О Чонхи - Огненная река

Что это было? Это было во сне или наяву? Потом я увидел тесное тёмное пространство. Я проник туда, чувствуя бесконечный уют, как от света, волос или меха. Я чувствовал, что полностью защищён, и это меня успокоило. Я проснулся. Было темно. Я понял, что по-прежнему лежу в его комнате и зажёг свет. Почему я ещё здесь? Удивительно! Я вышел на улицу. Я не знал, сколько сейчас времени, а ставни магазинов были опущены. Я чувствовал странное возбуждение. Немного пройдя, я увидел аптеку, которая ещё была открыта. Как раз собирались закрывать ставни. Я попросил хозяина разрешить мне сделать один звонок. Хозяин указал пальцем на телефон-автомат. Стараясь следить за трясущейся рукой, я с трудом набрал домашний номер Чхэхи.

«Алло», — прозвучал тихий низкий мужской голос… Назвав имя девушки, я услышал, как несколько раз позвали: «Чхэхи, Чхэхи», — сквозь эти слова просачивалась мелодия государственного гимна. Видимо, закончилась последняя передача по телевизору.

— Алло.

Голос Чхэхи слышался словно издалека.

— Это я, Чонсу.

Я говорил, задыхаясь, улавливая удивление на той стороне провода.

— Что случилось? Это так неожиданно.

— Я прошу тебя, роди мне ребёнка.

В трубке не было ответа. Я опять сказал, задыхаясь:

— Ты родишь мне?

Очень сухо, и от этого, возможно, спокойно Чхэхи произнесла:

— Нет.

Я услышал, как она тихо положила трубку. Аптекарь с щелчком открыл ящик с мелочью в телефонном автомате. Со звоном посыпались монеты. Сквозь этот звон донёсся голос хозяина:

— Хотите ещё что-нибудь?

Я помотал головой. «Нам пора закрываться», — сказал хозяин. Я вышел на улицу. За спиной слышался звон монет и шум закрывающихся ставен. Свет совсем не просачивался между щелями, было совсем темно. Я, как ни странно, почувствовал покой. Темнота была прозрачна. В такую ночь, казалось, можно было увидеть даже ангелов. Я огляделся. Темнота дышала тихо и незнакомо обнимала меня, в ней было непривычное чувство и новая боль. Я прошёл мимо аптеки и побежал. Асфальт блестел чёрным цветом, и ноги отскакивали от него.

Было ощущение, что чем дальше я бежал, тем моё тело становилось легче. Ветер царапал лицо и проносился мимо. В такой прозрачной темноте, в таком бесконечном пространстве пара ключей не имела силы. Я вынул их из кармана и отбросил далеко. И не стал слушать, как они падают. Я никогда не вернусь.

Я бежал, не разбирая дороги. И видел, как из-за далёкого поворота выползает густой туман.

Женщина в магазине игрушек

Было время, когда солнце гасит свои последние лучи. Сумрак тихо вошёл и сгустился возле окон. Когда темнота поглощает свет и непроницаемо, как туман, опускается на пол, класс становится похож на внутренность гроба. Всякое дыхание и разговоры, которые слышались в слабом свете, приглушённом старыми занавесками, умирают, как только наступает темнота. Если крикнуть, то крик будет гулким и вернётся, ни от чего не отразившись. В классе восемь столов вдоль и столько же поперёк. Мне вдруг кажется, что в тёмной комнате, где всё замерло, они вот-вот оживут. Меня пугает их ровный, как по линейке, строй. Два ящика каждого стола открывают свои чёрные пасти и всасывают в себя темноту. Глядя на них, я, как всегда, чувствую предвкушение чего-то и страх, будто заглядываю в пещеру, полную сокровищ. Оттого, что в классе никого нет, и все шестьдесят четыре стола мои, сердце начинает учащённо биться. «Ну, начнем?» — это я произношу вслух. Конечно, ответа быть не может. Я только слышу два слова, произнесённые мною, и их тут же поглощает темнота.

Я начала со стола у окна. Руки нащупали подушку для стула и пенал. Открыв пенал, я вытряхнула оттуда всё, что было внутри, и положила в свою сумку. Бывает, попадаются сменные тапочки, как и на этот раз. Я сняла тапки, которые были на мне, далеко отбросила их и надела те, из ящика. Этого мне показалось мало. Я согнула задники. Их жёсткое прикосновение к пяткам было приятно, видимо, оттого, что они были совсем новые. Некоторые ящики забиты туалетной бумагой, в которую кто-то сморкался. Попалась коробка для завтрака. Я открыла её. На объедках остались отпечатки чьих-то зубов. От запаха рыбы и сладкого соуса меня затошнило. Я пробормотала «Фу, какая гадость!» — и прислушалась. Мой голос казался мне совершенно чужим и одиноким, будто звучит в громадной пещере. Мне вдруг захотелось выговориться. Я захотела рассказать кому-нибудь о своём мире, открывающемся в тёмном классе после того, как все расходятся по домам, о том, что я здесь делаю вечерами, о женщине без ног из магазина игрушек, где я покупаю неваляшек. Громыхают оконные рамы. Видимо, на улице сильный ветер. Сегодня улов скудный. Я расстроилась и заскучала. Однако не смогла уйти, не проверив остальные двадцать пять столов. Не успела я сунуть руку в ящик, как испуганно опустилась на пол. По коридору кто-то шёл, громко шаркая подошвами. Кажется, там было несколько человек. И вчера, и позавчера они так же проходили мимо, болтая между собой. Пока они ни разу не открыли дверь класса, где была я, но моё сердце испуганно колотилось. А вдруг они откроют дверь и позовут меня по имени, вдруг они знают обо мне всё в деталях и только делают вид, что им неизвестно, чем я тут занимаюсь, и, специально громко болтая, проходят мимо? Я вдруг ощутила чей-то острый взгляд из темноты. «Эй, здесь есть кто-нибудь?» — спросила я, надеясь на ответ. Я ненавижу страхи такого рода. Конечно, ответа не было. Я опять начала рыться в ящиках. Вдруг я напряглась — пальцы нащупали что-то гладкое и тонкое, кажется, кошелёк. Руки затряслись. Бывали случаи, когда я была уверена, что нащупала кошелёк, а на деле это оказывалось футляром для очков или двумя проездными билетами в виниловой обложке, и я боялась разочарования. Я опять пошарила и удостоверилась, что это не футляр для очков и не виниловый пакет, и лишь после этого достала находку из ящика. Когда я расстегнула молнию, посыпались монеты. Мне показалось, что раздался ужасный грохот, и звенели монеты бесконечно долго. Я отошла к другому столу и вытерла со лба липкий пот.

Руки в ящиках шарили почти без надежды. Они уже удовлетворились тем самым кошельком. Класс стал совсем тёмным. Сумка с чернильницей и всяким другим барахлом стала намного тяжелее. Я подошла к зеркалу. В чёрной блестящей поверхности отражалась моя фигура, а за ней всё пространство класса. Столы, к которым прикасались мои руки, потеряли прежний строй. Я долго рассматривала класс в зеркале. Громыхали рамы в окнах. Я отвела взгляд от зеркала и вышла из класса.

Коридор из искусственного мрамора блестел в свете, вырывающемся из угловой комнаты. В окнах висело тёмное небо. Коридор сверкал чистотой настолько, что не было видно ни малейшей пылинки; там, куда не попадал свет, он казался чёрным. Я была подавлена. Эх, забросить бы подальше тяжёлую сумку и развалиться здесь на полу! Меня охватило странное желание задрать свою жёсткую юбку до пояса и помочиться стоя. Я смачно сплюнула. Во рту постоянно скапливалась слюна. И я постоянно сплёвывала. Как ни странно, шлепок слюны на мраморном полу всегда звучал одинаково. В сухом рту стоял неприятный запах. Такой же, какой был однажды летним днём, когда я уснула среди дня и после этого не почистила зубы. Потом загудело в ушах. Гул поднимался по шее, правое ухо росло и постепенно стало громадным, в увеличившемся ухе громыхали окна, здание школы качалось и гудело. Я одной рукой закрыла правое ухо, открыла рот, выдохнула и попыталась задержать дыхание. Я начала задыхаться, однако никак не могла вдохнуть воздух с тошнотворным запахом во рту.

Улица была мокрая от дождя, будто заплаканная. Из освещённой витрины магазина игрушек смотрели красные пластмассовые неваляшки. Женщина, сидящая в инвалидном кресле, с таким чистым лицом, будто только что умылась, смотрела на капли дождя за стеклом. Бывало, что в ясную погоду она выглядела мрачной, но сейчас от неё веяло свежестью. В магазине, забитом игрушками, эта женщина казалась большой куклой. С некоторых пор она начала надевать свитер пепельного цвета, на маленькой, еле заметной груди висел медальон с мусульманским символом, и она выглядела неодушевлённым предметом. Если я войду в магазин, толкнув стеклянную дверь сумкой, она наверняка спросит: «Что вы хотите?», хотя знает, что с тех пор как я стала сюда заходить, каждый раз покупаю только красных неваляшек. Нет, наверное, она меня не помнит. Мужчина и женщина в дождевиках открыли стеклянную дверь и вошли в магазин. Хозяйка тихо, как тень, отодвинулась от двери. Во мне вскипела ревность к этим людям. Хозяйка улыбнулась. Когда она так улыбается, она вдруг становится старше на двадцать лет и начинает выглядеть на свой возраст. Всякое выражение её лица, каждый её жест мне были знакомы и привычны, и я так скучала по ним.

Меня толкали прохожие. Они проходили мимо магазина и искоса кидали взгляды на меня, прильнувшую к витрине. Я отошла, мне невыносимы были ревность, растекавшаяся по телу, как электрический ток, и отвращение к щекочущему вожделению. Лишь теперь я обратила внимание на капли дождя, попадавшие на мою шею. Мальчишка громко предлагал зонты. Я купила жёлтый. Юбка, пропитанная влагой, стала тяжёлой, как одеяло, и била по коленям, которые горели от боли. Боль в ногах стала ещё нестерпимей, когда я увидела аптеку на другой стороне улицы. Мне так хотелось пожаловаться кому-нибудь на свою боль! Я зашла в аптеку и купила там согревающий пластырь. Под козырьком здания, там, куда не попадал дождь, я приподняла юбку и наклеила широкий пластырь на ноги. Было ощущение, что становится легче. Мне захотелось оклеить пластырем всё своё тело, каждый сустав которого был наполнен отвращением, как густой мокротой. Я хотела увидеть женщину из магазина игрушек. Ту комнату, где я была с ней, те занавески в мелкий цветочек, тот бледный утренний свет; но больше всего я хотела увидеть ту худую женщину. Но я не могу пойти туда. Тепло её тела, ночь с ней, в моей памяти это всё всплывало, как кадр из порнографического фильма.