Александр Дорофеев - Московское наречие
Чем дальше, тем нелепее, однако правдивей звучал рассказ, поскольку Туз уже курил новую самокрутку. На стене он заметил очень кривое зеркало, а на полу в центре гостиной – большой черный магический квадрат, выложенный кафельной плиткой с буквами самых разных алфавитов – латинского и арабского, кириллицы и глаголицы, шумерской клинописи и пиктографии индейцев. Квадрат был огорожен, как в музее, канатиками на стойках.
«Если пройтись по клеткам, сложив нужное слово, вроде адреса, попадешь туда, куда заказывал, – пояснил Витас. – Всего двести сорок букв, по числу дней в ацтекском году. Хотя важен, конечно, не сам квадрат, а ты в нем. Когда двуединство, все отлично работает».
«А наука превышает свою потенцию, не веря в чудо!» – высказался Коля-нож.
«Это чьи же такие слова?» – спросил Туз.
«Да разве на мои не похожи? – насупился Коля. – Вообще опасная хреновина – такое невзначай соврешь всего из трех буковок, что черти куда заносит. Был со мной случай»…
«Именно! – перебил его Витас. – Туда ссылаем провинившихся. Многие по сию пору не вернулись».
Они просидели до ночи, вспоминая межпустынье и тупик времени, закусывая лимоном текилу, облизывая соль с кулаков и слезы от смеха. Спал Туз без задних ног до самого тардеса, который ознаменовался еще одним нежданным поворотом событий.
В гостиной на диване устроился сугубый старец, состоявший из белоснежных сапог и косоворотки. Он то ли сухо кашлял, то ли черство похихикивал, пил чай и жадно курил, жуя папиросу.
«Наш сосед и учитель Розен Львович, – представил его Витас. – Сегодня теоретические занятия перед выпускным экзаменом»…
Розен-Лев был из тех стариков, что не горбятся, однако стан его уходил в таз по самые плечи, и голова располагалась поблизости от зада. Такое впечатление, будто сложенная подзорная труба. Все, впрочем, примечающая. «Бремя жизни! – развел он руками, объясняя свое устройство. – Люди и годы»…
Туз съел банан, выпил чая и, ощутив славную пустоту в голове, спросил: «А что это за табачок мне вчера подсунули?»
«Да Розен Львовича изобретение», – кивнул Витас.
Тот оживился: «Сигареты “де риса”, а в просторечии “хохотушки”, на основе здешних сморчков и поганок. Когда, знаете ли, круглый год лето, фрукты шалеют, в особенности грибы. Они тут с большими причудами! Местные до них не охотники, а наши, простите, соотечественники очень любят собирать. У подножий Попо знатные места. Есть одна заветная полянка, так вся в грибах! На ней испокон веков назначали свидания ваши, пардон, разведчики. Якобы по грибы, да всем известно, что к чему, – вот, мол, опять шпионы с лукошками»…
Коля-нож меж тем поглощал бананы. Сара еле успевала сдирать кожуру.
«Банановый наркоман!» – усмехнулся Витас, а Розен-Лев добавил как строгий педагог: «В них мало белков, так что следует закусывать пауками. Но, по словам Карла Маркса, человек, питающийся бананами и пауками, по определению не может быть богатым».
«Да у меня с ними чисто платонические отношения, – смутился Коля. – Тутошние бананы так и кличут – “платано”». Он с трудом выговаривал имя-отчество учителя, и называл упрощенно «хозяином», а по-здешнему совсем удобно – амо. Вообще на испанском говорил куда отчетливей, чем на русском. Даже свою кличку «нож» сменил на звучно-размашистую «наваху».
«А в Амстердаме ваши студенты не практикуют?» – спросил Туз и поведал, как обчистили такси.
«Сработали на троечку, – поморщился Розен-Лев. – Хотя почерк схож. Но перейдем к уроку. – И значительно кашлянул, поглядевшись в кривое зеркало, где отражался красавцем, точь-в-точь Давид-псалмопевец. – Зачем нам экспроприация – изъятие чужой собственности? Дело ведь не в деньгах. Их у меня, например, больше, чем секунд жизни, и это пугает до окоченения. – Померк на миг. – Даже если каждую секунду тратить десять долларов, вовек не израсходую! Хоть помогай внеземным цивилизациям, затыкая черные дыры деньгами, а они все равно липнут, как говно к подошве. Вот, отправляю с помощью магического квадрата и торсионных полей баскам на сепаратизм. В парижских каменоломнях под Люксембургским садом у нас штаб-квартира. Оттуда их везут в Бильбао»…
«Будду не купите ли?» – встрял Туз.
«Даром не нужен, – отмахнулся Розен-Лев. – Недавно приобрел портрет Троцкого кисти Риберы за три миллиона. Вот кто непризнанный пророк! Ах, чистый пламень, а его ледорубом! Сволочи! Заживо с них шкуру драть!» Было не совсем ясно, в каком родстве он с Троцким, но говорил о нем со слезами. Черные, глубоко сидящие глаза смотрели, точно волки из оврага, горя жизнью и яростью. В какой-то миг Туза посетила мысль, не сам ли это Троцкий, выживший после ледоруба?
А Розен-Лев уже перешел к основной части урока: «Что такое теория? Не более чем частное наблюдение! Мир наш, как известно, лежит во зле времени. А мы призваны сюда уничтожать зло – такова цель нашего бытия. И каждый по мере сил невольно изживает его вместе с годами своей жизни. Добро никогда не одолеет зло. Оно может быть побеждено окончательно только самим собой. Значит, чем больше мы злодействуем, тем меньше остается самой идеи зла в темном основании Господа. Герои человечества – императоры и полководцы, загубившие тысячи жизней»…
Тузу казалось, что эту ересь слушать невозможно, но все внимали, как завороженные. Наверное, Розен-Лев обладал гипнотическим даром. Даже Коля-нож, высунув язык, строчил в тетрадку. «Не так шибко, амо! – просил он. – Никак не поспеваю».
И учитель продолжал размеренней: «Зло не безгранично. Чем больше его творят в одном краю, тем меньше выпадает другим на долю. Есть места, где оно истребляется со скоростью света. Ошибался президент гринго, называя „эсэсэр“ империей зла. Именно его искоренение – бессознательная национальная идея. Россия – жертвенная страна. Спроси простого мексиканца, что знает о ней? Коктейль Молотова да автомат Калашникова – вот ее паспорта. Когда тут были олимпийские игры и настал черед русских пройти по стадиону, люди на трибунах глаза закрывали, ожидая увидеть чудовищ. Мало кто понимает, что эта держава – всеобщая спасительница. Она более других помогает Господу корчевать темную основу»…
Туз уважительно относился к пожилым, но этот старикашка огорчал не только отказом купить Будду, но вывихом всех суждений.
«Жопины слова», – брякнул, думая повеселить хотя бы Колю-ножа, но тот вдруг покраснел, как барышня на исповеди, а Витас встал, щелкнув каблуками: «Воздержитесь, сударь, от бранных выражений! Не то сейчас же пристрелю!»
«Ну, зачем же так?! – примирительно улыбнулся Розен-Лев. – В жопе ничего грубого, кроме говна, нету. Следуйте не за звуком, но за сутью слова. Что, кстати, означают в глубине своей “суть” или “истина”? На дне их покоится “капитал”. Вот настоящая правда, которая на поверку так проста, – действие и наличные деньги! Это и есть сущность бытия в нашем вещном мире. Главное в жизни богатство, сделанное своими руками. В начале его лежит, как слышно, Бог, – крякнул, поднимаясь с дивана. – Занавес!»
Напоследок выпили по рюмке. Настала пора непринужденной беседы, и учитель рассказал, как однажды в час связи с каменоломнями Наваха с пьяных глаз ступил за ограждение. «Очутился, бедняга, в Париже. Целую неделю показывали в музее восточных древностей. Но наука, как всегда, превышает свою потенцию, отрицая чудо», – вздохнул Розен-Лев. Узнав, что Тузу стукнуло пятьдесят, обнял его, обдав запахом вулканической пыли: «Ну, наконец-то, русским духом повеяло! – пошлепал по щеке. – Знаешь ли, кто бы сюда ни приезжал, все поддерживают друг друга, сливаются в землячества, за исключением русаков, которые, молодцы, каждый сам по себе. Ты, похоже, один в этом доме русский – тебе и карты в руки. Хочу сделать подарок к юбилею. Сдашь весь курс экстерном. Сразу выпускные экзамены – ограбление банка»…
Собираясь уходить, уже надел соломенную шляпу, пальмовые калоши, вроде лаптей, и раскрыл китайский зонтик с райскими птицами, но остановился, осматриваясь: «Здесь я родился. Вот, на стене начертано: Тамоанчан – обитель, из которой мы спустились. Милый дом, сладкий очаг, да только вулкан застит свет и засыпает пеплом. Вокруг своего нынешнего я установил систему зеркал, так что солнце круглый год – днем и ночью. Но, знаете ли, уже галактика наша накренилась, погнулась ее ось, и созвездия сместились. Не вижу по утрам радугу на подушке. На исходе божий день! Спешите изживать зло! Где конец, там и начало, где вход, там и выход». Поклонился и тихо прикрыл за собой дверь.
Частица
Счастливый час в банке
Долго молчали, осмысливая урок.
«Повезло вам с учителем! – хмыкнул Туз. – Вот уж двойственность во всей красе – какой-то гибрид вегетативный»…
«Не надо говорить о нем дурно», – прервал Витас.
Не заметив звенящей струны в его голосе, Туз продолжал дурака валять: «А мне-то подарочек отвалил! Целый банк! А там и скамья подсудимых! Увольте – я все-таки не преступник».
