Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2008)
Я пришла в “Эрмитаж”, рассказала, что было на Малой Дмитровке, тому, кто меня ждал, здорово замерзнув; из автомата у “Эрмитажа” позвонила Рите и Ире Рубановой. Далее мы поехали в один дом близ Ленинского проспекта, так как в саду было холодно. Там мы встретили мой день рождения — 12 июля — в полночь, выпили, естественно, шампанского, после чего я приехала домой и легла спать. Настроение у меня было прекрасное.
Наутро я уехала с Машей в Переделкино, где три дня мы справляли мой день рождения в очень хорошей компании.
Онего, наше море
Прогуляв эти три дня, мы с Машей, сгрузив цветы и подарки, двинулись в Москву. На 19 июля у нас уже были билеты на поезд Москва — Никель до станции Кяппесельга. Каждый вечер Петька Зоркий с Витей Божовичем и командой испытывали в ванных комнатах моторы — их
“Ветерок-8” и наш “Москва-М”. Надя шныряла по магазинам и закупала тушенку, сгущенку и пакетики супа с портретами коровы и петуха. Стаскивали рюкзаки и штормовки.
Для этой главы нужно не мое перо. Только Бунин мог бы описать белые ночи над озером, рассветы и щемящую печаль запустения, одичания, великий край, где руинами давно ушедшей деревянной цивилизации стоят забитые северные дома и на холмах разграбленные церкви и на сотни километров ни души.
С другой стороны, наверное, только Ильф и Петров смогли бы воспроизвести наше путешествие, когда “Подписанка” (так мы назвали нашу новую онежскую лодку, вырезав и прикрепив на ее гордом борту жестяные буквы) тащилась на буксире у “Текучего голландца” — парусника брата Пети, капитана в белой фуражке и с черной повязкой на глазу. Ибо наш модернизированный шикарный мотор “Москва-М” не желал работать.
Но могу уверить, что когда у Ватнаволока моторчик заработал с неистовой силой и мы полетели прямо на закатное солнце по красной воде, и почему-то все напоминало Африку, и даже ели на островах казались пальмами, — я поняла, что теперь знаю счастье, имею его визуальный и ощутимый образ.
Здесь и кончился июль.
С 6 ERNУ 2 SRPEN — ЧЕРНЫЙ АВГУСТ
С 13 до 30 августа мы пробыли в Комарове, у Макогоненко.
СЕНТЯБРЬ
Эпилог
30 августа из Ленинграда перед выездом в Москву я позвонила Катанянам узнать, что делается дома, и спросила у Инны, вывешен ли приказ. “Нет, приказа не видно”, — ответила Инна. “Странно”, — подумала я.
С глубочайшим безразличием явилась я в институт по вызову Калашникова.
— Как ваше партийное дело? Меня не было в Москве, ничего не знаю,-— сказал Калашников.
— Какое партийное дело, Юрий Сергеевич? Я беспартийная. Исключена одиннадцатого июля.
— Как движется дело в МК?
— Я не подавала апелляции. Срок прошел.
Последовал типовой разговор про апелляцию. Дала типовой ответ про состояние здоровья.
Еще недели через две меня вызвали и вручили приказ. Я его прочитала с лихой беглостью и махнула, не глядя на дату, “с приказом ознакомилась”. Заметила лишь, что в машинописном тексте приказа было написано: “За совершение идеологических ошибок перевести в младшие научные сотрудники сроком на шесть месяцев”, а рукой директора Кружкова прямо по тексту шесть месяцев были зачеркнуты и сверху написано: “один год”. Он не побоялся, что лично может быть притянут за нарушение какого-то КЗОТа, по которому, как мне объяснили, можно понизить только до шести месяцев, и оставил документ.
Так кончился сентябрь, а с ним и мои високосные полгода. Собой в них я очень недовольна. Не было у меня той легкости, той элегантности, с которыми надо было пройти весь этот отрезок пути. Безразличие ко всей практической стороне дела, к его реальному исходу, ко всяким там работам, печатаниям и прочему, к сожалению, не сочеталось у меня с необходимым равнодушием к стороне моральной, неофициальной,
домашней. Я не была спокойна, и предательство мучило и продолжает меня мучить. Я слишком страдала из-за того, что не стоит ни страданий, ни нервов, ни обид: из-за фальшивых людей, из-за грошовых отношений, из-за подлости, которая давно была известна как подлость. Могу сравнить себя с капустным кочаном, у которого под рваными, зелеными и грязными листьями есть листья собственно капусты, а внутри еще какая-то кочерыжка. История шести месяцев и рассказывает о том, как отдирали рваные чужие листья. Мятые, проеденные червем, заляпанные колхозным удобрением, они должны были быть ободраны легко и элегантно брошены в помойку, а отдирались болезненно, медленно, бездарно, будто они — проблема, будто чего-то стоят. Слава богу, теперь их
уж нет. А есть ли собственно капуста и тем более кочерыжка — еще посмотрим.
Мой путь — от незнания к знанию, от всех к себе. Поэтому то, что произошло за эти шесть месяцев, для меня — огромное благо.
Тем, кому я на всю жизнь благодарна и предана
Конечно, можно сожалеть о тех месяцах, ценой которых я дождалась светлого дня 11 июля. Конечно, если бы я сразу попала на бюро райкома, которого так напрасно и так преступно боялась, не было бы ни институтского бюро, ни собрания, ни прочих кошмаров, которые мне пришлось пережить. Но не было бы и знания, кто почем и кому какая цена.
Я была, разумеется, не одна, а с друзьями, и не хватит слов, чтобы передать мою к ним любовь и благодарность. Я просто некоторых из них с радостью назову. Сразу же выделю особо нашего брата-подписанца, конечно, того, кто действительно хлебал, а не тех, кто, отделавшись легким испугом, возомнил себя героем и судией. Наш брат-подписанец был на большой нравственной высоте и мне оказал поддержку прежде всего своим личным примером, своим мужеством, своим благородством. Приветствуя его оптом, индивидуально обращусь только к одному — Вите Божовичу. Раньше я, симпатизируя ему, знала его мало. Потому-то таким счастьем и радостью было для меня в эти месяцы найти замечательного друга, человека исключительных и редких качеств.
Весь мир тогда делился для меня на подписанцев и неподписанцев. Среди последних тоже были люди, необычайно много для меня сделавшие. В первую очередь — мои ближайшие друзья, старые друзья. Ну вроде бы, скажете вы, чего их и поминать, им по штату было положено. Верно, положено. Да только, как оказалось, не всем. Поэтому из тех, кому положено, не могу не сказать о Рите Зориной.
Рита есть Рита, и нельзя было сомневаться, что она останется Ритой в любых жизненных обстоятельствах. Но этой весной и летом Рита превзошла в отношении ко мне самое себя. Это ее четвертовали, ее продавали, ее выгоняли. Рита проявила не только свою доброту, ум, чуткость и прочие всем известные свои качества, но и нечто совершенно неожиданное. Например, она оказалась страшно подъемной, активной, динамичной. Она шныряла из института ко мне и обратно с быстротой кометы. Однажды я хотела послать в институт брата с очередной запиской, но его не было, и на такси мчалась бедная Рита. Когда она ворвалась в институт, выяснилось, что она без чулок и в демисезонном пальто, — так спешила. Она оказалась редкостная интриганка и два месяца интриговала по всяким медицинским делам. Она целые дни была со мной, выслушивала все, что я порола. Она-— никто никогда не поверит, но это правда! — забросила Андрея, и бывали дни, когда она о нем ни разу не упоминала. Честное слово.
Но она — моя дорогая подружка двадцать пять лет, моя сестра. Оказалось же, что у меня есть еще сестрицы и братцы, вот что здорово.
И кроме Петьки и Андрея, бывших (как и их жены, наши Зойка и Эглюня) на недосягаемой высоте просто в качестве Зорких, мои милые братцы очень помогли мне. Это — Леня Седов и Игорь Рацкий16, установившие при мне некоторое дежурство (считаю так потому, что теперь их, мерзавцев, калачом приходится заманивать, когда все утряслось). Это и мои братцы-азербайджанцы Рустам и Максуд Ибрагимбековы. Когда в доме появлялся Рустам, воцарялось спокойствие и веселье.
Нельзя мне было бы умолчать о моих соседях Катанянах. Я всегда любила Инну и Васю, знала, какие они прекрасные и порядочные люди. Но здесь! Один эпизод: в самое тяжелое время пришел Вася и сказал: “Нея, мне очень понравилась ваша передача о Грете Гарбо, и я вас очень прошу подумать о таком предложении: я собираюсь делать новый фильм о Майе — „Плисецкая, 68”. Вам, может быть, было бы интересно заняться Майей — она того стоит. Я же был бы очень рад, если бы вы согласились писать сценарий”.
Ребенку ясно, что я Васе нужна была с Майей как прошлогодний снег. И Грета была, конечно, ни при чем. Просто им хотелось помочь мне. И это было в то время, когда мои искренние доброжелатели доказывали, как правильно снимают меня со всех титулов, когда меня осчастливливали перспективой делать кинокалендарь за подставное лицо, когда меня со всех сторон запугивали голодом. Да, дорогие товарищи, могу признаться, немало стоят в наши дни ум, порядочность и — главное — такт, воспитание. Вот чего, увы, так не хватает многим нашим гениям, многим нашим пророкам.
