Гюнтер Грасс - Мое столетие
Нет, ничего особенно серьезного не было, ну там сигарета с какой-нибудь травкой, ну еще одна, а больше ничего. О настоящей угрозе здесь и речи не могло быть. Да и то сказать, кто тогда не курил? У меня порог сопротивления был и без того слишком высоким, мне в самом непродолжительном времени предстояло сдавать экзамен на стюардессу, причем я уже работала на внутренних линиях, так что для дискотек почти не оставалось времени. Поэтому я слегка потеряла Уши из виду, о чем, конечно, очень жалела, но это было неизбежно, тем более, что с августа семидесятого я все чаще летала Британскими авиалиниями в Лондон, и все реже показывалась в Штутгарте, где меня, поскольку моя мать и на самом деле все слабела, ожидали совсем другие дела и проблемы, тем более, что мой отец… Впрочем, не будем об этом.
Во всяком случае, за время моего отсутствия Уши явно перешла к более тяжелым наркотикам. Дерьмо из Непала, может быть. А потом она вдруг села на иглу, впрыскивала себе героин. Я слишком поздно, причем лишь от ее родителей, очень скромных и милых людей, обо всем узнала. Но совсем ужасным стало ее состояние, когда она забеременела, не зная даже, от кого. Тут уж смело можно сказать: для нее это было великое несчастье, потому что она еще не завершила профессиональное обучение в школе переводчиков, хотя предпочла бы стать стюардессой, как и я. «Побывать всюду, повидать свет!» Это дитя явно не имело ни малейшего представления о моей нелегкой работе, особенно во время дальних перелетов. Но все равно Уши была моя лучшая подруга, и поэтому я ее подбадривала: «Может, у тебя еще получится, ты ведь совсем молодая…»
А тут случилось это самое. Хотя сама Уши собиралась выносить ребенка, потом уже, из-за героина, она решила, что надо делать аборт, бегала от одного врача к другому и, конечно, без толку. Когда я хотела ей помочь, переправить ее в Лондон, потому что там до третьего месяца можно сделать кое-что за тысячу, а если поздней, то дороже, я же знала от сослуживицы разные адреса, например, Nursing home на Кросс Роад, причем я сказала ей, что возьму на себя расходы по перелету в оба конца плюс обычные расходы в Лондоне и ночлег, она и соглашалась, она и не соглашалась, и вообще иметь с ней дело становилось все труднее, что, конечно, зависело не от меня.
Где-то в Швабском Альбе, у одного из этих коновалов — это была даже супружеская пара, причем у него был стеклянный глаз — ей сделали аборт. Все это, надо полагать, было чудовищно, мыльный раствор впрыснули гигантским шприцем прямо в шейку матки. Все произошло очень быстро. Сразу, после того, как отошел плод, все было вылито в унитаз, а потом просто-напросто спустили воду. Говорят, это был мальчик.
Вот что подействовало на Уши куда сильней, чем всякий там героин. Скорее нужно исходить из того, что девушку доконал сразу и героин, от которого она не могла избавиться, и ужасный визит к этим живодерам. И однако же она храбро пыталась противостоять случившемуся. Но совсем избавиться от зависимости она не смогла, до тех пор, пока мне не удалось наконец, раздобыть для нее за городом, неподалеку от Бо-дензее, адрес Паритетного благотворительного союза. Терапевтическая деревня, а верней сказать, большая крестьянская усадьба, где группа очень симпатичных антропософов поставила себе целью создать своего рода практическую терапию и где пытались методами Рудольфа Штейнера, в числе прочего на основе лечебной ритмики, биологически-динамического овощеводства и соответствующего животноводства снять с иглы первую группу наркотически зависимых.
Туда я и устроила Уши. И ей там понравилось. Она снова начала немножко смеяться и вообще ожила, хотя на этом крестьянском дворе были свои трудности, пусть и другого рода. Коровы вечно вырывались из хлева. Растаптывали все на своем пути. А уж туалет! Не хватало самого необходимого, потому что штутгартский ландтаг наотрез отказал в дотациях. Да и вообще многое шло наперекосяк, особенно во время групповых собеседований. Но Уши это не смущало. Она только смеялась. Даже когда сгорело главное здание лечебницы, потому что, как выяснилось уже позднее, мыши выстроили гнездо и при этом навалили соломы на закрытую печную трубу и сперва там все тлело, а потом загорелось по-настоящему, она все равно никуда не уехала, помогала оборудовать временные прибежища в амбаре, и все действительно шло хорошо, до тех пор, пока, да, до тех пор, пока один из этих иллюстрированных журналов не вздумал крупными буквами напечатать на обложке: «Мы делали аборт».
К сожалению, именно я в день посещений принесла ей этот номер журнала с богато проиллюстрированным репортажем и шикарно оформленной обложкой. Я думала, ей пойдет на пользу, если сотни женщин, среди них много известных, можно будет опознать на карточках паспортного формата: Сабина Синьен, Роми Шнейдер, Сента Бергер и так далее, сплошь звезды кино, которые у нас в авиации всегда проходят по списку VIP. Конечно же, прокуратура должна была приступить к расследованию, потому что это было наказуемо. Она и приступила. Хотя признавшимся женщинам ничего не сделали. Слишком они были знаменитые. Так оно всегда и бывает. Но мою Уши потрясла подобная храбрость, она хотела принять участие и послала в адрес редакции свою историю с приложением фотокарточки. И сразу же пришел отказ. Ее подробное описание — героин плюс коновалы — это уж слишком. Опубликовать такой экстремальный случай значило бы повредить доброму делу. Разве что когда-нибудь попозже. Ведь борьба против параграфа 218 еще далеко не закончена.
Уму непостижимо. Такой равнодушный бюрократизм! Для Уши это было чересчур. Через несколько дней после полученного из редакции отказа она исчезла. Мы искали повсюду. Ее родители и я. Всякий раз, когда мои служебные обязанности мне это позволяли, я искала. Я прочесала все дискотеки. Уши нигде не было. А когда ее наконец обнаружили на штутгартском вокзале, она лежала в дамском туалете. Обычная сверхдоза, «золотая доза», как это называется у них.
Разумеется, я до сих пор горько себя упрекаю. Ведь она была моя лучшая подруга. Мне следовало крепко взять ее за руку, полететь с ней в Лондон, сдать на Кросс Роад, заплатить вперед, потом забрать ее оттуда, принять, поддержать морально, ведь я правильно говорю, Уши? Наша дочка вообще-то должна была называться Урсула, но мой муж, человек, исполненный понимания и трогательно заботящийся о нашем ребенке, потому что я до сих пор летаю с «Бритиш Эйрлайнс», сказал, что будет лучше всего, если я просто напишу про Уши…
1972
Я это теперь он. Он живет в пригороде Ганновера Лангенхаген и учительствует в начальной школе. Ему — теперь это больше не я — ничто в жизни не давалось легко. С гимназией ему пришлось расстаться после семи классов. Потом точно так же пришлось до окончания бросить коммерческое училище. Потом он торговал сигаретами, потом дослужился до ефрейтора, еще раз попытал счастья в Частной коммерческой школе, но не был допущен к выпускному экзамену, потому что не имел аттестата зрелости. Потом он уехал в Англию, чтобы усовершенствоваться в языке. Там он мыл машины. Потом хотел поехать в Барселону, чтобы изучить испанский. Но только в Вене, где друг морально укрепил его, проделав с ним курс так называемой психологии успеха, он набрался храбрости, начал все по новой, поступил в Ганноверскую Академию управления и добился своего: ему разрешили учиться даже и без аттестата зрелости, там же он сдал экзамен на учителя и теперь является членом профсоюза «Воспитание и наука», он даже возглавляет комитет молодых учителей, прагматичный левак, который хочет постепенно, шаг за шагом, изменить общество, о чем и мечтает в глубоком кресле, где-то удачно купленном по случаю. И тут у его дверей на Вальсродерштрассе, третий этаж, слева, раздается звонок.
Я, а я это он, открываю дверь. За дверью стоит девушка с длинными русыми волосами. Она хочет поговорить со мной, с ним.
— У вас не могли бы переночевать два человека? — Она говорит: «у вас», потому что откуда-то узнала, что он — или я — живет не один, а с подружкой. Он и я отвечаем утвердительно.
Уже потом, за завтраком, у него возникают сомнения, и у его подружки тоже.
— Но ведь это можно только подозревать, — говорит она. Впрочем, сначала мы отправились в школу, потому что она, как и я, тоже учительствует, но только в смешанной школе. Мне с моими учениками предстояла экскурсия в Птичий парк, он расположен неподалеку от Вальсроде. Хотя и потом сомнения нас не покидали. «Может, они уже вселились, потому что я дал длинноволосой ключи…»
Вот почему он решает переговорить с приятелем, как, вероятно, поступил бы и я сам. И приятель повторяет то, что приятельница уже сказала за завтраком: «Да набери 110 и дело с концом». С моего одобрения он набирает 110 и просит соединить себя со Спецкомандой. Спецкоманда БМ [56] выслушивает сообщение, потом говорит: «Мы проверим», что и делает в гражданской одежде. Затем при содействии вахтера они берут под контроль лестничную клетку. Тем временем навстречу им по лестнице поднимается молодая женщина с молодым человеком. Вахтер спрашивает, кто им нужен. Они отвечают, что им нужен учитель. «Да, — отвечает вахтер, — учитель живет у нас на третьем этаже, но сейчас его, кажется, нет дома». Несколько позже молодой человек возвращается, отыскивает на улице телефонную будку, но в тот момент, когда он опускает монету, его задерживают и находят при нем пистолет.
