Николай Прокудин - Мятежный капитан

Итак, Громобоеву дали второй шанс из-за совместного ребёнка, дочь подрастала, и ей нужен был отец. В конце концов, решили всё прошлое перечеркнуть и забыть. Шаг за шагом, день за днём совместная жизнь налаживалась, и радостей было больше чем печали…

Дело было в середине осени, семья сидела на кухне в тесной квартирке родственников: старой-новой тещи и старого-нового тестя. Мужчины неспешно пили пиво, рассуждая на разные темы, в основном о политике, женщины слушали и ворчали, требуя внимания.

Громобоев не любил засиживаться у них в гостях. Он вовсе не был настроен против них, ничего такого, но сам прискорбный факт наличия живущих рядом нескольких родственников, и особенно родственниц (был ещё семейный довесок в виде злющей старой девы — старшей сестры Екатерины) отнюдь не радовал, а скорее удручал. Жили бы подальше, в глуши, в другом регионе, примерно за Уралом, глядишь, и свой домашний очаг был бы теплее и прочнее.

Кормить две семьи Эдику было тяжело, но невольно приходилось, так как жена тихонечко, но активно помогала своим, чем могла. У всех родственников персональные «тараканы» в голове: тёща как по расписанию посещающая по средам и пятницам театры и кинотеатры со старинными фильмами, злая свояченица с неустроенной личной жизнью, не просыхающий ни на день тесть. Вроде никто не в тягость, каждый сам по себе, и в квартире сидят по своим норам. Это только со стороны забавно наблюдать за ними, но не жить рядом.

Евгений Павлович молчун, самодостаточен как аутист, «человек в себе». Кроткая тёща Анна Филипповна, та вообще жила и передвигалась тихо, словно тень, будто блокада города ещё не завершилась. Только сестра жены, перезрелая девица вся в своих проблемах, ну так не замечай её, и не трогай. Не мешаются, но все равно…

Правда, в присутствии тёщи, капитан Громобоев частенько ощущал себя почти лимитчиком (хоть особо и не бубнила в быту, но жутко кичилась своим классово чуждым происхождением, её бабушка была незаконнорожденной, ребёнком, прижитым кухаркой от царского генерала), поэтому и не желал Эдик долго находиться под одной с ней крышей. Приехали, отметились визитом вежливости, поговорили на общие темы и укатили восвояси.

Ни перед уходом на войну, ни сейчас после возвращения, Эдик так и не ужился с женской половиной семейства, не нашёл с ними точек соприкосновения, ему частенько казалось, что в глазах коренной петербурженки в четвертом поколении, словно бы стоял по отношению к нему немой укор — понаехали тут…

С толстяком-тестем общаться было проще — обычный работяга: токарь, слесарь, сварщик, жестянщик, в общем мужик на все руки мастер. Довольно крепко пьющий, но не скандальный и безвредный. Обычно Евгений Павлович пребывал в одном из трёх состояний: либо с похмелья, либо мучился в ожидании выпивки, либо уже сидел за рюмкой. Проблема одна — требовалось регулярно поддерживать компанию, но так как Палыч мелкую посуду не признавал — приходилось пить только из стаканов. Тесть и зять друг другу жить не мешали, а для родства душ совместно пили в основном только пиво, потому что употребляемые Палычем дозы водки, для Эдуарда были бы смертельными. Объемы горячительных напитков, поглощаемые пролетарским организмом, не поддавались никакому разумному объяснению, и по всем медицинским показателям, тесть давно должен был «сыграть в ящик».

Эдик поражался его феноменальной живучести. После распития двух бутылок водки или разведенного спирта, уже глубоко за полночь, Палыч обрушивался еле живой на топчан, потом до утра стонал, булькал горлом, храпел, синел лицом и почти умирал, хоть реанимацию вызывай и заказывай панихиду. Но нет, не брала его к себе костлявая! Встанет задолго до рассвета, шумно шаркая тапочками и держась за стену, доберётся до холодильника, хлобыснёт до дна трехлитровую банку молока несколькими жадными глотками, и затем, тяжко и жалобно охая, дисциплинированно шагает на завод. Холодное молоко было любимым опохмелятором Палыча, даже рассол не признавал. Тесть напоминал Громобоеву паровоз: такой же большой, шумно пыхтящий и столь же малоэффективный.

Тёща в питье была полная противоположность мужу: от первой рюмки сразу косела, много смеялась, от второй валилась с тощих ног, так как её хрупкий организм чудом выжившего в блокаду ребёнка, почти не переносил спиртного. И сколько Эдуард ни пытался её откормить, хотя бы до пятидесяти килограммов, ничего из этого не выходило, эта балерина на пенсии ни на грамм не поправлялась. Такая вот была парочка, словно из рассказа Чехова «Толстый и тонкий», лишь с одной поправкой — толстый и тонкая. Их семейная пара естественно была несчастна и тёща этого не никогда скрывала.

Как Анна Филипповна умудрялась прокормить этого «бегемота» на свою убогую зарплату без халтур и постороннего навара, Эдик не мог ума приложить, свои-то кровные заработанные Палыч в основном пропивал. Громобоев помогал по мере возможности, но самим приходилось выкраивать и экономить. Двухлетняя военная командировка в Афган семье достатка не прибавила, потому как Эдуард все накопления спустил на стороне. Лишь когда был в отпуске, то привёз жене джинсовую юбку, кожаный плащ и косметику, а себе дубленку и японский двухкассетник. Но когда это было…

Итак, в семейную жизнь ближайшей родни Эдик не встревал, тестя воспитывать не пытался, гостить старался реже, чтоб не травить организм кислым пивом и плохой водкой, но иногда в городе бывать всё же приходилось, так как новая квартира была почти пустой, с минимумом мебели.

«Но ничего, куплю телевизор, холодильник, стиральную машинку, новую мебель и наши посещения столичной квартиры родственников сократим до минимума», — с надеждой размышлял Громобоев. А пока они были вынуждены каждую субботу и воскресенье наносить визиты вежливости к родне.

Последние иллюзии о жизнеспособности социалистической экономики, о верном курсе страны, которые насаждались Эдуарду в школе и в училище, уничтожал повальный дефицит. С каждым месяцем жить становилось хуже. Наступила эра дефицита всего! День за днем исчезали последние крупицы симпатии к покрытым плесенью и вбитым в башку марксистско-ленинским идеалам. Истерические протесты догматов-демагогов в ответ на разумные предложения молодёжи по реформированию экономики Громобоева возмущали. Марксисты-теоретики новые идеи сходу отметали и лишь болтали: «За что же отцы и деды кровь проливали! Не отдадим завоевания!» Этот трёп Громобоева уже не вдохновляли, и он давно перестал их поддерживать.

Так вот, в тот затянувшийся вечер, вновь ставшие родственниками мужчины, сумели скушать полтора литра водки (огненную воду в основном употребил полуторацентнеровый Палыч), и Эдуарду пришлось поддержать эти ритуальные посиделки с риском для здоровья, хотя ему хотелось смотреть футбол. Когда пиво и водка закончились, тесть убежал в павильон за добавкой, а в это время назло семейству, Громобоев шумно болел за вражеский для Питера футбольный клуб: орал, переживая за пропущенные его любимой командой мячи, нервно вскакивал, матерился, и бурно радовался успехам своих. Но тесть не задержался, знакомые ханурики пропустили без очереди, поэтому вернулся довольно быстро и с полным бидоном разливухи. Пришлось прервать фанатские страсти и плестись на кухню, ведь следовало продолжать налаживать родство душ. Однако же если вернулся в примаки — терпи…

«Это не человек! Это какой-то верблюд! — порою в сердцах восклицал Громобоев, обращаясь к жене. — Скажи, ну куда в твоего папашу столько помещается огненной жидкости?»

Купленная в «стекляшке» водка тоже закончилась, легально уже не приобрести, поздно (в магазинах продают до девятнадцати часов), и Палыч пару раз намекнул анне Филипповне, что неплохо бы добавить, достать поллитровку из заначки, но тёща делала вид, что не слышит.

Параллельно разговору мужчин, шумовым фоном работала радиоточка, стоящая на окне. Болтовня диктора совсем не мешала собутыльникам, наоборот, время от времени появлялись новые темы для разговора. Радиоприёмник они слушали в пол уха, но вдруг уловив что-то интересное, принимались обсуждать тему.

Новости были какие-то не радостные, не оптимистичные: про очередные вспышки национальной розни в удаленных районах огромной Советской империи, о ликвидации последствий землетрясения, о катастрофе на железной дороге… Оба сопереживали, сочувствовали, но события эти проходили стороной, и их особо не касались.

Как вдруг, словно невзначай, по радио объявили о начале записи на цветные телевизоры и прочие товары ветеранам. Эдик не успел уловить, где и когда будет распродажа дефицитов. Своего цветного телика у Громобоева на данный момент не было, после возвращения в бывшую семью вовремя приобрести не сумели, а теперь любые бытовые товары были по записи.

— Эй, а ну повтори, что ты сказал! — велел Эдуард радиоприёмнику, но диктор не послушался и монотонно бубнил о погоде и спорте.