Юрий Козлов - Изобретение велосипеда
Александр Петрович с интересом следил, что читает Гектор. Никакой системы… Переводная литература, русская классика, какие-то сомнительные издания начала века (откуда он их берёт?), яркие английские журналы, где красивые женщины курят белоснежные сигареты, пьют и красивых бокалов, а рядом стоят красавцы-атлеты парни и ласково смотрят на женщин. Почётное место на полки Гектора занимала книга «Сексопатология женщины».
— А почему именно сексопатология? — спросил Александр Петрович. — Поверь мне, это довольно редкое явление… Нормальные женщины тебя уже не интересуют?
Гектор покраснел.
— Эта книга здесь уже год валяется, — ответил он. — Я не помню, кто её мне притащил…
Однажды Гектор принёс тяжеленный том «Истории воздухоплавания» 1911 года издания.
— А это зачем? — поинтересовался Александр Петрович. — Решил стать лётчиком?
— Интересно, — ответил Гектор. — Тогда авиация только начиналась, тогда такие вещи интересные происходили! Один французский лётчик во время полёта над Ла-Маншем оставил штурвал и пошёл чинить крыло. А самолёт летит! Только-только он исправил крыло, самолёт перевернулся, и лётчик полчаса висел над водой, держась за стойки… А самолёт летит! Потом ему каким-то чудом удалось вернуться в кабину и выровнять самолёт… Разве это не интересно? В конце концов, этот лётчик погиб во время спирального полёта вокруг Эйфелевой башни. Разбился… Тогда люди не просто летали! Тогда за этим стояло что-то ещё… Зачем взлетать по спирали вокруг Эйфелевой башни?
— Ты забиваешь себе голову разной чепухой, — сказал Александр Петрович.
— То, что для меня интересно, для меня не чепуха… — ответил Гектор.
Так дома появилась книга про отравителей Борджиа…
Однажды Александр Петрович спросил у сына, нравится ли ему современная литература?
— Какая литература? — переспросил Гектор.
— Скажем, современная проза, — уточнил Александр Петрович.
Гектор снисходительно улыбнулся. Александр Петрович пожалел, что задал этот вопрос.
— Мне нравятся русские классики, — ответил Гектор. — Они умели исповедоваться… А современные писатели, если исповедуются, автоматически становятся в позу. Мне кажется, любая исповедальность сейчас не больше, чем поза…
— По-твоему, нельзя писать от первого лица?
— «Я» русских классиков было мягким, добрым, осторожным в суждениях, отзывчивым, — сказал Гектор. — Их «я» страдало и переживало, заставляло плакать, грустить, одним словом, было прибавлением к «я» читателя… А «я» современных исповедальников мне чуждо! Больно уж они нахальные…
Однажды Александр Петрович зашёл в комнату к сыну и увидел, что Гектор читает Шопенгауэра. Александру Петровичу стало смешно. Он подумал, какие отклики находят в сознании Гектора такие категории, как «воля», «рефлексия» и т. д. «Бедный Гектор!» — подумал тогда Александр Петрович. Вскоре он застал Гектора с произведением Юма…
Молодой герой Александра Петровича иначе смотрел на жизнь. Это был парень, живущий в реальном, а не в выдуманном мире, как Гектор. Если Гектор, как казалось Александру Петровичу, шёл по тропе познания в тесноватой кольчуге из слова «интересно», то парень, наоборот, старался разобраться во всём. Если Гектор строил из себя эдакого всепонимающего, всё испытавшего и всё познавшего странника, то парень был искренним, честным, простым. Он влюблялся и писал стихи, говорил, что думал, сознавал, что, да, пока он молод, многого пока не знает и многому готов учиться… Гектор ломал себя, витийствовал, парень же мужественно преодолевал трудности сам, не впадал в истерику, жил так, как подсказывала ему совесть, без оглядки на эталон, которому во что бы то ни стало надо соответствовать. Такой герой казался Александру Петровичу очень симпатичным. Роман двигался вперёд, настроение у Александра Петровича было хорошее.
Карай лежал под письменным столом. Ему так хорошо спалось под стук пишущей машинки! Вот только хозяин бы не наступал ногой на ухо…
В обеденный перерыв Александр Петрович пошёл на почту звонить. Поговорив с женой о том, о сём, Александр Петрович спросил, как дела у Гектора.
— Аттестат получил, всё нормально, — сказала Татьяна Михайловна. — Просит сорок рублей на джинсы и хочет на неделю уехать к Благовещенскому на дачу заниматься. Знаешь, мне этот Благовещенский давно не нравится…
— Знаю. От него вином пахнет! — вспомнил Александр Петрович.
— Как ты думаешь, отпустить?
— Отпусти, — посоветовал Александр Петрович. — Всё равно он первую неделю после экзаменов заниматься не будет.
— А деньги дать?
— Дай. Только пусть он тебе джинсы покажет. А то я знаю эти покупки…
— Ладно, — вздохнула Татьяна Михайловна. — Ну а ты-то там как?
— Как всегда, — ответил Александр Петрович. — Знаешь, погода только плохая…
Помолчали.
— Тань, — сказал вдруг Александр Петрович. — А сына-то мы всё-таки вырастили…
Татьяна Михайловна всхлипнула и повесила трубку.
«Восемнадцать лет, — подумал Александр Петрович. — Мы ведь прожили восемнадцать лет… Таня, Таня… Гектор, Гектор…»
…Вечером, когда Александр Петрович вернулся с прогулки, у калитки его встретила почтальонша.
— Письмо вам, — сказала она. — Хотела в ящик бросить, а потом смотрю, вы идёте… Дай, думаю, в руки вручу… — Она протянула Александру Петровичу письмо. — Из Ленинграда…
— Большое спасибо, — поблагодарил Александр Петрович.
— Как вам тут живётся-то одному? — спросила почтальонша.
— Хорошо, хорошо живётся… — Александр Петрович смотрел на письмо, и руки у него чуть заметно дрожали.
— До свидания. — Почтальонша вздохнула, взвалила на плечо сумку и пошла по улице. Александр Петрович стоял у калитки и неловко вскрывал конверт. Карай сидел рядом и строго смотрел на удаляющуюся почтальоншу.
46
Костя Благовещенский не любил заниматься дома. Из комнаты в кухню как тень ходила полуслепая белая старуха, и Костя не мог слушать шарканье её ног, бормотание, смотреть, как неуклюже жарит она яичницу, а потом ест, и крошки хлеба остаются у неё на подбородке. Старуха из дома никуда не выходила. Продукты ей покупала мать. Раз в месяц старухе приносили пенсию.
По утрам Костя отправлялся либо на теннисные корты к отцу, либо в библиотеку Салтыкова-Щедрина, где хорошо и спокойно было сидеть за большим столом, смотреть, как бесшумно снуют по толстым коврам умные юноши и девушки с пирамидами книг, разговаривают все шёпотом, куда ни посмотри — шорох страниц и головы склонённые.
На кортах, впрочем, заниматься тоже было неплохо. Смуглый бог Аркадий Аркадьевич куда-то исчез, и с белокурой Линой играл теперь другой партнёр — молчаливый седой старик с каменным лицом. Играл старик резко и без изящества — на выигрыш. Казалось, совсем его не занимает прелестница Лина. Когда старик принимал подачу (а подавала Лина хорошо), он напоминал коршуна, готового спикировать на жертву. Так же безжалостно смотрел старик на Лину, а руки его, сухие, как когти, сжимали ракетку. После игры старик переодевался в красивый серый костюм, садился в машину и уезжал. А Лина оставалась грустная сидеть на скамейке. Один раз Косте показалось, что она плачет.
На следующий день Костя рискнул сыграть со стариком и, конечно же, проиграл.
— Вы, наверное, бывший чемпион мира? — спросил Костя.
— Знаешь, сколько мне лет? — засмеялся старик.
— Пятьдесят пять? — предположил Костя.
— Семьдесят шесть!
— Представляю, каким вы были в молодости, — сказал Костя.
— И в молодости, — повторил старик. — В молодости я спортом не занимался…
Солнце скрылось. Стало прохладно. Старик посмотрел на часы.
Костя поёжился. Он всегда неловко чувствовал себя в теннисных шортах и в светлой продувной рубашечке. К Лине, например, Костя боялся приближаться. Ему казалось, что ноги у него какие-то тонкие и белые, и живот как-то слишком выпирает. «Не эллинского я телосложения…» — с грустью думал Костя.
— Ты абитуриент? — спросил старик, кивая на разложенные на траве учебники.
— Да.
— А куда будешь поступать?
— На восточный факультет.
— На восточный? — обрадовался старик. — А как ты относишься к женщинам? Вернее, как они к тебе относятся?
— При чём здесь женщины?
— Когда выучишь санскрит, — улыбнулся старик, — ты прочитаешь в древних тибетских книгах, что науку избирают те, кого в молодости отвергает женщина…
— А вы знаете санскрит?
— Я знаю санскрит.
— Значит, вас в молодости отвергали женщины?
— Ты невнимательно меня слушал… Не женщины… Женщина!
— А как будет на санскрите женщина? — спросил Костя.
Старик поднял с песка прутик и нарисовал сложный знак-строку.
