Иржи Кратохвил - Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер
Но когда я приблизилась к тому месту, где замерзшее озеро окончательно и бесповоротно переходило в Ледовитый океан, то увидела, что там возвышается нечто белое, огромное и неподвижное. Правильно, золотца вы мои, там стояли пять гигантских белых слонов, перегораживавших мне дорогу к смерти, пять слонов-юнцов. Однако я мгновенно сообразила, что никакие это не настоящие белые слоны, а слоны, сделанные из льда и снега, что это только ледяные статуи, слоны-снеговики. И столь же быстро я поняла, что вылеплены они с Бруно в его слоновьем обличье, у них у всех были его изумительные глаза, сделанные в данном случае из какого-то забавного вещества, похожего на эбонит, и воткнутые с двух сторон в каждую слоновью голову.
Вот только размерами они превосходили любого живого слона, и у всех пятерых были предостерегающе задраны хоботы, как если бы они говорили: «Halt, halt[25],ДЕВОЧКА!» Но именно потому, что они были такими большими, мне не составило бы никакого труда проскочить у них между ногами и побежать дальше.
Я добралась до их ледяных туловищ и скользнула под них, точно под белоснежные своды собора. Я уже поняла, что делают тут эти слоны. Подобно тому, как много лет назад Бруно прислал моему сыну домашнего учителя Баруха Спинозу, а позднее скрестил жизненные пути Мартина и агента Лоуэлла, так нынче он решил воздвигнуть на крайнем рубеже эти предостерегающие снежно-ледяные слоновьи пиктограммы, которые должны были удержать меня от моего отчаянного поступка.
Таково было желание Бруно, а я всегда уважала его желания, и неважно, касались ли они карпа или Роберта Лоуэлла. И я повернулась и поехала обратно, превозмогая кошмарную усталость, знакомую лишь тем, кто уже почти добрался до противоположного берега, до последнего предела, но внезапно передумал и возвращается назад.
И только на обратном пути я поняла, как же далеко я уехала и как долго еще мне предстоит бежать. Впрочем, я не хочу утомлять вас описанием своего возвращения.
Итак, я сняла коньки, сунула их в рюкзак, влезла на берег и подошла к конечной остановке трамвая… уже по дороге я заметила первые, еще слабые сигналы утренней зари (из чего следовало, что мое путешествие по водохранилищу длилось целую ночь).
Я поднялась в промерзший трамвайный вагон и принялась дышать в сложенные ладони, «добывать огонек», как называла я это в детстве, когда была совсем маленькой девочкой и мерзла. Но в одиночестве я оставалась недолго. Ко мне подошел вагоновожатый с термосом, налил в стаканчик горячего кофе и извлек откуда-то фляжку с ромом. Это был самый молчаливый из всех мужчин моей жизни, если, конечно, те десять минут (до отъезда трамвая), что мы провели вместе, тоже следует включать в мою жизнь, а я бы их включила. За все время он не вымолвил ни единого слова. А когда он напоил меня кофе с ромом и таким образом согрел сверху, то он посадил меня к себе на колени, разгреб множество слоев и отыскал таки дорожку ко мне, согрев меня еще и снизу. За лобовым стеклом трамвая все росло и росло солнце, словно желток внутри курицы, я тихо всхлипнула, и немой вагоновожатый ссадил меня с колен, торопливо застегнулся (уже поглядывая на часы) и снова пошел в переднюю часть вагона; прозвенел звонок, и трамвай тронулся.
На остановках в Комине и Юндрове появились первые пассажиры, и чем дольше ехали мы по этому самому длинному тогда в Брно маршруту (а трамвай двигался по рельсам, словно язычок застежки-молнии — вжжж!), тем ярче разгорался за нами новый день.
Я вышла на остановке Кралово Поле и двинулась наверх. Репродуктор над воротами Краловопольского машиностроительного завода во все горло орал песню «Здравствуйте, майор Гагарин!», и среди рождественских игрушек на елке перед проходной висели блестящие спутники, а Дед Мороз в стенгазете был одет в скафандр космонавта и увенчан надписью «Успехи СССР в космосе — это подарок трудящимся всего мира!». Я шла вместе с несколькими запоздавшими рабочими, вахтер с пистолетом на заднице с подозрением покосился на мой рюкзак, а когда я объяснила ему, чего хочу, он пальцем указал на то место, где мне следовало стоять и ждать. Потом он забрался в свою будку, позвонил куда-то, не сводя с меня при этом глаз, и, положив трубку, подозвал пожилого человека в спецовке и велел ему меня проводить.
Не прошло и двух часов, как меня приняли на работу на должность крановщицы, причем мой возраст никого не удивил (пенсионеры среди работников завода составляли добрую треть), все формальности были моментально улажены, а это значило, что меня официально перевели из администрации Технического и садового треста в цех Краловопольского машиностроительного завода, а также ознакомили с правилами по технике безопасности и с инструкцией по управлению подъемным краном, и вот я уже держу в руке ключ от комнаты в общежитии, и у меня снова есть крыша над головой, к чему я собственно и стремилась.
— Крановщицы тут дозарезу нужны, вот поэтому они в тебя так и вцепились, — объяснила мне моя соседка по комнате Владька. — Две крановщицы почти одновременно в декрет ушли, а еще одна позавчера с собой покончила. Тебя на мостовой кран посадят, там хорошо, чисто…
И поскольку вполне могло статься, что с Владькой мне придется прожить под одной крышей годы и годы, я решилась рассказать ей кое-что о себе… ну, почему я в таком возрасте отважилась пойти на завод, и вообще.
— Вот уж ни за что бы не подумала, что ты такая старуха, больше сороковника тебе не дать, ей-Богу! И что, значит, по собственной воле из квартиры ушла? И все из-за какого-то засранца? А хочешь знать, почему я в общаге оказалась? Потому что тоже сбежала. Он у меня военный был, так я с ним два года как в казарме прожила. Когда у него вставал, я мчалась к нему сломя голову, честь отдавала, а потом раздевалась, да еще на время, и он мне это время все сокращал.
Прежде чем отпустить меня спать, она рассказала мне еще о той крановщице, которая третьего дня покончила с собой. Дверь в квартиру она не заперла, а на стол положила записку. Наверняка хотела, чтобы ее кто-нибудь остановил, но бедняге не повезло. Ты что, правда об этом не слышала? В общем, прорубаешь во льду прорубь, а потом опускаешься туда вместе с топором, дыхание от ледяной воды сразу перехватывает, пошевельнуться тоже не можешь, а дырка над тобой быстро затягивается. Этой зимой в Брно только так себя и убивают. Называется «поиграть в русалку».
— Не в русалку, а в Млока, — поправила я и, не дав Владьке открыть рот, сразу спросила: — А у этой крановщицы не было случайно сумки с лиловой каймой?
— Ой, Соня, а ты про сумку откуда знаешь?
— Ничего я не знаю, просто в голову пришло.
Владька посмотрела на меня недоверчиво, но не в ее характере было задаваться метафизическими вопросами. Через минуту она уже болтала о чем-то другом. Вернее, о том же самом. О тяжелой женской доле. И вот обнялись мы с ней и зарыдали, оплакивая нашу жизнь и любовь, что выжала нас, как тряпки. А когда мы закончили, у Владьки начался астматический приступ, она выронила из пальцев зажженную сигарету, и в ней что-то забулькало и забурлило, и она то краснела, то бледнела, а я как сумасшедшая ползала на четвереньках по полу в поисках запропастившегося куда-то баллончика с лекарством, и наконец нашла его под кроватью, и Владька брызнула себе в горло и тут же опять закурила.
На следующее утро я уже сидела в кабине крана, высоко, под самым потолком цеха. Кран двинулся вперед и величественно приблизился к груде огромных фланцев, рядом с которой стоял вязальщик и подавал мне знаки, куда спускать крюк.
Я быстро освоилась на заводе — дневные и ночные смены, погрузка в цехе, погрузка прямо на железнодорожной ветке. Я сижу в кабине крана и смотрю сквозь огромные окна цеха в ночную темноту, а к платформе подъезжает товарный вагон с прокатным профилем, и какой-то человек с фонарем стоит на подножке. Я совершенно счастлива, потому что вокруг одни рабочие и никаких рабочих кадров. Может, они и завидуют друг дружке, может, даже постукивают один на другого, но со мной держатся вполне пристойно. И каждый день я жду вечера, чтобы обняться с Владькой и опять оплакать нашу женскую долю и любовь, выжимающую нас, как тряпку. А что еще нужно человеку для счастья?
Я медленно поднимаю крюк вверх, теперь чуть-чуть вправо, замечаю, что тросы провисают, быстро останавливаюсь, чтобы не случилось аварии, да куда же к черту запропастился вязальщик?
56) Что-то вроде куколки
Когда мне исполнилось шестьдесят пять, я по-прежнему выглядела как сорокалетняя, а вот Владька, моя соседка по комнате, стремительно старела. Я познакомилась с ней в начале шестидесятых, и ей было тогда едва за тридцать, теперь же она казалась старухой. Ее приступы астмы повторялись все чаще и продолжались все дольше, все больше времени проводила она в больнице. Потом ей дали инвалидность — и внезапно все кончилось. Мне не хочется говорить об этом. Прежде я ни за что бы не поверила, что можно так тосковать по подруге, хотя, возможно, единственное, что нас связывало, это рыдания в два голоса, когда мы, обнявшись, проливали целые ведра слез, оплакивая извечную женскую долю.
