Владимир Дружинин - Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы
Тревога напрасная. Нас угощают на первом же перевале, в уютном сводчатом ресторане. Вино легкое, освежающее, в меру кислое.
Плечистые, рослые официанты, толстяк хозяин, его мило краснеющие дочки — все смотрят на нас с приветливым любопытством. Господа из Советского Союза! Оттуда клиентов еще не было. Жаль, сейчас ничего интересного нет. Зима! Надо приехать летом на праздник.
— Какой праздник? — спросил я.
— Мсье! — Хозяин поднял брови. — Вы разве не слышали? День святого Виллиброра. Наша танцующая процессия.
Я смутился.
— Безумие! — подал голос наш Жорж.
Эта явная непочтительность, однако, никого не обидела. Дочки захихикали, а хозяин сказал с чувством:
— Вы бы видели, господа, сколько у меня тогда бывает клиентов!
Разумеется, мы стали расспрашивать.
Городок стар, базилика Виллиброра с ее аркадой в романском стиле и круглыми, острыми башенками по карнизу стоит уже тысячу лет, а странная процессия еще старше. Вероятно, в основе ее какой-нибудь дохристианский, магический обряд. Из памяти народной он уже исчез.
Если верить церковникам, святой Виллиброр, англичанин, принес в Арденны истинную веру, разбил идолов и прогнал некую эпилептическую хворь. С тех пор верующие отмечают этот подвиг каждый год, двигаясь вприпрыжку в крестном ходе под музыку и пение.
Другое объяснение дает легенда. Один горожанин был несправедливо обвинен в убийстве. Перед казнью он попросил разрешения сыграть на скрипке. Последний раз… Только он коснулся струн, как судьи, публика, а затем и все обитатели Эхтернаха начали плясать. Никто не заметил, как скрипач ушел из города. День, другой и третий все плясали на улицах, на виноградниках и даже в церкви. Плясали, обливаясь потом, томимые голодом, жаждой. На счастье, явился в Эхтернах святой Виллиброр и молитвой снял чары, остановил мучительную пляску.
Поныне тысячи людей съезжаются к престольному празднику. Многие относятся к церемонии всерьез — ведь есть поверье, что участие в крестном ходе может избавить от любой болезни твоего родственника или тебя самого… Туристы — те устремляются просто поглазеть на уникальное зрелище. Но нередко их затягивает процессия.
Ведь удержаться трудно. Через весь город шеренгами, держась за концы белых платков, двигается шествие одержимых. Два шажка вперед, три назад или, сменив ритм, пять шажков вперед и три назад. Впереди приплясывает самый старый житель города, за ним — священники, поющие гимн. Грохочут оркестры.
Шествие длится несколько часов и завершается в церкви торжественным молебном. А затем народ кидается к ярмарочным лоткам, каруселям, в кегельбаны и, понятно, пивные и харчевни.
— Мсье, — сказал нам на прощание хозяин, — я вам очень советую приехать. Вы нигде в мире не увидите ничего подобного. У меня бывают клиенты из Англии, мсье. Даже из Канады, мсье. Даже из Америки.
Лицо его с жиденькими усиками было при этом благоговейное.
Когда мы рассаживались в автобусе, городок мирно дремал, притулившись к гряде Арденн, одурманенный их хвойным ароматом. И, казалось, не подозревал о своей чуть ли не всемирной славе.
Дорога все чаще взлетает с холма на холм и постепенно набирает подъем.
Уже смеркалось, когда мы нырнули в Вианден. Да, именно нырнули, скатившись с пригорка, и очутились на извилистой улице-теснине. Пышно разузоренные фонари на железных бра, подслеповатые мезонины, подвальные таверны, выщербленный лепной герб на стене, дева Мария в нише, одетая в ситцы, по-крестьянски…
Вон, вон из машины! Разве можно не пройтись по этому городку-музею! Улица сбегает к речке Ур, к мосту, а затем карабкается на холм, к руинам огромного графского замка.
Сейчас здесь — жилище летучих мышей, ящериц. Осколок Виандена средневекового, упоминаемого не только летописцами, но и капелланом Германом, самым ранним люксембургским поэтом. В своей келье он изложил стихами сказание о святой Иоланде Вианденской.
В замке шумно, весело. За столами сотни гостей. Одна Иоланда грустит, не притрагивается к яствам. Напрасно уговаривает ее молодой граф.
Ты исполнишь ли, сестра, что я велю,Своевольства дольше я не потерплю,Окажи почтенье мне с моей женой,Угощайся, пой и радуйся со мной!
Иоланда не находит себе места на свадьбе брата, ее ничто не радует в родовом поместье, — она решила стать монахиней. Поэма написана в тринадцатом веке. В ней шесть тысяч строк. Это едва ли не самое грандиозное в тогдашней литературе восхваление католического благочестия.
Куда ближе нам другая глава истории Виандена.
У моста через Ур, на набережной, стоит небольшой, вросший в землю дом. Посетителям показывают комнаты, оклеенные старыми, выгоревшими обоями, конторку, чернильницу… Можно прочитать слова, произнесенные однажды здесь на крыльце растроганным седовласым человеком.
«Я хотел бы все ваши руки собрать в своей, крепко сжать своей рукой…»
У крыльца собрались местные жители, в их числе музыканты, члены ансамбля «Рабочая лира». Они пришли, чтобы сыграть серенаду в честь дорогого гостя — Виктора Гюго.
Гюго приезжал сюда несколько раз. Он очень любил Вианден. Ему нравилось просыпаться на широкой деревянной кровати, вдыхать полной грудью воздух у открытого окна, над речкой в солнечных бликах, нравилось бродить по лесам и среди развалин графской твердыни, на осенней ярмарке орехов.
Однажды на колокольне ударили в набат. Гюго выбежал одним из первых, взял ведро, всю ночь вместе с другими гасил пожар.
Гюго видели на осенней ярмарке орехов, в толпе, у каруселей, видели в таверне с крестьянами за стаканом «кватч» — здешней сливовицы.
«У вас, Сен Жак, — говорил Гюго местному леснику, — благодатная прекрасная земля, но вот сеньоры построили замок-крепость, и он повис над всей округой, как штык, воткнутый в вашу землю, и соки земли вытянули тунеядцы. С тех пор прошли века, замок разрушен, но сеньоры остались, и по-прежнему все богатства земли, добытые вами, идут к ним».
Последний раз Гюго занимал комнату в доме у моста летом 1871 года. «Меня гонит непогода», — говаривал он. Теперь даже Брюссель — постоянное убежище писателя-изгнанника — отказал ему в гостеприимстве. Гюго тяжело провинился в глазах бельгийской королевской власти. Он объявил в газетах, что его дом в Брюсселе открыт для парижских коммунаров. Для тех, кто избежал расправы и ищет приюта за рубежом.
Горько на душе у Гюго. Он знает, что в Париже свирепствуют палачи. «Грозный год», — так называется цикл стихотворений, рождающихся в Виандене. Поэзия скорби, негодования.
Но вера в будущее не покинула Гюго и в тот зловещий год. Наверно, любимый Вианден, славные, простые, неунывающие друзья помогали держать перо…
Дом у моста — святыня в Виандене. О Гюго говорят так, как будто он все еще живет здесь. Как будто его следы отпечатались на заснеженном мосту через Ур.
Неслышно течет холодная, сонная речка. Холмы и щербатые остатки крепости и дома на том берегу — все поглотили туман и темнота. Только редкие фонари едва теплятся в дрожащей, влекомой куда-то дымке. На мосту памятник, в чертах Гюго, высеченных из камня, залегли резкие тени.
Так закончился первый день дальнего рейса по маленькому Люксембургу.
В люксембургской Швейцарии
Право, километры здесь другие. Всего-навсего сотня их намоталась на спидометр — расстояние, по нашим масштабам, пустяковое. А на нем, между тем, что-то около двадцати городов, несколько областных наречий. В одном селении мы слышали знакомое «гуден мойен», в другом, — «мюрген». От волнистых равнин юга страны, лишь кое-где зачерненных лесом, мы проехали по мозельской долине винограда, затем поднялись по ступеням хвойных Арденн. Сменились пейзажи, климаты.
Что же еще в запасе у Люксембурга — маленького волшебника? Неужели новые неожиданности? Представьте — да!
Городок Клерво как будто сполз с крутой горы вместе с обвалом. Стряхнул с себя песок, гравий и, едва удержавшись на приречном карнизе, впился в ложбины своими зигзагообразными, отчаянно раскиданными улицами. Пропадая в провалах почвы, они словно прячутся от надменного двухбашенного храма. Из всех домов городка видно это серое, грузное здание, громоздящееся на холме. Волей-неволей глядишь на него снизу вверх. Кажется, даже пустые окна заброшенного замка взирают на аббатство с немым подобострастием.
Зловещая слава у аббатства Клерво. Здесь проповедовали самые жестокие изуверы. По их приказу жгли людей на кострах.
Старинная постройка кажется новой — так старательно ее поддерживают, заделывают трещины. Розовые, сытые священнослужители выходят из ворот аббатства. Им тут вольготно, Люксембург и ныне именуется крепостью католичества.
