Аркадий Макаров - Парковая зона
На его несчастье, Шебулдяев на этот раз запил, и запил крепко.
Все бы ничего – он, по разговорам, и раньше не просыхал, но на этот раз его пришлось отозвать в ЛТП – лечебно-трудовой профилакторий, для тех, кто не знает.
В припадке алкогольного психоза он во время очередной планерки кинулся с монтажкой – металлическим прутом – на куратора стройки, видного партийного работника-товарища.
Времена тогда были суровые, коммунисты, известное дело, шутить не любили, и шутку товарища Шебулдяева многие не поняли. Был вызван наряд милиции, но Шебулдяев, пользуясь заступничеством Самого, вместо тюрьмы, оказался в ЛТП.
Лечением, конечно, эти профилактории не занимались, но кое-какая польза от них все же была. Во-первых, человека изолировали и ломали его волю, а во-вторых – бесплатная рабочая сила на особо тяжелых производствах.
Одним словом – каторга.
Новая должность Ивана Метелкина и командировочное удостоверение давали ему право на отдельный гостиничный номер, а, не как обычно, койку в общежитии.
Этот, ставший для него роковым, участок был задействован на монтаже оборудования сахарного завода.
Как и все горячие стройки, эта так же кипела народом, приехавшим сюда чуть ли не со всех концов страны. Партком был завален идеями и персональными делами. Когда Метелкин пришел в штаб стройки встать на учет, на него там посмотрели, как на помешанного.
Бестолковщина – спутница всех комсомольских строек – сначала сбила Метелкина с толку, но потом он быстро адаптировался, благодаря своему возрасту и раннему производственному опыту.
Труднее было с бригадой.
Участок, разбитый на звенья требовал постоянного присутствия и надзора, тем более что технологическая цепочка была сложной, а за этим «авангардом» нужен был глаз да глаз.
Монтажники – народ своеобразный, свободный, всегда в разъездах, без женского внимания и семейных тягот. А такой народ более всех склонен к пьяному разгулу и безобразиям. Немудрено, что большинство из них были или сидельцами, или уже на подходе к этому.
Сидельцы – люди обидчивые и злопамятные – промаха не прощают. Попробуй споткнись, и они тебя тут же повалят.
Приход свежего человека в любой коллектив настораживает, к новичку всегда с подозрением приглядываются, и, как говорится, всякое лыко вставляют в строку.
Первое, что Иван сделал после размещения в гостинице, это пошел на стройку, разыскал своего бригадира и велел ему собрать весь участок в одной из бытовок.
Был как раз обеденный перерыв, и люди потихоньку стали подходить один за другим, с явным любопытством приглядываясь к новому прорабу: «Что это еще за козел вонючий прибыл к нам в начальники?»
Рабочие всегда к любому начальству относятся, как это ни парадоксально, свысока и снисходительно. Мол, да что там! Видали мы вас в гробу! Мы одни, а вас, придурков, до… и более.
Но, что самое интересное, каждый начальник, для виду старается с рабочим заиграть, подладиться под рабочего, простачка из себя показать. И чем длиннее дистанция, тем примитивнее подыгрывание – советская выучка!
Никакой дистанции у Ивана Метелкина не было, и подыгрывать ему было некому. Он играл самого себя.
Все началось с того, что Метелкина на участке не представили. Эта, на первый взгляд, маленькая деталь и определила к нему все дальнейшее отношение.
Рабочие очень чувствительны к подобным нюансам. «Не представили – значит, не посчитали нужным, значит, и цена ему – рупь в базарный день. Что с него взять? Придурок, он и есть придурок!» – угадывал Иван в их с тайным подвохом и угрозой взглядах.
«Не ко двору пришелся…» – мелькнуло у него в голове.
Тем не менее, работа есть работа, и, ознакомившись с каждым монтажником по табелю и лично, Метелкин провел инструктаж, как того требуют правила техники безопасности, и попросил бригадира, невысокого хмурого мужика в рваной брезентовой робе, составить ему компанию для ознакомления с производственным объектом. Тяжело, исподлобья посмотрев на Ивана, тот сделал знак головой – идти за ним.
Само качество труда и организация рабочих мест, конечно, оставляли желать лучшего, и Метелкин напрямую сказал об этом своему проводнику. Бригадир вроде как весело хмыкнул и не проронил в ответ ни слова. Его невозмутимость злила прораба, и Метелкин стал читать ему азбучные истины: о качестве исполнения, об организации и тщательном соблюдении технологии монтажа, о строительных нормах и правилах, и еще о чем-то для него обидном.
Ивану хотелось вызвать в нем аналогичную ответную реакцию. Но тот, видимо, вовсе и не слушал нового начальника, только катал и катал носком сапога валявшийся тут же обрезок трубы.
Накопившееся недовольство требовало немедленного выхода, и Метелкин со всего размаха пнул пустую картонную коробку из-под электродов, всем своим видом давая понять, кто здесь хозяин, и – нечего захламлять рабочее место разным мусором!
От его удара коробка не сдвинулась с места, а Метелкин, приседая, со стоном ухватился за ушибленную ногу: какой-то шутник в коробку сунул чугунину, в надежде хорошо посмеяться.
Иван не думал, что это было сделано специально для него. В самом деле, откуда весельчаку было знать, что он непременно будет здесь и непременно ударит по этой злосчастной коробке?
Как бы то ни было, шутка удалась – боль в ноге была невыносимой.
Бригадир тут же участливо подхватил начальника под руку, но тот зло отмахнулся от него.
Надо отдать должное хладнокровию и выносливости бригадира – торжествующего смеха Иван от него не услыхал.
Припадая на правую ногу и матерясь про себя, Метелкин повернул обратно в бытовку с намерением провести необходимый техминимум по организации рабочих мест.
Открыв дверь, он остолбенело уставился на стол: перед его уходом на столе, кроме разбросанных костяшек домино и обсосанных окурков, ничего не было, а теперь торчали бутылок пять-шесть водки, газетный кулек с килькой, буханка хлеба и еще что-то съестное.
Все это ну никак не входило в его планы по организации и наведению должного порядка на участке.
Метелкин тогда придерживался одной истины: не пей, где живешь, и не живи, где пьешь.
Что в его положении оставалось делать? До конца рабочего дня еще далеко, а эта посудина на столе ждала своего освобождения, и – немедленного.
Метелкин сделал, на его взгляд, самое умное, что можно было в этой ситуации сделать: повернувшись, молча вышел из бытовки, слыша за спиной неодобрительный гул.
Что это? Провокация или искреннее желание таким образом, с водочкой, отметить знакомство с новым начальником? Иван не разгадывал. Он ушел, и формально был прав, хотя можно было бы поступить и по-другому.
Потерянный день не наверстаешь, и Метелкин, покрутившись для порядка на стройплощадке, подался обратно в гостиницу. «Ничего! Ничего! – уговаривал он сам себя. – Завтра будет день, и будет пища. Надо затянуть гайки. Я знал, что они распущены, но не до такой же степени!»
Иван был возмущён до предела, хотя здравый голос ему говорил, что не надо пороть горячку. Надо во всем разобраться. Может быть, они от чистого сердца решили его угостить, а он полез в бутылку?
Как бы там ни было, но злость и обида не проходили. К тому же, мозжила разбитая нога.
Присев на лавочку у палисадника, Иван расшнуровал ботинок и осторожно вытащил из него ступню.
Освободившись от носка, он увидел, что большой палец ноги стал лилово-черным и распух. Он был похож на большую черную виноградину.
При попытке помассировать его, Иван дернулся от боли: футбольный удар был что надо! Хорошо, если не сломана фаланга, а то еще долго ему костылять на манер «шлеп-ноги».
Обратно сунуть ступню в ботинок было делом мучительным. Метелкин, проклиная себя за то, что разулся, вытащил шнурок из ботинка, кое-как втиснул туда ногу и пошел, хромая, к центру города.
Обычно, при случае, в поездках и служебных командировках, Метелкин любил бродить по глухим местам малых городов районного масштаба. Эти места поистине полны всяческих неожиданностей. То попадется какой-нибудь старинный особнячок русского мещанина с ажурными, резными наличниками, с замысловатыми башенками на высокой железной крыше, с узорным крыльцом, хотя и покосившимся, но не потерявшим прелести русской постройки. То встретится каменное гнездо служилого уездного чиновника – двухэтажное, с большими арочными окнами, с кованой оградой перед домом, с бывшим когда-то парадным входом.
Этими парадными теперь почему-то не пользуются – дверь облуплена и кое-как заколочена ржавыми скобами, или костылями.
Теперь ближе черный ход, в который можно незаметно, по-крысьи, по-мышьи, прошмыгнуть и притихнуть в своей конуре – молчок!
А то привлечет внимание незатейливый пейзаж с одинокой водокачкой на отшибе. Или какая-нибудь лавка в каменном подвальчике, непременно в каменном, бывший владелец которой давно уже сгнил на суровых Соловках или до сих пор лежит бревном в вечной мерзлоте Магадана за то, что был ретивым хозяином и не хотел быть холуем.
