Весна на Луне - Кисина Юлия Дмитриевна
Когда собирались они уезжать из Николаева, Леночка оставила мать на перроне и пошла прощаться с женихом в привокзальный буфет. А когда пришла — мать уже лежала под поездом. Так что Гарибальди оказался прав.
Теперь я знала, что лежало в коробке. Теперь я знала и о том, что туфли, которые лежали в коробке, уплыли по Черному морю и даже, может быть, доплыли до Кавказа, до наших любимых абхазских деревень, a то и коснулись берегов Турции, и может быть, нашел эти туфли там, в Турции, мой друг — Пловец.
Но на самом деле, если отбросить шутки и туфли в сторону, все это была какая-то необыкновенно нелепая история. И скорее всего, как потом сказал мой папа, это была очень женская история, потому что только женщины могли такое устроить и в такую чушь и несусветную белиберду поверить. Он все время говорил о некой «суггестивной силе», и мы с мамой ничего не понимали.
* * *Потом я как-то стремительно выросла и собиралась уехать в другой город.
Иногда кажется, что кирпичи прошлого так плотно подогнаны один к другому, что там совершенно не найдется места для нового. Зато теперь я знаю только одно: во-первых, в этом городе прошло мое детство, во-вторых, это был город женщин, в-третьих, там был Анатомический театр, который до сих пор все на том же месте, может быть, и зимой и летом с крыльцом, занесенным тонким слоем снега. А город вокруг этого здания абсолютно переменил свой облик.
И перед самым отъездом оттуда, весной, вдруг тогда нашла на меня поэзия и я написала стихотворение, которое посвятила тому самому брачному аферисту, навсегда в мыслях моих с ним распрощавшись, и которое ни за что бы не поняла какая-нибудь Кулакова.
Весна на Луне Снег, смеешься, болван, с головой индюка. На Луне все в цвету: уши ива развесила под облака, и поет какаду. Эта ива — плетей золотой спаниель, и петух гребешком подметает метель-канитель-карусель и звенит кадыком. Блохи севера прыгают в мокрую шерсть у меня на спине и приносят одну долгожданную весть о весне на Луне.Со временем я потеряла это мистическое чувство, которое сопровождало меня в то время, и чувство это, по-видимому, больше ко мне не вернется. Но оно непременно есть у других, тех, кто сейчас пребывает, как и я тогда, в состоянии «лунатизма», то есть абсолютного отрыва от реальности. Но это было и есть единственно возможное восприятие жизни, состояние, в котором видишь инфернальный свет, состояние, в котором нет границы между тем и этим светом, а значит, то состояние, в котором умереть совершенно невозможно.
