Войцех Кучок - Царица печали
Когда поиски березки затянулись, когда неуверенность потихоньку одолела ее, все у нее внутри замерло, даже сердце замерло и перестало биться, кровь замедлила свой бег, и все это при мысли, что коль скоро она старше собственной старости, то с ней может случиться даже такое несчастье, судьба может обойтись с ней так жестоко, что, слишком старая, чтобы иметь внуков, слишком неживая, чтобы быть уверенной в собственном существовании, она окажется еще и слишком дряхлой, чтобы добраться до того места, куда она всегда, пока была жива, добиралась автоматически и от которого до могилы мужа рукой подать. Зернышко мысли было заронено и прорастало, Регину все сильнее охватывал страх, ряды надгробий, вокруг которых толпились родные и близкие усопших, выглядели похоже, практически одинаково, и чем дольше шли поиски, тем меньше обнаруживалось опознавательных знаков пути, узнаваемых точек. Место она помнила точно, но то была специфическая память, которая обновлялась только раз в году, — память, основу которой составляла убежденность, что на кладбищах год считается за день, что на кладбищах за год должно меняться не больше, чем в остальном мире за неделю; вот и теперь память не была ей помощницей. Регина подумала, что если ей стало так трудно определять по утрам, какой сегодня день недели, то вполне возможно, что у нее из памяти ускользнул ряд надгробий, правда (по волнам памяти еще плавал спасательный круг — ее спасительная березка), помнила она о березке, знала, что растет здесь благословенная березка, помнила, что каждый год, направляясь на могилу мужа, говорила про себя: «Как же мне повезло, что муж лежит под березкой, другим приходится блуждать среди могил, а у меня есть ориентир — березка», но сегодня березки не было, и чем больше Регина укреплялась в мысли, что она могла пойти не в том направлении, тем больше ею завладевала паника. Она старалась успокоить себя, она знала — хотя бы по общению с дочерью, — что такие внезапные провалы в памяти случаются именно тогда, когда человеку очень-очень чего-то не хочется, дочь Регины часто забывала пин-код своего телефона, часто звонила матери: «Мамусь, только быстро, потому что я звоню с чужой трубки, продиктуй мне пин моего мобильника, у тебя должен быть записан в тетрадочке у телефона, только быстро, быстро!»; у Регины, конечно, были записаны все важные номера, в блокнотик у кровати она всю жизнь записывала номера счетов, телефонов, коды, адреса, логины, пароли, и давно уже неактуальные соседствовали с новыми, потому что жалко было вычеркивать из блокнота номер телефона того, кого больше нет в живых, по вычеркиваниям это у нас Господь Бог, думала она, а номера пусть еще немножко поживут, пусть умершие живут хотя бы в телефонных номерах, она всегда находила нужный номер и диктовала дочери и тогда чувствовала себя счастливой, потому что такая уж роль матерей — помнить о детях и за детей. Регина понимала, что чем сильнее она будет стремиться в нужное место, тем меньше у нее на это шансов. Когда же до нее дошло, что березку спилили, что ее просто нет, когда она поняла, что даже не знает, в каком месте березки больше нет, что она не может вспомнить даже приблизительно, где это «где-то тут», когда поняла, что для того, чтобы попасть на могилу мужа, ей придется совершить подвиг — пройти надгробие за надгробием вдоль дюжины тянущихся на сотни метров одинаковых на вид аллеек, когда она поняла, что на такой подвиг у нее были силы последний раз лет десять назад, когда до нее наконец дошло, что она не попадет на то место, где захоронены ее муж и мать, ее охватила такая жуткая тоска, как будто ее близкие умерли только что и оставили ее одну, бессильную девочку, потерявшуюся в толпе, боящуюся спросить, как пройти домой. И тогда она заплакала.
Регина возвращается. Полное купе, она в углу у двери, сложив руки на сумке с лампадками. Ее вдруг кольнула мысль, что она могла бы их зажечь хотя бы на безымянной могиле, но тут же осеклась: там зажигают свечки и лампадки для тех, у кого нет могил или у кого эти могилы далеко в чужих краях, но не тем, чьи могилы трудно отыскать дряхлым старушкам; Регина именно так и думает о себе, в яростном отчаянии она считает, что эти лампадки ей впору зажигать для себя самой, потому что среди живых ее больше нет, а вернее, среди них она чужая, нездешняя, ничего уже не ожидающая от жизни — ни хорошего, ни плохого, а если чем она и живет, то только смертью, ее ожиданием. Регина чувствует, как в выпирающих на ее руках фиолетовых прожилках под одряхлевшей кожей пульсирует кровь; она надевает коричневые перчатки, чтобы спрятать кровь, у нее претензии к крови, зачем она так упорно дает о себе знать, ведь сама по себе кровь не означает жизни; для того чтобы быть живым, недостаточно, чтобы сердце просто билось, сердце должно биться для кого-то, а Регина больше не хочет, чтобы оно билось, она уже хочет быть там, где не надо блуждать и теряться, потому что там все на месте. Поезд везет Регину домой, хотя она предпочла бы не выходить из поезда, проехать все станции и остановиться там, с другой стороны туннеля, где если и плачут, то только от счастья.
До ее слуха долетают разговоры в купе, люди сегодня по-праздничному разговорчивы, одни завидуют речистости других, одни разговоры перекрещиваются с другими, как будто каждый хотел оповестить, что ему есть с кем поговорить, даже если говорить не о чем. Не иметь с кем поговорить — значительно хуже, чем не иметь к кому обратиться. Регина хорошо знает об этом, она всегда возмущается дочерью, когда та жалуется по телефону на свой брак. «Нам уже давно нечего друг другу сказать», — говорит дочь, а Регина тогда думает: друг другу всегда можно что-нибудь сказать, только что за радость говорить друг другу что-нибудь. Ей кажется, что это говорливое купе, одно из многих в говорливом поезде, нацелено на нее, на ее одинокое молчание. Если бы кто-нибудь спросил ее, что хуже всего в старости, она сказала бы, что молчание и одиночество; так она ответила бы еще недавно, а теперь сказала бы, что самое худшее в старости — это жизнь, никому не нужная, бесполезная жизнь, за которую еще и счета приходится оплачивать. Регина слышит разговоры, рассказы, одна история сменяет другую; ее попутчицы, как маленькие девочки, борются за пальму первенства, за кубок поминального рассказа. Регина слышит о старичке, который повесился в день похорон своей жены: он прожил с ней пятьдесят лет, а когда она умерла, только и ждал, когда у него сердце разорвется, вот только сердце было у него как колокол, хорошее, довоенное, да и предки его были долгожителями, так что он не стал дожидаться, пока похоронят жену, а чтобы сразу вместе с женой его закопали, чтобы земля еще была мягкой. Тут вступает молодой голос, рассказывающий о молодом мужчине, который не хотел давать жене развода, дело тянулось годами, он свою жизнь как-то устроил, даже лучше, чем с ней, уважаемый, добропорядочный, приличный человек, и все давно уже забыли об этом неудачном его браке, но дело растянулось на годы, от слушания до слушания, в перерывах на несколько месяцев, жизнь шла своей колеей, а дело где-то медленно по обочине, все уже давно забыли, что этот развод длится в три раза дольше, чем сам брак, но в итоге жена выиграла, получили повестки уже на оглашение решения, что, дескать, развод, и все тут, точка, жена расфуфыренная, под ручку с адвокатом, смеется, ждет, когда наконец придет ее бывший супруг, не дождалась, ее пригласили на опознание трупа, потому что спрыгнул с крыши, так и не дав развода, предпочел умереть, но настоять на своем — через столько лет! Тут к разговору подключается низкий с хрипотцой женский голос. Регина чует затхлое дыхание курильщицы со стажем; голос комментирует услышанное, утверждая, что самоубийство — это эгоизм, потому что на самом деле человек не настолько одинок, как ему кажется, всегда найдется хоть кто-то на белом свете, кого такая смерть ранит, а если не на белом, то на том, потому что это глупость — вешаться от тоски после смерти жены — хотя бы потому, что если существует загробная жизнь, то человек самоубийством навсегда закрывает перед собой врата небесные, и придется ему на том свете и дальше скорбеть и страдать от разлуки, только длиться это будет вечно, ад в том и состоит, что то, чего мы в жизни более всего стараемся избежать, точит там на нас свои адские зубы.
Регина больше не хочет слушать, тем более что на разговор отреагировали две сидевшие рядом оторвы. Одна другой шепотком вперемешку с хохотком рассказывает о бабке, которая умерла от склероза: ей так память отшибло, что она в конце концов забыла, как дышать. Девушки смеются, прикрывая лица руками, тихонько, чтобы не вызвать возмущения окружающих. Регина не хочет на все это смотреть, болят глаза — слишком много слез пролила она на холодном ветру. Она закрывает глаза, не слушает, не смотрит, только ощущает ритм вагона, стук колес на стыках. Ей сегодня плохо спалось, самое время вздремнуть. Мысли расплываются, рассыпаются, густо засыпая ее; она засыпает.
