Артур Кестлер - Воры в ночи. Хроника одного эксперимента
Во время хамсина небо над Башней Эзры становится свинцово-серым от испарений и пыли. На склоне, обращенном к Кафр-Табие, молодые сосны чуть заметно покачиваются в неподвижном воздухе, словно перед дождем. Но дождя не будет. В раскаленном воздухе — затянувшееся ожидание, безвыходное, как страсть без утоления. Гроза назревает, люди чувствуют ее приближение, слышат ее шум, но желанная разрядка не наступает.
В тот день, когда Джозеф уехал в Хайфу, хамсин был на редкость тяжелым. Вечером Дина пыталась читать, но у нее над ухом Сарра обсуждала с Максом газетную статью о положении арабских женщин. Сарра считала, что прежде всего надо разоблачить религиозные предрассудки. По мнению Макса следовало начать с упразднения чадры и контроля над рождаемостью. Сарра усматривала главную трудность в том, что арабы опасаются еврейского засилья. Поэтому необходима открытая декларация с отказом от всяких претензий на власть. Сходились же они на том, что группа Баумана компрометирует движение и что «этих фашистов» следует предать полиции.
— Самое главное, — говорила Сарра, — это человеческий подход к арабам.
Макс соглашался, что по отношению к арабам не было проявлено достаточно человечности. При этих словах Дина неожиданно закричала. Макс вытаращил глаза.
— Убирайтесь отсюда! — кричала Дина и топала ногами.
Она еще пыталась овладеть собой, но когда Макс стал сочувственно расспрашивать, не больна ли она. Дина внезапно ударила его кулаком в грудь и выбежала из комнаты.
На улице было душно и пустынно. Хамсин охватил ее сзади. Казалось, она чувствует на затылке чье-то горячее зловонное дыхание. За башней в сероватом тумане расплывалась ржавая луна, как запекшаяся кровь на грязном бинте. Дина побежала через площадь мимо столовой, где шло какое-то собрание. Гул до одури знакомых голосов плыл в горячем воздухе, как стая докучливых мух. Она побежала дальше мимо бетонных блоков для семейных. Дверь комнаты Джозефа была открыта, сама комната ярко освещена. На кровати лицом к двери сидели рядом Эллен, Габи и египтянин. Откинувшись и выставив вперед огромный живот, Эллен читала вслух какой-то журнал. Рука египтянина лежала у Габи на плече, нога Габи прижалась к ноге египтянина. Все трое смеялись.
Эллен подняла глаза от журнала, заметила в темном проеме тонкую фигуру Дины и окликнула ее. Молчаливая фигура исчезла, как от испуга.
Оказавшись в темноте, Дина на секунду заколебалась: не присоединиться ли к компании? Но подумав о тесной комнате и о кровати, хранящей запах Эллен и Джозефа, она побежала дальше. Ей казалось, что она различает каждого киббуцника не только по голосу, но даже по запаху. Она ощущала щекочущую сухость в носу. Казалось, мир состоит из одних запахов, плывущих по воздуху, как разноцветные нитки. От киббуцной кухни шел запах теплой грязной воды, в которой мыли посуду, из детского сада — запах простокваши, из овчарни — запах резкий и кислый, острый запах аммиака — из мужской уборной и тошнотворный запах — от нездоровых женщин. С детства Дина точно знала, когда знакомые девушки были нездоровы. Она зажмурилась и стала яростно скрести острым ногтем в носу. Наконец догадалась, что делать. Всхлипывая и кусая ногти, она ринулась в конюшню и в темноте нашла стойло Саломеи.
Коричневая кобыла спала, но, почувствовав прикосновение руки Дины к своему боку, покорно поднялась на ноги и жалобно заржала. Дина нашла фонарь и спички и, пока седлала коня, совсем приободрилась. Она и раньше отправлялась в ночные прогулки, когда ей становилось особенно тошно. В последнее время арабы снова стали нападать на поселение и ранили двух человек. Появляться ночью за пределами лагеря считалось небезопасным. Но это только придавало дополнительное очарование всей затее. Она погасила фонарь, тихонько вывела Саломею из конюшни и провела мимо палаток молодежного лагеря. Через минуту она незамеченной миновала ворота. Потрепав Саломею по боку, Дина вставила ногу в стремя и легко вскочила в седло. Ей хотелось пустить лошадь во всю прыть, но луна светила слишком тускло, и не дай Бог, если по ее вине киббуцная лошадь сломает ногу! У товарищей такая елейная манера прощать, что виноватый неделями ходит, как прокаженный. Дина веселилась, совершая этот антиобщественный поступок, а так как Саломея говорить не умеет, никто о нем ничегошеньки не узнает.
Она ехала по противоположному от Кафр-Табие склону. Окрестные холмы казались погруженными в раствор серебра. В их молчании было что-то потустороннее. Даже хамсин сейчас воспринимался как ласка, легкая и безразличная. Дина решила спуститься в вади и по следующему холму добраться до Пещеры предка.
Достигнув подножья холма и двигаясь по узкому извилистому вади, покрытому камнями и зарослями сухого чертополоха, она почувствовала на душе тяжесть. Холмы громоздились над головой с обеих сторон, и взгляд не мог уже разом охватить их. Саломея осторожно выбирала путь среди камней, и не были слышно ни звука, кроме хруста камней под ее копытами. Теперь Дине казались желанными знакомые голоса в столовой и яркий свет, льющийся из комнаты Джозефа. Холмы источали безмерное одиночество, они стояли молча, будто погруженные в самих себя и не желали вторжения посторонних. Она решила было смириться и повернуть назад, как вдруг, завернув за поворот вади, увидела человека в арабской одежде, идущего ей навстречу.
Что-то в его облике и походке подсказало ей, что он один из жителей Кафр-Табие. В первый момент он был так же поражен встречей, как она, и нерешительно остановился в двадцати метрах. Но разглядев, что перед ним женщина, двинулся снова и был уже совсем рядом. Повернуть обратно значило бы для Дины показать, что она испугалась. Она пришпорила Саломею и продолжала ехать вперед. Лошадь по-прежнему двигаясь медленно по скользким камням, человек тоже не ускорил шага, так что расстояние в несколько метров, которое все еще оставалось между ними, казалось, почти не сокращается. Она видела на голове его кефию с черным шнурком, полосатую арабскую юбку и клетчатый европейский пиджак. Когда, наконец, они поравнялись, он шагнул в сторону, и посмотрел на нее молча, открыв рот. Она разглядела щель от двух недостающих зубов и слепой белесый зрачок изъеденного трахомой глаза. Проезжая мимо, она слышала, как он что-то сказал хриплым голосом, чего она не поняла, и после минутного колебания последовал за ней. Но теперь впереди открылась ровная дорога, и испуганная Саломея сама перешла на галоп. Когда Дина снова оглянулась, она не увидела за собой ничего, кроме пустого вади среди серебристых холмов.
Оказавшись на тропинке, ведущей к Пещере предков, Дина почувствовала, что сердце ее снова бьется спокойно, только ноги, сжимающие бока лошади, дрожали. Она обругала себя трусихой и дурой: испугалась безвредного феллаха! Слова, которые он ей сказал, очевидно, означали приветствие, и она напрасно обидела его, проехав молча мимо. Прав, наверное, Макс, говоря о человеческом к ним отношении. Ей следовало ответить ему дружелюбно и спокойно: «Мархаба» и не показывать страха. Так сделали бы на ее месте Эллен или Даша. Но Эллен и Даша не испытали того, что испытала она. Во всяком случае, сейчас она в порядке. Только ноги в стременах продолжали дрожать, потому что плоть была мудрее и знала, что то, что сказал человек, не было простым приветствием.
Вид пещеры при лунном свете ее разочаровал. Поблизости не было ни дерева, ни столба, к которым можно было бы привязать Саломею и ее приходилось тащить за собой вверх и вниз по склону все время, пока Дина разыскивала вход. Луна спустилась, было уже, вероятно, очень поздно, но небо очистилось, и стало светлей.
Наконец Дина увидела небольшую насыпь, а за ней узкое отверстие. Прижав камнем конец повода, Дина, лежа на животе, просунула ноги в отверстие и скользнула вниз. Внутри стояла ужасная вонь. Арабские пастухи, должно быть, превратили пещеру в отхожее место. Она нервно нашарила в карманах шортов спички, которые захватила с собой из конюшни, сломала одну, зажгла вторую и нашла огарок свечи. При ее желтом свете пещера казалась не страшной, но песок в проходе весь был загажен. Прикрыв рот и нос свободной рукой, согнувшись под низким потолком, она спустилась по ступенькам в нижнюю часть пещеры. Там находились три ниши, и в средней хранились останки предка Иешуа.
Со времени ее последнего посещения пещеры чуда не произошло, череп отсутствовал по-прежнему. Кости лежали беспорядочной кучей на сыром песке ниши.
— Привет, предок! — шепнула Дина, присаживаясь на корточки.
Затем пошарила ногтями в песке в надежде найти монету. Но это захоронение кто только не грабил: римские легионеры, арабские пастухи, крестоносцы. Утащили череп, а кости так разбросали, что берцовая кость оказалась на ребрах, словно у балетного танцовщика. Ей хотелось положить кость на подходящее место, но она не могла заставить себя к ней прикоснуться. Пока она колебалась, струйка стеарина стекла на песок и застыла как раз под костями таза Иешуа и поблескивала оттуда. Дина отшатнулась и ударилась головой о низкий потолок.
