собранным левкасом, он вложил Рашковой в руки и сжал ее пальцы поверх предохранительной шелковой бумаги, Рашкова порозовела от благодарности и любви к искусству, пискнула все слова, поцеловала Семена Израилевича в лобик и уронила икону с балкона.
Внизу с ней от истерики сделался приступ смеха.
— Четырнадцатый век!.. — заливалась она. — Четыре тысячи рублей! Ха-ха-ха!.. Пополам… ха-ха-ха!
А в столярке телефона не было, поэтому к нам пришли из экскурсоводской и передали вызов наверх.
— Вот эту картину, — застенчиво сказал Семен Израилевич, — надо отнести для дальнейшей работы в реставрационные мастерские Русского музея. Они ждут. Игорь, я могу доверить только тебе. И твоему… другу. — И он показал пальчиком на огромное полотно два на три, вылезавшее на лестницу.
— Семен Израилевич, — сказал Игорь, — эту мондулу я лично год назад поднимал к вам на веревке. С Валерой и Толиком.
— И что? — не понял Семен Израилевич.
— Хорошо, я понял, — сказал он.
Он достал из шкапчика у стенки две мензурки, поставил на табурет, снял с полки колбу и отмерил струю.
— Немножко спирта, — пояснил он.
Шпателем отделил в кастрюльке два ломтя массы типа студня и расположил на жестяном подносике. Студень пах рыбой и медом одновременно.
— Осетровый клей? — понюхал Игорь.
Мы закусили реставрационный спирт реставрационным клеем и сказали, что и ничего бы страшного от курения картинам не было. И стали примеряться к картине. Она не пролезала в повороты лестницы в стене.
— А снять с подрамника нельзя? — интимно заканючил Игорь. — Я бы мигом! А потом обратно как было.
Мы спустили картину на веревке и отнесли в Русский музей. На набережной канала нас парусило, как яхту.
Да, так я всего лишь хотел сказать, что когда мы выносили из Русского музея картину после реставрации — нас никто ни о чем не спросил: ни в охране, ни на выходе, ни во дворе, ни милицейский пост у ворот. Тащат двое в черных халатах здоровенную картину через главный вход — и так и надо.
— Давай завтра еще одну вынесем! — размечтались мы.
Пыточная камера
Прошлый завхоз, Михалыч-старый, был дока. Он двинул четыре тысячи квадратов реставрационного оцинкованного железа, перекрыл собор обычной кровельной жестью, на разницу купил черную «Волгу», полученную по музейной разнарядке, и свалил в туман, сделав ребенка восемнадцатилетней машинистке.
Новый зам по АХЧ, Арсентьич, завидовал предшественнику обескураженно. Все было сперто до него.
— Административно-хозяйственная часть — базис учреждения, — повторял он. И посылал нас с Игорем на разведку в неучтенные закрома и забытые залежи.
— Полный списочек запасников представите — чего, где, сколько!
В бесконечных подвалах западного крыла колоннады недавно нашли восемнадцатиметрового Будду. В тридцатые годы его привезли из Бурятии, разоряя дацаны. Разобрали по секциям, перегрузили с верблюдов в вагоны, и свалили здесь. Потом все вымерли в блокаду, а документацию сожгли в буржуйках. Теперь Будде радовались, как кладу. Описали, обфотографировали и сделали две кандидатские диссертации. Арсентьич так горевал, словно найди его он, так продал бы на медь. В одной из экспедиций в катакомбы восточного крыла мы нашли паркет. Роскошную буковую плаху. Стопки были ровно обернуты буковым же шпоном и обтянуты латунной проволокой.
— Миха-алыч забыл!.. — умилился Игорь. — Он по-срочному увольнялся, дир следствием грозил.
Паркета набиралось квадратных метров сто. Было естественно продать его кому-нибудь для дачи. Мы прикинули стоимость и поздравили друг друга с праздником.
Вдохновленные нежданным богатством, мы углублялись в подземные ходы, как кладоискатели. Фонарик выхватывал из мрака ящик застывшего цемента, кладбищенский железный крест, полное собрание сочинений Сталина, чей-то бюст с эполетами и банки из-под краски. Мы пригибались гуськом, свод стукал в макушку.
Вдали показался свет.
— Интересно, куда это мы вышли?..
Проход расширился, свод поднялся, электрическая желтизна обогатилась багрово-красным оттенком. Донесся фальцет Жеребиной, перечислявший ужасы Средневековья. И мы выбрались с тыла в пыточную камеру, которой замыкалась подвальная анфилада экспозиции. Стараясь не порушить жаровню, дыбу, муляжи палачей с жертвой и прочие испанские сапоги, полезли наружу.
Нас оглушил хоровой вопль. Вопили дети, и ледяной ужас смерти являл себя в невообразимых дискантах. Там оцепенел класс пионеров, и волосы их стояли дыбом. Посреди их высилась Жеребина, глаза ее расширились за границы очков и она хватала ртом воздух.
Мы сделали успокаивающие жесты — и тогда они ломанулись прочь, в панике спотыкаясь и падая друг на друга. Снесли вертушку с фотографиями, опрокинули витрину и рыцарский доспех, крик рассыпался на звуки индивидуального спасения с надрывными задыхающимися подстонами. Мужественная Жеребина, как мать-наседка, прикрывала их сзади раскинутыми крыльями, суетливо подпрыгивая.
— Какие-то беспокойные пионеры, — сказал Игорь.
— Ну, не мы же их испугали, — усомнился я.
