Михаил Климов - Старый дом
Тем более что в этой короткой строчке было главное и почти неожиданное: она – всё, приняла его, как своего мужчину, признала его главенство в будущей семье. Потому что не стала спорить, хотя явно вчера была удивлена и было ей, что возразить, а просто поехала прощаться к маме и вернуться обещала так, чтобы и срок, назначенный Славой, был в точности соблюден.
Еще поразила его Надина деликатность.
Уже не в записке, в жизни…
Конечно, когда человек влюблен, он видит в другом только самое лучшее и каждый его поступок объясняет самыми положительными мотивами.
Хотя в этой ситуации Слава, вероятнее всего, был прав.
Вполне при данном положении вещей имея право его разбудить, Надя, однако, делать этого не стала, а придумала способ, как его не оставить в неведении о своей жизни и планах, но и не побеспокоить…
Прохоров был женат дважды – на Маринкиной матери, которая сейчас неизвестно где и с кем жила (дочь тоже не имела об этом ни малейшего представления), и на несколько раз упомянутой выше Варваре.
Но как сказал Славе однажды его приятель:
– Женат ты, Прохоров, был дважды, а жены у тебя не было…
Слава тогда возражать не стал: веселая и разгульная Маринкина мамаша была им в свое время променяна на склочную и занудную Варвару, которая все годы их брака считала своим только одно занятие – пилить нашего героя и казнить его за все ведомые и неведомые провинности. Как понимал Прохоров, были эти казни неосознанной местью ему за то, что он подобрал провинциальную красавицу, одел, обул, обогрел, но принцем на белом коне не стал.
Не смог Слава дотянуться, как ни старался, ни до дома в Барвихе, ни до яхты в Каннах, ни до паршивой квартиры в Лондоне.
А на меньшее их высочество согласны не были и все долгое время, что они прожили, за такое невыполнение обязательств его казнили страшными египетскими казнями.
И вот теперь, впервые за свою не короткую жизнь, Слава оказался возле женщины, которая, кроме чисто внешней приятности, все больше и больше поражала его своими женскими, нет, человеческими, тоже нет…
В общем, не знаю, как сказать…
Она просто была такая, какой, как он понимал, должна быть настоящая жена.
Внимательная, деликатная, умеющая вполне самостоятельно ходить по этой непростой жизни…
И вместе с тем – признающая право мужчины на решающий голос, не потому, что он мужик, как говорят в Америке – «тот, кто носит яйца», а потому, что видит – он опытнее, мудрее, сильнее в каких-то ситуациях…
А такая женщина будет и помощницей в одних случаях и поведет его за собой в других, и остановит его, если он затеет какую-то глупость.
Прохоров убрал за собой пролитый кофе, вернулся к столу и, поставив Надину записку перед глазами, доел свой завтрак, размышляя и придумывая, как у них все будет хорошо там, когда они уже сбегут из этого отвратительного мира и будут жить где-то, где тепло, светло и мухи не кусают…
Получалось красиво…
Славе, конечно, было не двадцать лет, и он понимал, что мечты тем и отличаются от реальности, что не сбываются в полной мере никогда. Он помнил, что, кажется, у Эрнеста Ренана где-то сказано, что любая реализация даже не мечтаний, а конкретных планов выполняется обычно не больше, чем на пятнадцать процентов.
Но такое сегодня выпало хорошее утро (он уже забыл о своем отчаянии каких-то пятнадцать минут назад), так через окно светило солнце, даже машины шумели не так противно, как всегда, что он не мог и не хотел остановиться и продолжал витать в своих радужных грезах…
Прохоров поднял глаза, еще раз прочитал записку…
И почему-то чуть не расплакался, увидев непривычную букву «ять» в конце слова «маме»…
И так он, наверное, и продолжал бы пребывать в эйфории, если бы не телефонный звонок…
57
– Ну, показывай свои хоромы… – сказал Александр, входя в квартиру. – И сколько ты за это хочешь?
Звонил в конце прошлой главы именно он, потому что к тому времени уже пятнадцать минут сидел в машине у Володиного дома, а Слава, начисто забыв со своими утренними переживаниями о назначенной встрече, допивал кофе и любовался забытыми, но такими милыми буквами русского алфавита.
Он долго извинялся перед приятелем, просил все-таки дождаться и пулей вылетел из дома. С ним такие казусы случались нечасто: как сказано уже не раз, в каком-то смысле наш герой был педантом и на оговоренные встречи опаздывал крайне редко. Так что случай был – из ряда вон…
Хорошо еще, что вышеозначенный шофер-таксист, привыкший ко всяким задержкам и переменам в планах хозяина, тупо стоял во дворе и ловить машину не понадобилось.
Александр, слава Богу, дождался, правда, ругался неимоверно и сказал, что тогда сегодня Славину квартиру смотреть не поедет, уже не успеет, только документы сможет проверить.
А и смотреть-то в этом смысле было нечего – все бумажки на квартиру были в Черемушках, спрятаны в целлофановом пакете с рекламой какого-то универсама, пакет в старом портфеле, а портфель на антресолях.
Так что проблема Славиной квартиры отодвигалась, по крайней мере, на день. Сам виноват, чего уж там…
– Ну, будешь показывать? – повторил Александр.
А что наш герой мог показать?
Он и был-то тут всего один раз, почти год назад, на пять минут заезжал за какой-то книжкой…
Володя сказал, что все документы – квартира, дача, машина – на кухне, значит, им – туда…
– Пойдем, глянем… – позвал он приятеля, – а пока посмотри вот это…
И он протянул Александру генеральную доверенность, которую оставил ему «зять».
Пока риэлтор с важным видом изучал бумагу, Прохоров пододвинул ему новые. Володя действительно оставил все на кухне – на столе лежали три аккуратные стопочки: на квартиру, на дачу и самая тоненькая – ПТС, договор о покупке и еще какая-то бумажка – на машину.
– Вот, смотри…
– А все-таки, в чем дело, не скажешь? – спросил Александр, беря бумаги, – Здесь, кстати, все в порядке…. – он кивнул на доверенность. – Что за пожар, почему все так срочно?
– Понимаешь, – начал мямлить наш герой, но потом сообразил, что можно использовать версию «зятя» и уже более уверенно закончил: – Володька с дочерью уже давно хотели уехать, а тут ему предложили отличное место – профессор славистики в каком-то университете, только с условием, что ехать завтра, помнишь, как в анекдоте насчет Кремлевской стены. Вот они и сорвались…
– Твоя история, – скептически заметил Александр, – объясняет все, кроме одного факта – зачем ты свою-то квартиру продаешь? Стрем какой-то, когда приличный человек хочет продать все свое имущество с большой скидкой за три дня, значит либо у него менты на хвосте и пора сваливать, либо завтра в стране революция и всем лысым, или заикам, или длинным будут головы отрубать и им пора линять…
– Ну, – опять замямлил Прохоров, – и я с ними должен успеть…
И сбежал…
Ушел от приятеля в другие комнаты посмотреть библиотеку.
Только бросил на ходу:
– Единственное, что могу сказать – ни для тебя, ни для кого ничего угрожающего в этой ситуации нет. Володя с Мариной и дети действительно уехали, я еду за ними, а почему срочно – объяснить никак не могу… Рад бы, но не получится…
И пошел смотреть книги «зятя»…
Библиотеки он, правда, так и не увидел.
Предусмотрительный Володя и здесь все заранее предвидел и просчитал. Книги были сняты с полок и разложены по коробкам, а на каждой коробке – наклейка. Их видно было три цвета – зеленый, синий и красный.
Слава посмотрел по сторонам и не ошибся. Рядом на столе лежал путеводитель по этим цветовым символам.
Прохоров сунул нос в короткий справочник:
«Зеленый – современный литвед – подарить кому-нибудь или вынести и положить у подъезда, авось подберут.
Синий – старый литвед, может стоить денег, но – копейки, ты же знаешь. Подарить кому-то или выжимать копейки, сам решай…
Красный – то, что стоит денег. Попробуй сдать оптом Упырю, если откажется или не справится, – распродавай по отдельности».
И ниже приписка:
«Хотя жаль взять и рассыпать то, что собиралось годами…»
В этом был весь Володя, уже давно отрезанная нога болела у него хоть и фантомно, однако часто гораздо сильнее, чем у нормального человека не отрезанная, но только что покалеченная с открытой раной.
Слава собрался считать коробки, но тут обнаружил, что они еще все и пронумерованы.
Тех, что с красными наклейками, было восемнадцать…
Их-то по представлению Прохорова и надо было забирать с собою, остальные бросать здесь, потому что все, кроме красных наклеек, сегодня продать было вообще немыслимо.
Упырю он звонить не стал.
Тот конечно уцепился бы за такое предложение, потому что собирал практически то же самое, что и «зять».
Но откуда у него такие деньги?
Упырем его звали за отвратительный, прямо кинематографический внешний вид – глаза навыкате, губы – навыворот, волосатые уши чуть не до плеч – таким можно было пугать детей.
