Дорис Лессинг - Бабушки (сборник)
Интересно, беспокоила ли ее наша любовь к ее сыну, то, как мы постоянно помогали и поддерживали его? Такое поведение было естественным, мы были добры; это она привила нам доброту.
Как же Дестра, должно быть, страдала в тот день, когда ее, больную, принесли к нам и она поставила нас перед выбором!
Я помню ее лицо, хотя теперь я воспринимаю все случившееся не так, как тогда. В тот день я видел в ней лишь больную женщину. Но сердце ее терзало еще и беспокойство. Она сидела на подушках, а мы на ее глазах бездумно и весело выбрали ее глупого сына, очаровательного, восхитительного, но глупого мальчика — и я, как сейчас, вижу ее лицо, старое, мрачное, напряженное.
Дестра уже знала, что нас ждет.
Теперь ясно, почему мы, Двенадцать, никогда не называли вещи своими именами. Мы жаловались на ДеРода, боялись его, гадали, почему так, но ни разу не признали: «Это мы, Двенадцать, виноваты во всем случившемся, потому что мы его выбрали, а делать этого не следовало». Любой из нас справился бы лучше, чем ДеРод. Ни в ком из нас не было злобы, все мы почитали Дестру и правили бы так, как она хотела. Даже я, вялый и нерешительный, руководил бы лучше!
Мы ее подвели. Мы виноваты. Ответственность лежит на нас. Знаменитые Двенадцать, так старавшиеся ради Городов, гордые своими достижениями, именно мы, и не кто иной, стали причиной падения государства.
И, вероятно, именно из-за нас Дестра так страдала перед смертью.
Прежде чем запечатать свиток, я должен записать кое-что еще, нечто странное. Из-за гор до нас долетели слухи, будто земля трясется так сильно, что рушатся целые города. Мы уже знаем, что молва всегда все преувеличивает, так что ждем подтверждения. В то же время пришли новости, что рабочие, занятые строительством стены, обнаружили руины мертвого города. Еще не ясно, насколько большим он был. Они лежат на глубине, равной длине двух ручек обычных кирок. Конструкция домов отличается от нашей, посложнее, также жители древнего города мостили дороги, выкладывали пол и потолок более мелкими камнями разных цветов. Мы так не умеем. Как говорят, ДеРод крайне обрадовался и приказал всем остальным остановить свою работу и перейти на раскопки города. «Выкапывайте все. Люди будут приезжать, чтобы посмотреть на эту диковину». У народа же дурные предчувствия. Они помнят, что в рассказах о древних поселениях, из которых формировались Города, говорилось о рвоте земли, когда реки поглощают горы и меняют русло, а море выходит из берегов. Так странно наблюдать, как старые сказки, презираемые падкими на сенсации людьми, которым интересно только все новое и волнующее, снова обретают популярность — лишь потому, что на горизонте появилась опасность!
«Некогда здесь находился прекрасный город, прямо под нами, — говорят они. — И как же помешать этому повториться опять? Посмотрите, что происходит за горами».
Примечание к опубликованному манускрипту от Археолога
История места, где ведутся раскопки, без сомнения насчитывает не менее семи тысяч лет. Город укрыт слоем пемзы и пепла. Ничего подобного нам видеть еще не доводилось, цивилизация подобного типа обнаружена впервые. Данный манускрипт обладает непередаваемой ценностью и поможет нам восстановить быт тех времен. Под городом, раскопанным пока лишь частично, находится еще один. Со временем мы доберемся и до него.
Свиток был найден в углублении частично опрокинутой толстой стены. Тип письма был нам неизвестен, пока группа экспертов не обнаружила аналогии с клинописью, и этого было достаточно, чтобы расшифровать все остальное. Чтобы облегчить чтение, сделан перевод текста. Под такими словами, как «время» подразумевается «то, что идет и несет нас от рождения к смерти на лучах солнца». Год: «цикл перемен в цвете растительности, соответствующий движению солнца от горячего к холодному». Глупость: «То, чего не хватает в самых благородных частях разума».
Наши слова менее красочны, но обеспечивают по меньшей мере более высокую скорость восприятия.
Раскопки ведутся уже четыре года. Работать приходится с камнем, твердым и серым, это некая разновидность гранита. Камень встречается как обработанный, так и нет. Но автор манускрипта описывает сады, деревья, водоемы и, самое главное, Водопад — вода текла по огромным каменным блокам. А поначалу, до обнаружения манускрипта, мы приняли это сооружение за большую церемониальную лестницу, которая вела, как мы предполагали, к храму или чему-то подобному.
Глава 4. Дитя любви
В Рединге с поезда сошел юноша. На вагонной ступеньке он так неуклюже качнул чемоданом, что едва не задел парня на перроне. Тот резко повернулся, для пущего эффекта приложив руку к щеке, однако рассерженная гримаса немедленно сменилась изумленным восклицанием: «Джеймс Рейд!.. Подумать только, Джимми Рейд!» Молодые люди пожали руки и радостно похлопали друг друга по плечам. Локомотив пронзительно загудел и выпустил огромный клуб пара.
Два года назад они были одноклассниками. После школы Джеймс поступил на курсы управления и бухгалтерского учета, а Дональд «решил заняться политикой», на что его приятель дружелюбно заметил: «Гм, неплохо… Дело прибыльное». Впрочем, у Дональда и без того хватало возможностей побаловать себя, а Джеймс всегда был стеснен в средствах.
Фраза «мы стеснены в средствах» часто звучала в семействе Рейд — Джеймс считал, что слишком часто и без особого повода.
Дональд блистал в школьном театре, слыл прекрасным оратором в дискуссионном клубе и участвовал в издании журнала «Новая социалистическая мысль», а Джеймс понятия не имел, какую карьеру избрать, знал только, что не желает сидеть в конторе с девяти до пяти. «Получи корочки, милый, пригодится», — посоветовала мать. Отец наставительно сообщил: «Нет смысла тратить время на университет, школа жизни научит большему». Вдобавок, денег на университет не было.
— Ты куда сейчас? — спросил Дональд.
— Домой.
— А что так хмуро? Случилось что?
Дружелюбная улыбка на круглом лице Дональда вызывала на откровенность, практически гарантируя понимание, и Джеймс внезапно признался в том, о чем никому никогда раньше даже не намекал:
— Не хочется…
Дональд звонко рассмеялся и тут же заявил:
— Пошли со мной. Я тут на конференцию социалистической молодежи собрался.
— Но меня дома ждут…
— Так позвони им. Ну же, пойдем! — настойчиво воскликнул Дональд, направляясь к кафе, где был телефон.
Дональд, уверенный в том, что все в жизни легко и просто, никогда не испытывал сложностей. Джеймс, прежде чем позвонить домой и сказать, чтобы его не ждали на выходные, должен был тщательно подготовиться к разговору, обдумать и взвесить все «за» и «против». Однако же вот он у телефона… Официантка ласково улыбнулась молодым людям, Дональд поощрительно кивнул другу.
— Мам, не возражаешь, если я приеду в понедельник вечером? — спросил Джеймс.
— Нет, конечно.
Мать считала, что сыну следует больше времени проводить с друзьями. Дональд для этого прекрасно подходил. Молодые люди сели в вагон и отправились туда, откуда только что приехал Джеймс — только теперь поезд вез их навстречу приключениям, а не в скучный мирок конторы.
Так началось чудесное лето 1938 года, изменившее жизнь Джеймса. Дональд воспользовался своими связями и без проблем записал друга на конференцию, хотя мест уже не было. На конференции горячо обсуждали войну в Испании, о которой Джеймс знал не больше, чем об условиях труда на оловянных копях Южной Америки (предмете еще одной оживленной дискуссии). Юношу ошеломили новые идеи, новые лица. Все участники конференции ночевали в общежитии колледжа и ели в столовой. Всевозможные направления либеральной мысли развивались в жизнеутверждающей атмосфере напряженных споров. Как оказалось, долгом каждого здравомыслящего человека было точно определить свою позицию по любому вопросу — от войны в Испании до вегетарианства. В следующие выходные на конференцию собрались пацифисты, и Дональд выступил оппонентом в дискуссии, заявив при этом, что сам он — коммунист. «Но не активист, — уточнил он. — Хотя в душе с ними». Он вменил себе в обязанность бороться с неверным образом мышления и считал политику своим призванием, хотя истинное наслаждение получал от литературы, особенно от поэзии. Вместе с Дональдом Джеймс посетил лекции «Роль поэзии в освободительной борьбе», «Современная поэзия» и «Романтические поэты — предвестники революции», а также побывал на выступлениях Стивена Спендера в Лондоне и Челтенхаме.
Лето шло своим чередом: «Коммунистическая партия за свободу!», «Американская литература» (знакомство с творчеством Дос Пассоса, Стейнбека, Лилиан Хеллман, с пьесой Клиффорда Одетса «Ожидание Левши» и трилогией Джеймса Т. Фаррела о Стадсе Лонигане), «Куда идет Британская империя?», «Право Индии на самоопределение»… Джеймс стал проводить с Дональдом не только выходные. По вечерам, после занятий в колледже, друзья отправлялись на вечерние лекции, дискуссии или посещали либеральные кружки. Джеймс приходил домой, принимал ванну, переодевался и рассказывал матери о том, где побывал. Она заинтересованно выслушивала и подробно расспрашивала сына. Год назад Джеймс с плохо скрытым раздражением уклонился бы от ответов, но сейчас, осознав скудость эмоциональной жизни матери, терпеливо объяснял происходящее. Отец прислушивался к рассказам сына, однако отделывался лишь невнятными восклицаниями и небрежными возражениями.
