Дон Делилло - Падающий
Планы финального падения, с точной датой которого он не определился, не предполагали использования альпинистского пояса. Так утверждал его брат, Роман Джениэк, 44 года, в интервью вскоре после опознания тела.
Студенты Высшей театральной школы разрабатывают свой личный арсенал движений и составляют программу работы с телом, которая должна служить им на всем протяжении актерской карьеры. В учебную программу включены психофизические упражнения, биомеханика Мейерхольда, методика Гротовского, занятия пластикой по Вахтангову, акробатика сольная и групповая, классический и исторический танец, широкая палитра стилей и жанров, эвритмия по Далькрозу, импульсивная методика Линди Дэвис, движение в замедленном темпе, фехтование, сценические бои с оружием и без оружия.
Пока неизвестно, что привело Дэвида Джениэка в мотель близ маленького городка более чем в пятистах милях от места, где раньше стоял Всемирный торговый центр.
Она смотрела на клавиатуру. Этот человек от нее ускользал. Ей было понятно лишь то, что она видела и пережила в тот день около школьного забора, где мальчик вел по асфальту баскетбольный мяч и прохаживался учитель со свистком на ремешке. Она чувствовала, что хорошо знает и школьника с мячом, и учителя, и всех остальных, которых видела и слышала в тот день, — всех, кроме того, кто стоял прямо у нее над головой, того, кого она рассмотрела подробно.
Наконец она заснула на той стороне постели, где обычно спал муж.
14Когда в игре возникала пауза, он иногда, изредка, вслушивался в звуки окружающего мира. И каждый раз изумлялся: как сильно приходится напрягаться, чтобы расслышать то, что всегда рядом. А это фишки. За звуками и отголосками на периферии зала прячется шум швыряемых фишек, сгребаемых граблями фишек на сорока или пятидесяти столах, где люди укладывают фишки столбиками, на ощупь распознают и отсчитывают фишки, выравнивают столбики, керамические фишки с гладкими краями трутся одна об другую, скользят, звенят, и под смутный шелест, этакую перекличку насекомых проходят дни и ночи.
Этот мир был ему впору. Он никогда еще не чувствовал себя естественнее, чем в этих залах, когда крупье объявляет: одно свободное место, стол номер семнадцать. Разглядывал свои карты, дожидаясь терна [28]. В такие моменты для него ничего не оставалось вовне — никаких обрывков истории или памяти, которые он мог бы невольно приплести к рутинному движению карт.
Он шел по широкому проходу, слыша шепот стикменов [29] за столами для игры в кости, а иногда — рев из букмекерской. Порой попадался какой-нибудь постоялец отеля с чемоданом на колесиках, озиравшийся, точно заплутал в Свазиленде. В свободные часы он разговаривал с крупье за пустующими столами для блек-джека — с женщинами, у которых словно отключены все чувства. Иногда играл — присаживался, что-то говорил, демонстративно не интересуясь самой женщиной- крупье — только ее рассказами, фрагментами жизни снаружи: у этой барахлит машина, у той дочь Надя учится верховой езде. В чем-то он был им под стать: практически штатный служащий казино, до начала смены коротающий время за болтовней, которая не подлежит запоминанию.
Под утро все в нем притуплялось — неважно, выигрываешь или проигрываешь; что ж, таковы закономерности, терн, ривер [30], женщина-моргунья. Дни выцветают, ночи тянутся, чекуй [31] и повышай ставку, проснись и усни. Однажды моргунья не пришла, и всё, больше ее не видели. Превратилась в затхлый воздух. Он не мог вообразить ее нигде, кроме казино — ни на автобусной остановке, ни в торговом центре, — да и зачем пытаться?
Он спрашивал себя, уж не превращается ли в механизм с автопилотом, в антропоморфного робота, который понимает двести голосовых команд, видит далеко, чувствует прикосновения, но жестко, всецело контролируется извне.
Он оценивает своего визави — аса средней руки, мужчину в зеркальных очках.
Или нет, он превращается в робота-собаку: инфракрасные датчики, кнопка «замри», выполняет семьдесят пять голосовых команд.
Повышай ставку перед флопом [32]. Атакуй без заминки и без пощады.
В его отеле не было фитнес-центра. Он нашел спортзал неподалеку и занимался там, когда выкраивал время. Гребной тренажер всегда был свободен. Он почти ненавидел эту штуку, она его бесила, но чувствовал, как интенсивно идет тренировка: поневоле тянешь псевдовесла, поднатуживаешься, меряешься силой с обтекаемым, бездушным, неумолимым куском стали с тросами.
Взял напрокат машину, покатался по пустыне, повернул назад уже в сумерках, поднялся в гору, выехал на ровное место. Не сразу понял, что это там, за много миль: город, парящий над ночью, лихорадочная россыпь огней. Россыпь возникла внезапно и необъяснимо, показалась галлюцинацией. Он спросил себя, отчего даже не подозревал, что его окружает эта россыпь — что он, собственно, в ней живет. Потому что живет в помещениях, вот почему. Живет и работает — то в одном, то в другом. Передвижения сведены к минимуму — от двери до двери. В свой отель в центре, в отель, где полы без мозаики, а вешалки для полотенец — без подогрева, он приезжает на такси и так же уезжает; пока не глянул на широченную полосу неона, пульсирующего посреди пустыни, он и не догадывался, какой странной жизнью живет. Только теперь осознал, взглянув отсюда, со стороны. Внутри, вблизи, когда вокруг, за столом, непроницаемые взгляды — все абсолютно нормально.
Он избегал Терри Чена. Не хотелось с ним разговаривать, слушать его речи, смотреть, как догорает его сигарета.
Счастливый валет не выпадал.
Он не обращал внимания на разговоры вокруг, случайный рикошет отрывочных фраз от игрока к игроку. Из-под стола выезжала свежая колода. Иногда его подкашивала усталость, он ошалело прочесывал взглядом стол еще до раздачи.
Когда-то он каждый день думал о Флоренс Дживенс. Да и теперь думал, почти каждый день, вот и сегодня тоже — в такси, глядя на рекламный щит. Он ей больше не звонил. Даже не думал снова пересечь парк пешком: повидаться, поболтать, узнать, как дела. Он думал о ней как-то отрешенно, точно о пейзаже, точно о планах вернуться в дом, где ты вырос, побродить по проселочным дорогам, пересечь горный луг — думаешь и знаешь, что никогда не вернешься.
В конечном счете все решает то, что ты собой представляешь, — не везение, не голое мастерство. Сила ума, интеллектуальное превосходство — но не только. Есть еще кое-что, ускользающее от формулировок: ограниченность желаний или потребностей, дальнозоркость, предопределяемая твоим характером. Все это приносило ему выигрыши, но не чересчур большие, не в таких масштабах, чтобы перекроить его натуру.
Карлик вернулся — Карло, и его это радует, приятно наблюдать, как тот присаживается за третий стол сбоку. Но он не оглядывается по сторонам, не высматривает Терри Чена, чтобы обменяться с ним усмешками.
Мужчины, театрально зевающие, воздев руки, мужчины, созерцающие мертвое пространство.
Терри, возможно, в Санта-Фе, или в Далласе, или в Сиднее. Терри, возможно, лежит в своем номере мертвый. Терри понадобилось две недели, чтобы понять: устройство на стене в одном из углов длинного номера, устройство с маркировкой «тонкие» и «плотные» служит для управления шторами в другом конце номера: раздвигает или сдвигает тонкие внутренние шторы или плотные наружные. Однажды Терри попытался раздвинуть шторы вручную и тут же сообразил, что раздвинуты шторы или сдвинуты — без разницы. Снаружи нет ничего такого, о чем ему стоит знать.
Он так и не рассказал Лианне о том, как ходил через парк. Его история с Флоренс продолжалась недолго: наверно, четыре или пять встреч за пятнадцать дней. Неужели так мало? Он попытался подсчитать, сидя в такси у перекрестка, созерцая рекламный щит. Воспоминания слились воедино, едва различались нотки каких-то былых переживаний, прикосновений. Он мысленно видел ее в башне — все, как она сама рассказывала, вынужденный пеший марш вниз по лестнице, — и казалось, что иногда видит себя, на долю секунды, расплывчато: ложное воспоминание, но, пожалуй, для ложного слишком неотчетливое, обрывочное.
Деньги — это было важно, но лишь до определенной степени. Главное — игра: ощущение сукна под ладонями, какую карту дилер «сжигает» [33], какую сдает. Играл он не ради денег — ради фишек. Номинал фишки, любой фишки, — пустяк. Ценен уже сам кругляш фишки, уже цвет кругляша. В дальнем углу зала — мужчина, который все время смеется: вот это важно. И тот факт, что однажды все они умрут, важен. Ему хотелось подгрести к себе фишки и уложить столбиками. Важна игра, укладывание столбиков, подсчет сумм на глаз, полет и балет рук и взглядов. Со всем этим он — одно целое.
