Михаил Садовский - Ощущение времени
«Может, ошиблась, — размышляла она, — нет. А если ошиблась, то не сейчас, а тогда ещё, когда поверила ему… почему он вдруг стал таким послушным и столько времени не появлялся? Всегда был невозможно настойчивый, — приходилось сбегать с занятий, меньше играть и меньше спать, потому что он так хотел!.. А может, я так хотела тоже? — возражала она себе. Но ответа не было. Сейчас была обида. До слёз. До желания выскочить из машины, бежать, найти его и трясти за плечи, и высказать всё это — всю боль, всю обиду. И вдруг она сама себя остановила: — Но я же для него играла! Для него — это факт! — она даже застонала вслух. Всполошились родители, водитель обернулся — не остановиться ли, — Нет, нет. Ничего не надо. Это она так — случайно, от усталости и перевозбуждения… всё в порядке…» Но через минуту Варвара Петровна не выдержала:
— Я знаю из-за чего ты! — произнесла она, как со сцены, — Слава Богу, что он не пришёл.
— Что ты знаешь, что ты знаешь?! — сорвалась Вера. — Молчала бы лучше! Ты мне всю жизнь поломала! Ты это знаешь?
— Девочки, девочки! — обернулся к ним с переднего сидения Лысый, — Вы бы хоть до дома дотерпели. — они действительно замолчали разом и так же разом начали, когда захлопнулась дверца машины.
— Проклятье! — возмутилась Варвара Петровна, — нигде поговорить нельзя! Что? И водители тоже? — обратилась она к мужу, и он лишь вздохнул. Она терпела, входя в парадное, улыбнулась консьержке тёте Паше, которую не выносила за сладенький голос и необыкновенную осведомлённость… Но дома она разошлась не на шутку, слишком долго сдерживала своё раздражение и гнев. — Ты ещё потом мне спасибо скажешь, Вера, попомни мои слова!
— Когда потом, когда? — взвилась дочь.
— Когда повзрослеешь и остепенишься!
— А если я не хочу остепеняться? Мне с ним хорошо было, понимаешь?
— Что же он не пришёл? Ему давно плевать на тебя!
— Да он был, был на концерте! Был!!!
— Был? — изумление обоих родителей заставило Веру невольно улыбнуться, они пропели свой вопрос в унисон, но разрядка не наступила.
— Да! И из-за вас не пришёл поздравить! Потому что вы его ненавидите, это же за версту видать! И меня вы заставляли, но это невозможно… — она уже была на грани истерики, — теперь ничего невозможно!
— Ну, Верочка, Вера, ты так сыграла! — Лысый делал знаки жене и не знал, кого успокаивать. Обе красные, растрёпанные не могли даже сидеть от возбуждения и бросали свои доводы друг другу в лицо. Кажется, ещё чуть, и они вцепятся одна в другую.
— О чём ты говоришь? Ненавидеть! Найдётся другой! — безжалостно продолжала мать.
— Это какой же, по-твоему? — не унималась дочь, — Который тебе понравится?
— Да! Да! Да! Мне понравится! И твоей веры будет!
— А-а-а-а-а! — взвилась дочь, — Наконец-то ты высказалась! Вот в чём дело? Понятно! А что же ты меня отдала в класс к еврею? Да, а ученики у него кто, ты знаешь: узбек, японец, четыре еврея и я одна затесалась! Не помнишь, как его добивалась!? А? А зубной, кто у тебя? Не Штильман? А портной не Зискин? А очки, кто тебе делает? Очки? Кто? Если ты такая православная? Поди, купи в аптеке!
— Всё! — заорал Лысый, наконец, — В моём доме!
— Молчи! — это уже был скандал по полной программе! Варвара Петровна давала бой, — Ты вообще молчи! Если бы не я!.. Ты!!! — Лысый подскочил к ней, схватил за плечи и начал трясти так, что её голова беспомощно моталась из стороны в сторону, потом сильно толкнул спиной к стенке, хотел что-то произнести, запнулся, махнул рукой и захлопнул за собой дверь кабинета… стало тихо… Вера сидела, уронив голову на руки за столом на кухне.
— Всё. Я больше с тобой жить не могу… и не буду… а если сейчас хоть слово скажешь, жилы себе перережу на руках и играть никогда больше не буду… — Варвара Петровна тоже опустилась на стул и закрыла рот рукой. Рыдания уже распирали её, и она пыталась их сдержать… — Ты, ты, ты хуже их!.. — бросила ей в лицо дочь, но мать не поняла, что она имела в виду… только слово «хуже» добило её, и она зашлась в истерике…
Одни верят, что браки затеваются на небесах, другие говорят, что суженого можно встретить случайно в обыкновенной толпе и сразу почувствовать это. Только надо не испугаться и поверить самому себе. Третьи считают, что судьбу не переиначить, но делить её можно только с человеком проверенным и надёжным… а на самом деле — сколько людей, столько коллизий…
Додик говорил себе: «Она не для меня». Вера внушала себе: «Если бы любил, как раньше, прибежал бы! — а через секунду возражала: — Сама побежала бы, если б, как раньше, — только при его виде у меня ноги слабели и в горле щекотно становилось! Я ж его сама просила отойти, повременить, подумать, проверить… — дура!» Додик решал: «Да наплевать на всё! Как два идиота: я мучаюсь, она мучается… — и тут же возражал себе: — Если бы мучилась, позвонила бы хоть!.. Ну, и я хорош — зайти поблагодарить после концерта, просто долг вежливости! Враньё! Никаких долгов — никому я ничего не должен! Лазейку ищу… нет лазейки!»
Вера стиснула зубы… глаза сделались стеклянными пуговичками, как у отца в момент жизни, когда невольно сжимаются кулаки.
«Значит, надо ждать! Ждать, ждать, ждать…»
Оба они попали в полосу одиночества. Но вокруг неё были десятки людей, суета, перспективы, нехватка времени, понукающие обязанности и родители, педагоги и соконкурсники, новые прослушивания, подготовка к концертам, к первому турне по стране, к поездке на новый конкурс за рубеж…
Вокруг него образовалась пустота — все подались, кто куда… даже Милка закрылась в своей повести с последней точкой и всё реже приходила к нему… она осталась там… за той чертой, где нет «если бы», где всё так, как есть, навечно… неизменно, незабвенно, дорого сердцу…
— Давыд! — постучала к нему Анна Ивановна, — Ты чего? Заболел? Живой?
— Живой. Ничего не надо. Спасибо, — пробурчал он через дверь.
— Выгляни, Давыд! — настаивала соседка. Он нехотя поднялся с дивана и приоткрыл дверь.
— Ты, это… — попыталась она выразиться пояснее, — очень сильно огорчённый… я, знаешь, поэтому… это плохое дело, ты извини, но волнуюсь, мало ли чего!..
Додик вдруг посмотрел на неё и почувствовал благодарность. Беспокоится!
— Нет. Всё в порядке, — сказал он вслух мягко и с оттенком жалости. Анна Ивановна сразу отреагировала.
— А то пойдём ко мне… — но договорить не успела. Додик перебил её.
— Зачем?
— Ну… — покрутила головой Анна Ивановна.
— Спать я с вами не буду! — грубо оборвал он её мучения.
— И не надо! Не надо! — согласилась соседка, — Выпьем и всё! — и, почувствовав в паузу Додикины сомнения, добавила соблазняющее: — У меня непочатая в белой кепочке. — Додик стоял, не говоря ни слова… потом махнул рукой и шагнул в коридор.
Дальнейшие события назавтра восстанавливались в его памяти с большим трудом, и то с помощью молоденького лейтенанта. Он с какой-то женщиной рвался в магазин, а магазин уже закрывался, и он устроил скандал, что не дают за свои кровные купить бутылку, всего-навсего — две минуты дела, а потом патруль забрал их, и поскольку он был такой шумный, ему пригрозили, что отвезут в вытрезвитель… женщина уже вообще лыка не вязала и даже адреса не могла назвать, а он сказал, что ему всё равно теперь — раз не дали купить бутылку, и пусть везут его, куда хотят — всё равно всем в одну сторону… Что это значило, милиционеры не поняли, и вот он здесь…
— Да!.. — протянул Додик. — Это сильно!
— Теперь на общественные работы загремите! — услужливо пообещал лейтенант сквозь стекло. Додик внимательно смотрел на него долго и неотрывно и вдруг тихонько запел: «Песней горна…» Лейтенант от неожиданности замер и стал прислушиваться, а потом заулыбался.
— На пионерские песни перешли! Ночью всё из оперы какой-то арию исполняли очень громко…
— А ты что, не знаешь этой песни? — спросил Додик.
— Почему-й-то не знаю? — обиделся лейтенант.
— А эту знаешь? — снова запел Додик.
— И эту знаю! Что я, в пионерах не был — это у нас была отрядная!
— Ага! — обрадовался почему-то Додик, — Ну, а эту? — лейтенант стал ему потихоньку подпевать… — Так вот! — Додик внезапно замолчал. — Это всё мои песни!
— В каком смысле? — спросил лейтенант и даже перестал писать в своих бумагах.
— В прямом! — откашлялся и приободрился Додик. — Это я их написал… не музыку, а стихи… слова, как у нас объявляют по радио!
— Да ладно! — ухмыльнулся лейтенант.
— Не ладно, а точно! — обиделся Додик, — Вот ты меня сейчас выпустишь, — перешёл он неожиданно на «ты», — я пойду домой, принесу тебе песенник и докажу, и подарю на память с автографом… ну честное слово!
— Не могу, — огорчился лейтенант, — Начальство бумагу подписывает… Вы же в книге зарегистрированы…
