Грэм Грин - Наш человек в Гаване
— Вы так думаете?
Уормолд снова отправился в Ведадо, где стояли белые особняки и росли бугенвилеи богачей. Сколько воды утекло с тех пор, как он был здесь у профессора Санчеса! Вот он проехал мимо его ворот. Какие скандалы разыгрываются за стенами этого кукольного дома?
У него было такое чувство, будто у посла с беспокойством дожидались его прихода, а переднюю и лестницу старательно очистили от посторонних. На первом этаже какая-то женщина повернулась к нему спиной и быстро заперла за собой дверь; наверно, это была жена посла. Двое детей украдкой выглянули из-за перил на втором этаже и убежали, стуча каблучками по кафельному полу. Дворецкий проводил его в пустую гостиную и осторожно притворил дверь. За высокими окнами расстилался длинный зеленый газон и росли стройные субтропические деревья. Даже оттуда кто-то спешил убежать, заметив его.
Комната была похожа на все другие посольские гостиные — смесь массивной, доставшейся по наследству мебели и безделушек, собранных в странах, где хозяин прежде служил. Уормолду казалось, что он видит следы лет, проведенных в Тегеране (трубки необычной формы, изразец), в Афинах (одна или две иконы), но его озадачила африканская маска: откуда она, может быть, из Монровии?
Вошел посол, высокий холодный человек, по галстуку видно было, что он бывший гвардеец, — людям такой породы тщетно подражал Готорн. Он сказал:
— Садитесь, Уормолд. Вы курите?
— Нет, благодарю вас.
— Возьмите этот стул, вам будет удобнее. Ну что ж, давайте говорить прямо. Вам грозят неприятности.
— Понятно.
— Я, конечно, ничего, ровно ничего не знаю о том, чем вы здесь занимаетесь.
— Я продаю пылесосы, сэр.
Посол взглянул на него с нескрываемым отвращением.
— Пылесосы? Я говорю не об этом. — Он отвел глаза и посмотрел на персидскую трубку, на греческую икону, на маску из Либерии. Все это были страницы автобиографии, где для самоуспокоения описаны только счастливые дни. Он сказал: — Вчера утром меня посетил капитан Сегура. Имейте в виду, я не знаю, откуда полиция получила такие сведения, и меня это не касается, но он сообщил мне, что вы посылали домой ложные донесения в целях дезинформации. Я не знаю, кому вы их посылали, и это тоже меня не касается. Сегура уверяет, что вы получали деньги, делая вид, будто обладаете источниками, которых просто не существует. Я счел своим долгом тут же известить об этом министерство иностранных дел. По-видимому, вы получите распоряжение вернуться домой и отчитаться в своих действиях — перед кем, мне неизвестно, подобные вопросы не входят в мою компетенцию…
Уормолд заметил две детские головки, выглядывающие из-за высокого дерева. Он посмотрел на них, и они посмотрели на него, как ему показалось, с сочувствием. Он сказал:
— Да, сэр.
— Из беседы с капитаном Сегурой я понял, что вы доставляете всем здесь много хлопот. И если вы откажетесь вернуться на родину, местные власти могут причинить вам очень большие неприятности, а, учитывая все обстоятельства дела, я ничем не сумею вам помочь. Ровно ничем. Капитан Сегура подозревает, что вы подделали какой-то документ, который, как вы заявили, был взят у него. Вся эта комедия, Уормолд, мне глубоко противна. Я даже выразить не могу, до чего она мне противна. Законным источником информации за границей являются посольства. Для этой цели существуют атташе. Вся ваша так называемая разведка доставляет послу одни неприятности.
— Да, сэр.
— Не знаю, известно ли вам — мы постарались скрыть это от прессы, — но позавчерашней ночью тут застреляли одного англичанина. Капитан Сегура намекнул, что он был связан с вами.
— Я встретился с ним один раз, за обедом.
— Вам лучше вернуться на родину, Уормолд, первым же самолетом, — чем скорее вы это сделаете, тем будет лучше для меня, — и обсудить все с вашим начальством… кто бы оно там ни было.
— Да, сэр.
Самолет голландской авиалинии должен был вылететь в 3:30 утра на Амстердам через Монреаль. Уормолду не хотелось лететь через Кингстон, где Готорну могли поручить его встретить. Дав последнюю телеграмму, он закрыл контору; Руди и его чемодан должны были отправиться на Ямайку. Шифровальные книги сожгли с помощью целлулоида. Беатрисе надо было лететь вместе с Руди. Пылесосы были оставлены на попечении Лопеса. Имущество, которым он дорожил, Уормолд упаковал в сундук, который пойдет морем. Лошадь продали капитану Сегуре.
Беатриса помогала ему складывать вещи. Сверху в сундук положили статуэтку святой Серафины.
— Милли, наверно, ужасно расстроена, — сказала Беатриса.
— Да нет, она как-то сразу покорилась судьбе. Говорит, как сэр Гемфри Джилберт [52], что бог так же близок к ней в Англии, как и на Кубе.
— Ну, Джилберт, по-моему, говорил не совсем так.
В доме осталась куча мусора, который решили сжечь, хоть там не было ничего секретного.
Беатриса сказала:
— Боже мой, сколько у вас сохранилось ее фотографий!
— Мне казалось, разорвать фотографию — это все равно, что кого-нибудь убить. Теперь я знаю, — это совсем не одно и то же.
— А что это за красная коробочка?
— Она мне подарила запонки. Их украли, а коробочку я спрятал. Сам не знаю почему. В общем я даже рад, что весь этот хлам надо выбросить.
— Конец жизни.
— Двух жизней.
— А это что?
— Старая программка.
— Не такая уж старая. «Тропикана». Можно мне ее взять?
— Вам еще рано хранить реликвии, — сказал Уормолд. — Их набираешь на своем веку слишком много. А потом из-за всего этого мусора тебе негде жить.
— Ладно, рискну. Тот вечер был какой-то удивительный.
Милли и Уормолд проводили ее в аэропорт. Руди как-то незаметно исчез, сопровождая носильщика, который волочил его огромный чемодан. День был жаркий, и публика стоя пила «дайкири». Едва капитан Сегура сделал Милли предложение, как ее дуэнья куда-то пропала, но ребенок, который поджег Томаса Эрла Паркмена младшего, так и не вернулся, как ни мечтал об этом Уормолд. Казалось, что Милли переросла обе крайности своего характера. Она объявила тактично, как взрослая:
— Пойду куплю Беатрисе на дорогу каких-нибудь журналов. — И, отойдя к книжному киоску, повернулась к ним спиной.
— Простите меня, — сказал Уормолд. — Когда я вернусь, я им скажу, что вы ничего не знали. Интересно, куда вас теперь пошлют?
— Наверно, к Персидскому заливу. В Басру.
— Почему к Персидскому заливу?
— Так они себе представляют чистилище. Искупление грехов потом и слезами. А у вашей фирмы нет представителя в Басре?
— Боюсь, что моя фирма не захочет больше меня держать.
— Что же вы будете делать?
— Спасибо бедняге Раулю, у меня хватит денег, чтобы отправить Милли на год в Швейцарию. А потом, ей-богу, не знаю.
— Вы могли бы открыть лавочку, где продают все эти штуки для розыгрыша, — ну, знаете: окровавленные пальцы, чернильные пятна, муху на куске сахара… Господи, до чего ужасны все эти проводы! Ступайте домой, не надо вам дожидаться отлета.
— Когда я вас увижу?
— Постараюсь не поехать в Басру. Постараюсь остаться в секретариате с Анжеликой, Этель и мисс Дженкинсон. Если повезет, буду кончать в шесть, и мы сможем встретиться в угловом ресторане, наскоро что-нибудь перекусить и пойти в кино. Какая унылая жизнь, правда? Вроде ЮНЕСКО или съезда писателей. Тут с вами мне было весело.
— Это правда.
— Ну, а теперь — уходите.
Он подошел к книжному киоску, где стояла Милли.
— Идем, — сказал он.
— А как же Беатриса? Ведь я не отдала ей журналы.
— Ей не нужны журналы.
— И я с ней не попрощалась.
— Поздно. У нее уже проверили паспорт. Увидишь ее в Лондоне… Надеюсь.
Казалось, что весь остаток жизни они проведут на аэродромах. На этот раз отлетал самолет голландской авиакомпании, было три часа утра, небо розовело, отражая неоновые лампы киосков и посадочные огни, а «проводы» им устраивал капитан Сегура. Он всячески старался скрыть, что его миссия носит официальный характер, и вел себя по-домашнему, но все равно их отъезд был похож на высылку. Сегура сказал с укором:
— Вы сами меня вынудили!
— Ваши методы куда человечнее, чем у Картера или у доктора Брауна. Кстати, что вы собираетесь делать с Брауном?
— Он решил, что ему необходимо вернуться в Швейцарию по делам, связанным с точным инструментом.
— А куда он взял билет?
— Не знаю. Кто бы они там ни были, они очень довольны, что раздобыли ваши чертежи.
— Мои чертежи?
— Да, чертежи сооружений в Орьенте. Доктор Браун сможет похвастаться еще и тем, что избавился от опасного агента.
— От кого, от меня?
— Да. На Кубе будет спокойнее без вас обоих, но мне жалко расставаться с Милли.
— Милли все равно не вышла бы за вас замуж. Ей не нравятся портсигары из человеческой кожи.
— Вам когда-нибудь говорили, чья это кожа?
— Нет.
— Полицейского, который замучил насмерть моего отца. Видите ли, мой отец был бедняком. Он принадлежал к классу пытаемых.
