Ричард Бирд - Дамаск
И Хейзл в который раз вспоминает, что могла бы стать юристом или врачом. Почему она не послушалась маму? Может, боялась ошибиться в выборе? Наверное, просто испугалась. Тогда, после разговора с незнакомым молодым человеком в бассейне, она попыталась возродить свои мечты о славе. Наиболее перспективными ей представлялись четыре сферы: литература, кино, спорт и любовь. Она уже видела себя в роли автора популярных романов, выходящих в издательстве «Викинг», «Фламинго» или «Хэмиш Гамильтон». Правда, всякий раз, когда в ее голове рождался сюжет, ей казалось, что она это уже где-то читала. Она стала сомневаться в своих писательских талантах хотя бы потому, что не могла претендовать на оригинальность и правдоподобие. Публиковать же труд всей своей жизни в виде рассказов представлялось ей, по меньшей мере, нечестным. Она бы не хотела, чтобы с ее собственной жизнью, доведись кому-либо взяться за ее описание, обошлись подобным образом.
Намного проще изображать чужие жизни и достичь вершин славы в качестве актрисы кино или театра. Но на этом поприще она рискует потерять себя в погоне за убедительностью в воплощении образов других людей.
Нет, пожалуй, лучше всего самовыражаться через спорт, например в футболе, или в хоккее, или в триатлоне, но здесь ее подстерегает опасность хронических травм и ранней смерти. К тому же ее спортивные достижения могут вызвать зависть сестры. При ближайшем рассмотрении, все три способа самореализации таили в себе скрытые опасности. По-видимому, единственным путем к славе для Хейзл будет путь, который прошла ее мать, – любовь.
Любовь и есть Дамаск, и она не оставляет выбора. Или же ты пренебрегаешь ею и, набравшись сил, пытаешься идти дальше.
Режиссер произносит.:
– Феллини – кинематографист с огромной жаждой жизни.
Хейзл приняла, как ей казалось, компромиссное решение (режиссер садится поближе) и идет работать научным консультантом в кинокомпанию. Она много путешествует и знакомится с азами профессионального кодекса поведения: короткие юбки предпочтительнее длинных. На корпоративных вечеринках она должна развлекать детей режиссера, расспрашивая их, кем бы они хотели стать, когда вырастут. Однако главная ее задача – в том, чтобы делать кино, похожее на реальность.
В основном она занята тем, что изучает различные проявления жестокости. Она изучает траекторию полета пуль и различные методы вскрытия и угона дорогих машин, а также наиболее надежные способы незаметного ношения оружия. Она должна выяснить, как все это происходит в реальности, чтобы добытую информацию можно было использовать для съемок фильма Хотя, так или иначе, кинематограф остается по-прежнему далек от реальности, и Хейзл, разумеется, не дает никаких гарантий.
– Подобно маэстро, я часто уношусь в мир неудержимых фантазий.
Такие они – люди кино. Пример: мать Хейзл больна. Договариваясь о встрече с матерью, Хейзл вынуждена объяснять ей, что некоторые люди, как, например, она, живут за городом не только в рождественские каникулы, а круглый год, и что она не может приезжать чаше. Мать же внушает ей, что наконец-то живет полной жизнью. Спасибо таблеткам. В конце концов, она пришла к выводу, что брак подобен Иерусалиму – два народа, одна столица.
– В Иерусалиме льется кровь, мама.
– В любых отношениях бывают кризисы.
Иногда ей любопытно, с кем из кинозвезд Хейзл знакома лично, но Хейзл не любит бросаться именами.
– Феллини довольно часто упрекали в потакании собственным желаниям.
Загорелая рука режиссера скользит по внутренней стороне бедра Хейзл. Жаль, что ее телефонные карточки не действуют за границей. Больше всего ей хотелось бы сейчас поговорить со Спенсером. Ее не тянет ни к одному человеку, кроме него. Люди, с которыми она общается, слишком стары, чтобы их воспоминания могли уместиться в пространстве между ними и Хейзл. Со Спенсером она вновь обретает чувство времени и пространства, как если бы они провели вместе все детство. Несмотря на расстояния, которые их разделяют, он остается единственным близким ей человеком.
– Как и Федерико, меня знают как человека с самыми буйными эротическими фантазиями, – не унимается режиссер.
Придя в себя и сообразив, что происходит, Хейзл понимает, что она в двух шагах от увольнения. Она спокойно отводит в сторону руку режиссера, презрительно удерживая его запястье между большим и указательным пальцами. Она уже видит себя со свежим номером «Таймс» на коленях, уткнувшуюся носом в раздел с предложениями о работе.
– Я могу дать вам доллары или франки, – продолжает старый развратник. – Что лучше?
Она отводит его руку и кладет ее к нему на колено, туда, где она и должна быть.
– Дойчмарки? Йены?
Вот что происходит, когда сидишь и ждешь, когда начнется настоящая жизнь. То долгое время – тишина, а потом вдруг, как по мановению волшебной палочки, наваливается все сразу. Или все совсем не так? Все, хватит мечтать. Пора уже, наконец, прибрать судьбу к рукам! Нет. это звучит глупо. Как можно прибрать судьбу к рукам? Судьба, наверное, расхаживает с гордым видом, сама по себе (рост 7 футов 1 дюйм, вес 21 стоун), захочет – придет, не захочет – не придет. Только так и не иначе, поэтому уберите от меня, наконец, свои грязные руки.
1/11/93 понедельник 14:48
– Это что за суп?
– Куриный.
– Да? Ни за что бы не догадался.
Уильям поднес ко рту кружку с супом и понюхал содержимое.
– Кстати, у нас нет хлеба, – добавил он.
Грэйс предложила ему печенье без свечки, а Хейзл подумала, что вполне могла бы пойти сейчас за хлебом и больше не возвращаться никогда. Или, по крайней мере, пока не уедет настырный японец. Все уселись за стол в полной тишине, как за семейной трапезой. Перед каждым стояла чашка с супом из пакетика, все чашки одинаковые, из одного сервиза белого фаянса. Казалось, это никакие не чашки, а чистые листы бумаги, ждущие, пока кто-нибудь превратит их н письма.
– Я могу сходить за хлебом, – сказала Хейзл. – Давайте сходим за хлебом все вместе.
Улица показалась ей лучшей защитой от Генри, чем этот незнакомый дом с акрами пустынных комнат. Генри продолжал смотреть на нее так бесстыдно и несовременно, почти преступно. Конечно, это не преступление – просто сидеть и смотреть на женщину, но ведь он даже не ел и не пил ничего, просто сидел и сверлил ее взглядом, не моргая и лишь изредка улыбаясь. Он смотрел и смотрел на нее, и от его взгляда по телу под шерстяным платьем побежали мурашки.
Хейзл отодвинула стул от края стола, и, царапнув пол, он чудовищно скрипнул. Хорошо бы никто не услышал. До сих пор ей удавалось держать себя в руках, но сейчас в ней что-то оборвалось. Похоже, она такая же параноидальная шизофреничка, как и мать. Дожила. Вся ее жизнь до сих пор была прелюдией к этому ужасающему моменту. Генри украдет ее, изнасилует и убьет. Он вообще живет лишь для того, чтобы причинять ей боль, жизнь вдруг наполнилась страхом и тревогой, предсказания матери начали сбываться. Первый раз в жизни Хейзл не отказывается от права на страх.
– Он попросил меня выйти за него замуж, – произнесла Хейзл, и внимание сидящих за столом тут же переключилось на нее.
Генри достал из кармана и положил на стол пакетик с порошком.
Он дает ей последний шанс.
– Вы выйдете за меня замуж?
– Нет, не выйду.
Пришло время Спенсеру проявить себя и что-то предпринять. Если сейчас Хейзл не будет проглочена разверзнутой пастью чудесным образом ожившего каменного пола (вот он, Дамаск!), и не найдет единственно правильных слов для ответа (опять Дамаск!), то Спенсер проявит себя с лучшей стороны, возьмет ситуацию в свои руки и продемонстрирует окружающим, на что он способен, выкинув Генри Мицуи из окна (опять Дамаск!).
– Мы предназначены друг для друга судьбой, – сказал Генри.
– А если я не соглашусь? Что, ты меня тогда застрелишь?
– У него же нет пистолета, – заметил Уильям. – Ведь правда?
– Естественно, нет, – с уверенностью сказал Спенсер, наконец, поднявшись со стула.
– Тогда кто кого убьет? – поинтересовалась Грэйс.
– Никто и никого, – уверил присутствующих Спенсер, делая вид, что совершенно спокоен. Он надеялся, что этим окажет успокаивающее действие на всех присутствующих. Голос рассудка устроил ему странное прослушивание, и Спенсер пока не знал, с чего начать выступление. – Никто никого не убивает, такое бывает только в кино или в Америке.
– И в Белфасте, – добавила Грэйс.
– Да.
– И еще, наверное, там, где наркоманы живут.
– Да, Грэйс.
– В любом случае, – сказала Хейзл, – я остаюсь со Спенсером.
Грэйс кормила Триггера печеньем, отламывая маленькие кусочки и бросая их в воду. Уильям сосредоточенно смотрел в свою тарелку, гоняя по ее поверхности пальцем шоколадные крошки: это Спенсер, а вот это – Хейзл.
Генри встал и, взяв пакетик с порошком, вытянул руку прямо перед собой, на уровне глаз. Глядя холодным, немигающим взглядом на пакетик с ядом, он произнес:
