Мишель Уэльбек - Возможность острова
Как вовремя, как вовремя! Коп встречал нас, подпрыгивая от восторга: пророк как раз решил устроить сегодня вечером импровизированный ужин в узком кругу, позвать всех имеющихся в наличии знаменитостей, то есть всех, кто так или иначе контактирует с массмедиа или с широкой публикой. Стоявший рядом Юморист изо всех сил кивал и подмигивал мне, вроде бы намекая, что не стоит воспринимать это вполне всерьёз. Думаю, на самом деле он сильно рассчитывал, что я помогу выправить ситуацию: до сих пор все организованные им пиар-акции неизменно кончались провалом, в прессе секту выставляли в лучшем случае как сборище недоумков-уфологов, а в худшем — как опасную организацию, которая проповедует идеи, попахивающие евгеникой, если не нацизмом; самого пророка регулярно осыпали насмешками, припоминая ему неудачи на предыдущих поприщах (автогонщика, эстрадного певца…). Короче, ВИП вроде меня, хоть что-то собой представляющий, был для них просто подарком судьбы, кислородной подушкой.
В столовой собралось человек десять; я узнал Джанпаоло, рядом сидела Франческа. Вероятно, его пригласили как актёра, пускай и захудалого; слово «знаменитости» явно следовало понимать в расширительном смысле. Ещё я узнал весьма упитанную даму лет пятидесяти с пепельно-русыми волосами: она пела приветственную песнь Элохим на предельном, почти невыносимом уровне громкости; её представили мне как оперную певицу, вернее, хористку. Меня усадили на почётное место, напротив пророка; тот поздоровался со мной очень тепло, но казался напряжённым, расстроенным, озабоченно поглядывал во все стороны и слегка успокоился, только когда рядом с ним оказался Юморист. Венсан сел справа от меня, бросил острый взгляд на пророка, лепившего из хлебного мякиша шарики и машинально катавшего их по столу, — вид у него был усталый, отсутствующий, в первый раз он выглядел на все свои шестьдесят пять.
— Массмедиа нас ненавидят… — с горечью произнёс он. — Если меня сейчас вдруг не станет, не знаю, что будет с моим детищем. Полный абзац…
Юморист, уже готовый отпустить какую-нибудь шуточку, повернулся было к нему, понял по тону, что он говорит серьёзно, да так и остался с открытым ртом. Плоское, словно утюгом отглаженное, лицо, крошечный носик, жиденькие встрёпанные волосы — вся его внешность располагала к роли шута, он принадлежал к числу тех несчастных, у кого даже отчаяние невозможно воспринимать всерьёз; но если секта внезапно развалится, его судьбе все равно не позавидуешь, я даже не уверен, что у него есть какой-то иной источник дохода. Жил он при пророке в Санта-Монике, в одном доме с его двенадцатью невестами. У него самого сексуальная жизнь отсутствовала полностью, да и вообще отсутствовали какие-либо занятия, единственная его эксцентричная черта состояла в том, что он выписывал из Франции свою любимую чесночную колбасу, калифорнийских деликатесных бутиков ему не хватало; ещё он коллекционировал рыболовные крючки и в целом выглядел вполне жалкой пустой марионеткой, без всяких собственных желаний, без всякой живой субстанции, пророк держал его при себе скорее из жалости или для контраста, а также чтобы при случае было на кого наорать.
В зал торжественно вступили невесты пророка, неся блюда с яствами; видимо, отдавая дань артистическому характеру нынешнего собрания, они сменили туники на весьма откровенные костюмы феи Мелюзины — конусообразные, усыпанные звёздами шляпы и расшитые серебристыми блёстками платья в обтяжку, открывавшие ягодицы. Повара постарались: на блюдах лежали маленькие пирожки с мясом и разнообразные zakouski. Пророк машинально потрепал по заду брюнетку, накладывавшую ему в тарелку zakouski, но, похоже, его моральный дух от этого не поднялся; он нервно велел немедленно принести вина, выпил залпом два стакана и, откинувшись на спинку стула, обвёл собравшихся долгим взглядом.
— Нам надо что-то делать на уровне медиа… — обратился он наконец к Юмористу. — Я только что прочёл последний «Нувель обсерватёр», честное слово, эта кампания по систематическому очернению, это уже просто невозможно…
Юморист насупился, потом, после минутной паузы, задумчиво изрёк, словно невесть какую истину:
— Это нелегко…
На мой взгляд, его безразличие выглядело несколько странно: в конце концов, официально за пиар отвечал он один, и это было тем более заметно, что ни Учёного, ни Копа на ужин не пригласили. Наверняка он был абсолютно некомпетентен в этой области, равно как и во всех остальных, привык получать скверные результаты и думал, что так будет всегда, что окружающие тоже привыкли к его скверным результатам; на вид ему было те же шестьдесят пять, и от жизни он ничего особенного не ждал. Его рот беззвучно открывался и закрывался, он явно придумывал, что бы такое смешное сказать, вернуть всем хорошее настроение, но у него не получалось, произошёл сбой комического механизма. В итоге он оставил свою затею, наверное, решил, что нынче пророк просто встал не с той ноги и у него это пройдёт; успокоившись, он невозмутимо принялся жевать пирожок с мясом.
— Как ты считаешь… — Пророк вдруг обратился ко мне, глядя мне прямо в глаза. — Враждебность прессы — это в самом деле долгосрочная проблема?
— Вообще говоря, да. Если подавать себя как страдальцев, сетовать на несправедливые нападки и остракизм, то, конечно, можно заручиться поддержкой нескольких извращенцев, Ле Пену в своё время это прекрасно удалось. Но в итоге окажешься в проигрыше, особенно если хочешь привлечь новых сторонников, выйти за пределы определённой аудитории.
— Вот! Вот! Послушайте все, что мне сказал Даниель!… — Он вскочил со стула, призывая в свидетели всех сидящих за столом. — СМИ обвиняют нас в том, что мы — секта, но ведь именно они не дают нам стать религией, систематически извращая наши принципы, перекрывая нам доступ к широкой публике, тогда как решения, которые мы предлагаем, важны для каждого человека, независимо от национальности, цвета кожи, прежних верований…
Все перестали жевать; кое-кто покачал головой, но никто не нашёлся что ответить. Пророк сник, сел на место, кивнул брюнетке, чтобы та налила ему ещё стакан вина. После короткого молчания разговоры за столом возобновились: в основном они вращались вокруг ролей, сценариев, разного рода киношных проектов. Видимо, большинство приглашённых были актёрами, начинающими или второго плана; я и прежде замечал, что актёры — вероятно, потому, что случай играет в их жизни решающую роль, — легче других становятся добычей всяких причудливых сект, верований и духовных учений. Занятно, что никто из них меня не узнал; наверное, оно и к лучшему.
— Harley Dude was right… — задумчиво произнёс пророк. — Life is basically a conservative option…[60]
Я не сразу понял, к кому он обращается; оказалось, что ко мне. Он спохватился и продолжал уже по-французски, с неожиданно искренней печалью в голосе:
— Видишь ли, Даниель, единственная цель человечества — это размножение, продолжение рода. И хотя эта цель явно ничтожна, оно стремится к ней с невероятным упорством. Люди несчастны, глубоко несчастны, но продолжают всеми силами противиться любым попыткам изменить их удел: они хотят детей, причём детей, похожих на них самих, чтобы своими руками вырыть себе могилу и навеки сохранить условия собственного несчастья. Когда предлагаешь им свернуть с накатанного пути, пойти другой дорогой, обязательно встречаешь ожесточённое неприятие, и надо быть к этому готовым. Я не питаю никаких иллюзий относительно ближайшего будущего: чем ближе мы подойдём к технической реализации проекта, тем более бурными будут протесты. К тому же интеллектуальная власть целиком в руках сторонников статус-кво. Борьба предстоит тяжёлая, очень тяжёлая…
Он вздохнул, допил вино и то ли погрузился в индивидуальную медитацию, то ли просто пытался бороться с апатией; Венсан смотрел на него в упор, со странно напряжённым интересом: настроение пророка в тот миг, видимо, колебалось между отчаянием и беззаботностью, смертельной тоской и весёлыми коленцами жизни, и он все больше напоминал старую, усталую обезьяну. Но через пару минут он распрямил спину и обвёл присутствующих более живым взглядом; по-моему, только в этот момент он обратил внимание на красоту Франчески. Он поманил одну из девушек, прислуживавших за столом, японку, что-то шепнул ей на ухо; та подошла к итальянке, передала ей слова пророка. Франческа радостно вскочила и, даже не взглянув на своего спутника, села по левую руку от пророка.
Джанпаоло выпрямился; его лицо словно застыло; я отвернулся, невольно заметил, как пророк провёл рукой по волосам девушки; его лицо светилось детским, старческим, если угодно, трогательным восторгом. Я уставился в свою тарелку, но через полминуты мне надоело созерцать кусочки сыра, и я покосился вбок: Венсан по-прежнему бесстыдно, по-моему, даже с каким-то торжеством разглядывал пророка; тот теперь обнимал девушку за шею, она положила голову ему на плечо. Когда он запустил руку ей за лиф, я не удержался и бросил взгляд на Джанпаоло: он привстал со стула, на его лице явственно сверкнула ярость, это заметил не только я, разговоры разом смолкли; потом, сломленный, он медленно сел, сгорбился, опустил голову. Мало-помалу все опять заговорили, сначала вполголоса, а потом и громко. Пророк удалился из-за стола вместе с Франческой, даже не дождавшись десерта.
