Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов
Лопе героически сражается со штанинами, болтающимися вокруг ног. Обломок зеркала он держит на уровне голени. Заглядывает в него, делает шаг. Вроде бы все нормально. Но когда он смотрит на свои ноги сверху вниз, кажется, будто на каждой ноге надето по черному мешку.
Мать колдует над его воротничком, потом стягивает где-то сзади на шее его черный галстук с зубчатым зажимом, так что Лопе невольно вспоминает, как повесился Мюллер.
У матери будто сделались другие глаза. Они похожи теперь на нижние стекла в классных окнах. Сквозь них ничего нельзя увидать. Лопе отгибает наружу торчащие углы воротничка. Он чувствует, что вот-вот задохнется. Черная шляпа у него от Фердинанда. Хоть внутрь подложена бумага, шляпа все равно наезжает на уши и отгибает их книзу. Колокольный звон, рев органа.
Фердинанд сидит на церковной скамье, там, где должна бы сидеть мать. Он задумчиво смотрит перед собой. Мальчики переглядываются друг с другом. Девочки в парадных платьях кажутся важными и незнакомыми. Пастор приветлив и исполнен кротости. Просто не верится, что эти руки во время урока способны со свистом опустить линейку на конфирмантскую спину. Люстра увешана пестрыми венками из бумажных цветов — это постарались девочки. Во всей церкви — ни одного свободного места. Его милость с благосклонной улыбкой смотрит вниз с хоров. Ее милость с материнским теплом оглядывает девочек. Фрейлейн Кримхильда скучливо и не без скрытого раздражения поигрывает своими длинными перчатками.
Пауле Венскат и Лопе получили в подарок от господ новенькие молитвенники. На обложке золотыми буквами выписаны их имена. Оба приглашены в замковую кухню на послеобеденный кофе. Солнечные лучи насквозь просвечивают стеклянное тело Спасителя в алтарном окне.
Коленопреклонение перед алтарем. Священнослужитель подает им хлеб из какой-то коробочки. Когда Лопе с Трудой и Элизабет играли в «папу, маму и ребенка», им доводилось есть бумагу. Эту бумагу Лопе невольно вспоминает, когда священная остия расходится у него на языке. Лопе обводит глазами круг коленопреклоненных детей. Многие в ожидании святого причастия даже чуть высунули язык. Лопе знает, что, сиди он сейчас на хорах, его наверняка бы разобрал смех при взгляде вниз. Но потом на сцене появляется чаша с вином. Лопе еще в жизни своей не пробовал вина. В книгах, в школьных стихах, в Евангелии, наконец, часто идет речь о вине. Наверно, вино такое же сладкое, как сироп от сливового варенья. Лопе готовится отхлебнуть изрядный глоток, но он не успевает даже толком смочить губы, как пастор отбирает у него чашу. То немногое, что попало ему на язык, имеет кислый привкус и отдает брожением. Нет, она вовсе не сладкая, Христова кровь. Лопе ждет великой перемены. Сейчас она свершится. «Внутренне», — предупреждал пастор.
На миг его охватывает легкое смятение среди всех этих непривычно разряженных конфирмантов. «Началось», — думает он. Но это длится только миг, после чего все остается таким, как было. Лопе не ощущает перехода в новую жизнь. И дети не становятся меньше, и сам он не становится большим, как взрослый.
Альберт Шнайдер такой же наглый, как и был. Мария с матерью сидит на скамье среди других зрителей. Она глядит на Лопе долгим взглядом.
После обеда Лопе и Пауле робко сидят в замковой кухне. Кухарка Минна приносит им кофе с пирожным. Они молча уничтожают гору пирожных, высящихся на тарелке, а попросить еще кофе не смеют.
— Когда придет милостивая госпожа, не забудьте встать и поклониться, — наставляет их Минна. Они начинают жевать быстрей, чтобы уйти до того, как придет милостивая госпожа. Но госпожа приходит через минуту, и платье на ней шуршит, будто ветер в лесу. У мальчиков набиты рты. Пауле вскакивает со стула.
— Сидите, сидите, ешьте на здоровье, — говорит милостивая госпожа по-матерински ласковым тоном. Может, она вовсе не такая уж страшная. Служанки — они всегда любят подпустить важности.
— Сегодня у вас знаменательный день, вы уже не сможете больше вернуться в детство, — говорит ее милость.
Оба, не переставая жевать, мотают головой.
— Минна, принесите мне, пожалуйста, чашечку кофе, чтобы я могла попить вместе со своими гостями.
От этих слов у Лопе кусок попадает не в то горло, он начинает кашлять с полным ртом, так что крошки разлетаются по всей скатерти. Ее милость даже зажмуривается.
— Минна! Стул, разумеется, тоже принесите.
Минна приносит стул. Но милостивая госпожа все еще недовольна.
— Вы очень невнимательная, Минна, — выговаривает она служанке, — разве вы не видите, что у мальчиков… я хочу сказать — у молодых людей больше нет кофе?
Минна склоняется в низком поклоне и говорит вполголоса:
— Прошу прощения, ваша милость.
Пауле Венскат изо всех сил дважды наступает на ногу Лопе. Лопе ничего не чувствует. Зато милостивая госпожа говорит:
— Ах, простите, господин Пауле, если я вас нечаянно задела.
Пауле становится красный как рак и с набитым ртом отвечает:
— Обалдеть можно! Я-то думал, что толкаю Лопе.
— Не беда, — утешает его госпожа. — Ну как, рады вы, что стали взрослыми?
— Само собой, — отвечает Лопе, — теперь нас, по крайней мере, никто лупцевать не будет.
— Уж ты и скажешь!
Молчание. Пауле с аппетитом уничтожает сливовый пирог.
— А что вы будете делать, когда перестанете ходить в школу?
— Я поступлю к сапожнику Шуригу, — выскакивает Пауле.
— О-о! Тогда ты… тогда вы станете ремесленником.
— Отец сказал: «Здесь толку не жди».
Ее милость тактично пропускает последние слова мимо ушей. И обращается к Лопе:
— Ну, а вы, господин Готлоб, вы ведь останетесь у нас, не так ли?
Лопе только что поднес чашку к губам. Поэтому он молча кивает.
Кофе расплескивается во все стороны. Скатерть покрывается пятнами.
За спиной у ее милости Минна грозит ребятам кулаком.
— Это еще надо посмотреть. Отец говорит, когда никто не заставляет, нечего возиться с волами.
— А ты не находишь, что волы — очень кроткие животные? — как бы между прочим спрашивает ее милость.
Вторая горка пирожных тоже исчезает до последней крошки. Ее милость покашливает.
— Кхе-кхе, я, пожалуй, позволю себе уйти, его милость ожидает меня наверху к кофе.
— Идите, коли хотите, — говорит Пауле.
Госпожа смеется, ее это забавляет. Шелестит платье. Минна распахивает перед ней дверь.
— Итак, еще раз желаю вам всего хорошего в дальнейшей жизни. — Госпожа машет им рукой из передней.
— Ладно, ладно… — Лопе машет в ответ и откусывает кусок.
— Ну и поросенок ты, — сердится Минна, — я ж только сегодня утром положила свежую скатерть.
Лопе дергает себя за галстук. Выходит, можно носить галстук и оставаться поросенком.
Господин конторщик приглашает Лопе к себе в контору. Своей длинной рукой он обвивает Лопе за плечи. Лопе пытливо глядит в бледное, невыспавшееся лицо.
— Я тоже тебя поздравляю, мой мальчик, — торжественно начинает господин Фердинанд, — и был бы рад… как бы это получше выразиться… был бы очень рад, если бы ты не только телесно… я хочу сказать в смысле прилежных рук… то есть в своем ремесле стал бы солнцем для своих род… для своих близких, но чтобы ты и духовно — как бы это получше выразиться… не стал луной, которая принуждена заимствовать свой свет у солнца.
Лопе никак не может этого понять. Почему бы ему и не стать луной? Тогда бы он мог хоть немножко читать по ночам, после того как все уснут.
Господин конторщик пронзает воздух левой рукой, правой же он упирается в плечо Лопе. Он рассказывает ему о том, как сурова жизнь. Вот эта суровая жизнь, как выясняется, и ожидает сейчас Лопе. Лопе должен смело вступить в нее. Так наставляет его господин конторщик.
А Лопе про себя думает: ну и пусть она начинается, суровая жизнь. Наверно, он завтра ее и увидит.
Но после этих слов господин конторщик с очень важным видом подходит к стенному шкафчику. Почти с таким же важным, с каким пастор выходит из ризницы. У Лопе в одной руке вдруг оказываются карманные часы, а в другую господин конторщик вкладывает книгу.
— Вы с ума сошли, господин конторщик… я… отец их в окно…
— Ну, ты рад? — спрашивает конторщик, и в глазах у него сверкает влага.
— А то нет, — отвечает Лопе и подносит часы к уху. — Они на самом деле ходят?
— А ты как думал, малыш ты малыш!
— Я думал, они не настоящие, а просто так…
— Возможно, будет уместнее… я бы даже сказал, лучше… конечно, заранее ничего знать нельзя… было бы лучше, если бы ты для начала показал часы только матери.
И Лопе сует часы в карман своих брюк. А книгу сует под свой парадный пиджак, благо пиджак достаточно широк.
В гостях у Кляйнерманов сидит овчар Мальтен. На кухне, вместе с отцом. Они пьют из одной бутылки.
